Он умчался, вздыбив своего красного коня, а Надя осталась одна. Отошла в сторону, присела на камень ка­кой-то серый.

Облака, облака. Но люди подходили, Не сразу, не вместе, поодиночке, и семьями тоже шли. Собирались люди молча. Сколько их было, сюда пришедших?

Не подсчитать. Как сказал поэт: «Толпы лиц сшиба­ют с ног». Вернее и не скажешь.

Шли люди и шли. Они окружали постепенно эту гору, холмы эти. И милиция вскоре приехала, но поскольку все было тихо, то милиция не вмешивалась. Только к Наде подошли.

Вам в обком к десяти утра надо прибыть, — ска­зал старший лейтенант.

Не знаю, —сказала Надя. — Вряд ли я смогу. А вот вы, товарищ старший лейтенант, зря сюда приехали.

Мне приказали, я приехал.

Люди шли и шли, присаживались, завтраки раскры­вали — день был субботний, и транзисторы уже где-то играли, хотя было еще сравнительно рано, и гитары .И вокруг этой горы образовалось что-то вроде праздника, вроде поездки за город, пикника, если хотите. Обществен­ное мероприятие, или — так уж получилось — повод, чтобы собраться вместе, и случай такой уж выпал — не­далеко идти.

Все разом.

«Казачок, казачок... Казачок — казачок...» Тара, та-ра...

Надя шла между скатертями на субботней траве, на досках, тоже что-то свалили, и транзисторы играли.

Хороши вечера на Оби, Ты, мой миленький, мне подсоби, Буду петь и тебя целовать, Научи на гармошке играть...

Шла мимо. Ее узнавали. Тянули посидеть.

Соловьи, соловьи,

Не тревожьте солдат...

Шла, глаза чуть прикрыв, к дороге.

Все выше и выше, и выше Стремим мы полет наших птиц...

Все сидели в некотором отдалении от горы, не при­ближаясь к ней. Пили. Закусывали.

Надя шла мимо всего этого.

Прошла и села на траву. Музыка вокруг. Вроде бы и праздник.

А люди шли и шли. Садились, пили, пели, отдыхали, глядя на эту свалку.

Все было отдельно: свалка — и люди вокруг.

Надя сидела на траве. Ждала. Чего?

Уже танцы начались около свалки. Под транзисторы. Под гитары. Под хлоп-хлоп и хула-хуп.

Они приехали внезапно: Славка и Лиза. Мотоцикл резко остановился, прямо перед Надей.

- Дашь прокатиться? — сказала Надя, не вставая с травы.

Только вместе, — сказал Славка. — Лиза, ты по­гуляй, у нас тут небольшие дела.

Ладно, — сказала Лиза. — Я погуляю.

Лиза медленно шла среди людей, сидевших на траве, на досках, на газетах.

Транзисторы, стаканы, яблоки, огурцы. И вся коман­да отца ее покойного была здесь, и звали они ее, но Лиза шла мимо.

Куда ты меня привез? — спросила Надя, когда Славка остановил мотоцикл на совершенно пустом шоссе, чистом, идеально вымытом дождем, в лужах еще, но со­хнущем, с ясным обозначением бетонных плит.

Надя, — сказал Славка. — Если дело безнадеж­ное, то, как ты сама сказала, надежда всегда есть.

Ты проще говори, обыкновенными словами, — сказала Надя. — В чем дело, Славка?

Да все очень просто. Нам нужен бензовоз. Один, а лучше два. Вот по этой дороге они ходят. Вот здесь. Я знаю. По этому шоссе, ясно? Тебе, конечно, это не простят, а люди поймут.

Ты точно знаешь, что они здесь ходят? Эти бен­зинные машины? — спросила Надя.

Да, точно.

Пусто вокруг, — сказала Надя. — Но это ничего. Я тебе верю, Славка. А что касается — поймут, простят — плевать. Честное слово, меня это совершенно не интере­сует. Кто чего боится, то с тем и случится, а ничего бо­яться не надо! Понял?

—Надя, — спросил Славка, — а зачем тебе все это ?Надя сразу не ответила.

День только начинался. Шоссе пустое, деревья, воздух, еще непонятный, легкий воздух — в мае такой бывает.

А тебе зачем все это? — спросила Надя. — Зачем ты здесь сидишь?

Не знаю, — сказал Славка. — Ничего я не знаю. — Он посмотрел на часы. — Вот у нас еще минут десять осталось — на все разговоры.

Зачем ты Лизу привез? — спросила Надя.

Акуда ее девать? Ты же рано ушла, а она...

Что она?

Ну что? — сказал Славка. — Все обыкновенно. Яичницу ей сделал. Чай — ну что еще?

Славка, ты не покидай ее, — сказала Надя. — Не надо ее покидать. Люби ее... Она не злая, это так. Не покидай, ладно? У меня программа очень простая: нет ничего вообще, а есть люди живые, и, понимаешь, когда мне говорят — народ, я этого не понимаю. — Надя по­шла по бетонке. — Слово какое — народ! А это все не так... Это только сволочи могут за именем этим прятаться! Народ — это ты, Лиза, понимаешь? Население. Вот так.

Они, Славка и Надя, легли на шоссе, на бетонку эту сохнущую. И Надя видела — вплотную, разгля­дывала подробно — лужа, а в ней небо опрокинуто, небо это, поверхность эта, облака, а еще была шер­шавость под рукой бетонки, и гром машины прибли­жался.

Шофер, ехавший на бензозаправщике, ещё издали увидел два распластанных тела, но лежали они, как жи­вые, — убитые так не лежат.

Один из лежавших даже присел. А девушка лежала, руки раскинув, и в небо смотрела.

Тормозить было надо, и парень затормозил.

—Выходи, — сказал Славка шоферу. Надя стояла рядом.

Нет, — сказал парень. — Нет.

Но из кабины он вышел, с этой ручкой, которой ма­шину заводят, — тяжелая ручка.

Я тебе ничего объяснять не стану. Времени нет, — сказала Надя. — А этой, не очень-то размахивай.

Но шофер, парень этот, пошел на них, и не размахи­вал он железкой, а держал ее твердо.

Надя стояла, смотрела, как он на нее идет.

Славка рванулся, сбил парня — железку бумерангом запустил.

Парень еще не успел прийти в себя. Он, как во сне, видел красный мотоцикл, свою машину, в которую садят­ся эти, что на дороге лежали, и машина его — рывком — исчезла.

Славка вел машину, Надя сидела рядом.

Спасибо, Славка, — сказала Надя.

Не за что! — весело сказал Славка. — Я люблю тебя, жизнь, что само но себе и не ново! Понимаешь? Я люблю тебя, жизнь — я люблю тебя снова и снова! Эх, Надька, — все прекрасно!

Они подъехали прямо к свалке, вплотную. Там, у бен­зовоза, шланг есть. Надя взяла его и пошла на эту фанта­стическую гору.

Подъехали они внезапно, и никто ничего не мог по­нять — куда она идет, что за собою тянет и что за маши­на — вдруг.

Надя тянула за собой шланг, и бензин лился на все это — лился, но никто не понимал, что происходит, что сейчас произойдет.

Славка понимал.

Надя тянула шланг этот до самой вершины горы, пада­ла, вставала — она уже сама вся мокрая, в бензине этом.

Вот теперь спички достать. Вот и все. Повезло — с первой спички все сразу вспыхнуло. Ярко, весело. Надя стояла в огне.

Это недолго было, упала она, и к ней не так-то про­сто было прорваться — пламя охватило все, и те, кто бросился к ней — Славка, Лиза, какие-то незнакомые люди — не успели, не смогли.

...Надя падала, раскинув руки, падала сквозь ред­кие облака к земле, еще далекой, утренней, с голубыми, желтыми, светло-зелеными квадратами полей, рекой, сверкающим полукругом огибавшей город, еле видимый спра­ва с пестротою крыш, домами...

...Надежда, я вернусь тогда, — говорила Надя, а не пела, приближаясь к земле, —когда трубач отбой сыграет ,когда трубу к губам приблизит и острый локон, отведет...

Это еще не падение — полет ,когда тебя вращает, если захочешь, а не захочешь — ты свободно лежишь на плотной подушке воздуха, плоско лежишь, как на воде, и через воздух, как через воду, видишь, как внизу, в про­зрачной глубине, проступают предметы ,знакомые тебе, но пока что они так удалены, и приближение их едва заметно...

...Надежда, я останусь цел, не для меня земля сырая, а для меня твои тревоги, и добрый мир твоих забот...

Полет пока что — игра с пространством захваты­вает, пока земля не напомнит о себе, надвинувшись резко.

...Но если целый век пройдет, и ты надеяться устанешь, Надежда, если надо мною смерть развернет свои крыла, ты прикажи, пускай тогда трубач изранен­ный привстанет, чтобы последняя граната меня прикон­чить не смогла.