Веселый ты парень, Славка... — сказала Надя.

Чисто внешнее впечатление...

Может быть... — Надя помолчала. — Сам пьешь —тебе хуже. Да и не в этом дело... А Лизу за собой не таскай !Понял? Это я тебе серьезно говорю.

А кто ее таскает? — Славка впервые вышел из себя. — Я тебя таскаю? — обратился он к Лизе.

Пошли! — Лиза дернула его за рукав, быстро взгля­нула на Надю. — Никто меня не таскает!

Передай отцу, завтра я после работы зайду, — сказала ей Надя, чего не хотела говорить ,— Часов в семь.

А его дома не будет! — резко ответила Лиза.

Ты, главное, передай, — сказала Надя. — Спаси­бо, ребята, за музыку.

Она пошла вниз к набережной. Знала, что смотрят ей вслед и что-то говорят. Вот интересно — что?

«Волга» неслась но вечерним улицам. В машине их было четверо. Рядом с шофером сидел сравнительно мо­лодой человек (представитель обкома), позади него — Надя и Григорий Матвеевич (доверенное лицо депутата, начальник цеха, где работала Надя, лет пятидесяти, в темном костюме, белой рубашке и даже при ордене Трудового Красного Знамени).

Если молодой человек, сидевший рядом с шофером, был невозмутим, то Григорий Матвеевич был настроен нервно и состояния своего не скрывал.

Надя растерянно смотрела в окно: улица, толпа ве­черняя, огни.

Григорий Матвеевич. Ты построже не могла одеться?

Н а д я. А что, форму специальную ввели на кандида­тов в депутаты?

Григорий Матвеевич. Форму — не форму! Я тоже орден не каждый день вешаю!

Надя. Пожалуйста! Могу парашютный значок при­винтить. Может, вернемся?

Григорий Матвеевич. Ладно уж!

Надя. Дядя Гриша, да что с тобой? Чего ты волнуешься? У нас, слава богу, не Америка. Раз выдви­гали — выберут. А не выберут — тоже ничего страш­ного.

Григорий Матвеевич. Что ты мелешь? (К представителю обкома ):Что она несет? При чем тут Америка! Ты лучше подумай, что людям говорить бу­дешь.

Надя. Что в голову придет, то и скажу!

Григорий Матвеевич. Ты меня не пугай, Надежда! Я тебя знаю!

Н а д я. Что, может быть репетицию проведем? Я знаю, что мне говорить!

Григорий Матвеевич. Понятно, что без бумажки. Это хорошо. Народ уже не любит, когда по бумажке.

Надя. Дядя Гриша! Уймись! Я же тебе пояснила: не в Америке — поймут!

Николаев (из обкома). Мы предварительно все с Надеждой Тимофеевной обговорили.

Григорий Матвеевич. Главное — держись в рамках.

Над я. Я сама знаю, как мне держаться! И вообще, дядя Гриша, что ты суетишься? Кого выдвигают? Тебя или меня?

Григорий Матвеевич. Меня никуда не выдвигают! Но и ты не заносись! Знай свое место!

Надя. Это перед кем мне свое место знать? Перед тобой, что ли, дядя Гриша?

Григорий Матвеевич. Не передо мной! И повыше люди есть!

Над я. Конечно, есть. Все выше, и выше, и выше... Способ старый. Чуть что: сразу на кого-то на небесах ссылаться.

Григорий Матвеевич. Сама знаешь, что я имею в виду!

Надя. Ничего я не знаю!

Н и к о л а е в (из обкома). Ну, товарищи... Надежда Тимофеевна все прекрасно понимает...

Григорий Матвеевич. Я тебе только добра желаю. Не лезь. Не командуй. Ты еще почти что никто. Если уж откровенно, были большие колебания — зная твой характер, выдвигать тебя или воздержаться!

Н а д я. Где же это были колебания? Опять — там?

Григорий М а т в е е в и ч. И там тоже! И с нами, на заводе, тоже советовались! Не зарывайся, На­дежда! Не бери на себя слишком много!

Надя. Сколько люди скажут, столько и возьму! Не больше и не меньше. А ты, дядя Гриша, кто, между про­чим? Мое доверенное лицо. Доверенное — значит, я тебе доверяю. А ты — мне. А ты ведешь себя, прости за выра­жение, как баба! Ну, чего ты меня пугаешь? Да что с тобой?

Григорий Матвеевич. Я за тебя отвечаю! Тебе люди такую честь оказали!

Надя. Вот именно — честь! (Шоферу): Машину остановите.

«Волга» резко затормозила.

Григорий Матвеевич. Ты что?

Надя. Не могу. Я от таких разговоров тупею, пони­маешь? Тоска на меня нападает... Я лучше пройдусь... Тут недалеко. Я не знала в точности, что я буду сегодня говорить, а теперь, спасибо, надоумили!..

Надя вышла из машины.

Григорий Матвеевич. Нервничает... Но понять ее можно. Вы уж строго не судите.

Николаев. Григорий Матвеевич, а она права. Нельзя так. И вы все-таки возьмите себя в руки.

Григорий Матвеевич. Она права! Вы правы! Но я же ее десять лет знаю! Я не за себя, я за нее боюсь! Характер у нее... Да что уж там говорить!..

Надя шла к клубу «Чайка» в толпе. Фасад был ярко освещен. Издали она смотрела на свой, как ей показа­лось, не очень похожий портрет, укрепленный на высо­ком фанерном щите.

В направленном свете прожекторов прочитывалась надпись: «Сегодня состоится встреча избирателей с кан­дидатом в депутаты Верховного Совета СССР Смолиной Н.Т. — токарем авиационного завода».

А портрет все-таки не похож, подумала она, еще раз взглянув на фанерный щит. Метра три будет — прямо на демонстрацию неси. Смешно. И эта твердость во взгляде — кто же это нарисовал?

Она шла среди множества знакомых и незнакомых людей. Ее узнавали или совершенно не обращали на нее никакого внимания, занятые своими делами, разговора­ми. Было желание повернуться — домой! Было! Но она шла, приближаясь к клубу, и очень хорошо знала, что никакого обратного хода нет, а тут еще какой-то высо­кий парень в клетчатом пиджаке, в белой рубашке с рас­стегнутым воротом, обернулся на ходу и посмотрел на нее самым обыкновенным образом, и даже улыбнулся до­вольно нахально, и Надя вдруг окончательно успокоилась.

(В тот же вечер.)

Небольшая, несколько вытянутая комната с одним окном. В углу светится овальный экран телевизора — из новейших марок. Передают футбол. Звук приглушен — у стены стоит детская деревянная кровать. Комната по­гружена в полутьму, но обстановка угадывается самая простая.

За круглым столом ужинает Надя, простоволосая, домашняя, в старом, узком ситцевом халате.Рядом сидит рослый, с плечами боксера и стриженный, как боксер, парень в белой безрукавке — Костя, ее муж.

Он изредка поглядывает в телевизор, в основном, за­нят Надей. Разговаривают они вполголоса.

Надя (отрываясь от тарелки). А у нас больше ничего нет?К о с т я. Ты же десяток котлет смолотила! Надя. Это, Костя, все на нервной почве. Чисто нервное.К о с т я. Пельмени отварить? Над я. Отвари.Костя. (подходит к холодильнику). Одну пачку или две? Н а д я. А ты будешь?К о с т я. Только на нервной почве. Глядя на тебя. Надя. Тогда давай две!

Костя уходит на кухню. Она остается одна. Смот­рит бездумно, как бегают по темному полю белые фигурки футболистов. Иногда камера телеоператора при­ближает кого-нибудь из игроков. Возбужденное лицо Почти у всех — длинные волосы. Футболки, темные от дождя. Передача из ФРГ — первенство мира. Иногда виден фон: трибуны в зонтах, рекламные щиты. Дождь там идет, в Ганновере.

Надя встает, подходит к кровати. Раскинув руки, спит девочка лет четырех, с густой темной челкой. Лицо во сне у нее сердитое.Входит Костя с двумя тарелками, осторожно толкнув дверь ногой.

Они молча едят. Надя вскоре откладывает ложку.Костя. Ты что? Надя. Не могу, и все. Костя. На нервной почве.

Н а д я. А черт его знает! Не идет, все! Я бы сейчас водки выпила, честное слово!

К о с т я. Не держим, к сожалению. А что ты пере­живаешь? Я же сам видел, людям ты понравилась.

Н а д я. Вот именно, понравилась! И начальство до­вольно! И ты! Всем угодила! Да пойми же ты, не могу я всем нравиться! Не должна! Так и быть не может!

Костя. Тише ты...

Надя. Значит, что-то тут не то... Понравилась! Что я, балерина?

Костя. Балерины по ночам пельмени пачками не едят.

Надя. Сама ненавижу удобных людей! От них все зло! А выходит, я всем удобна! Костя. Ты?.. Да... Надя. Костя, что теперь с нами будет? Костя. Что будет? Месяц еще не прошел, а ты уже вся дерганая. Чего хорошего? Лично я, как лицо заинте­ресованное, буду голосовать против тебя. Н а д я. И правильно сделаешь.