Значит, если верить цифрам, несколько сотен находившихся во дворе должны были его понять не на одном языке, так на другом. Почему же они молчат и сторонятся его? И почему они все так единодушны в этом?

Решив, во что бы то ни стало, разгадать эту головоломку, Лиминг изобрел, рассмотрел и отбросил дюжину теорий — в каждой из них находилось какое-нибудь слабое место. И только часа через два он наконец-таки пришел к разгадке.

Ведь ригелиане — пленники, лишенные свободы на неопределенный срок. Кто-то из них, возможно, раз или два видел землян, но в рядах Сообщества есть несколько народов, внешне похожих на людей. Ригелиане не могут быть уверены, что Лиминг действительно землянин, и не хотят рисковать. А вдруг он окажется шпионом, подсадной уткой, выведывающей их планы.

Это, в свою очередь, еще кое-что значит. Если целая толпа пленных очень подозрительно настроена к возможному предателю, значит, им есть что скрывать. Вот как! Он даже хлопнул себя по колену от удовольствия. У ригелиан есть план побега, и они не хотят рисковать.

Они слишком давно томятся в неволе, так что заключение им порядком надоело и, скорее всего, довело до полного отчаяния и попытки к бегству. Найдя выход или находясь в процессе поиска, они не хотят подвергать свой замысел опасности, откровенничая с чужаком сомнительного происхождения. Теперь его задача — рассеять их подозрения, завоевать доверие и добиться, чтобы его приняли в компанию. Придется серьезно подумать над тем, как это сделать.

На следующий день в конце прогулки один из охранников профессионально замахнулся и наградил Лиминга дежурным ударом. Лиминг проворно обернулся и ударил его по лицу. Четверо охранников вскочили и, не жалея сил, наказали дерзкого пленника. Они постарались на совесть, так что никто из наблюдавших эту сцену ригелиан не мог принять ее за обычный спектакль. Получился наглядный урок. Именно этого Лиминг и добивался. Бесчувственное тело унесли со двора и потащили по лестнице. Лицо у Лиминга было разбито в кровь.

Только через неделю Лиминг смог вновь показаться во дворе. Доверие досталось ему тяжелой ценой — на его лицо все еще было страшно смотреть. Он побродил по толпе ригелиан: как прежде — без всякого успеха. Выбрал уютное местечко на солнце и присел отдохнуть.

Вскоре один из пленных устало расположился в нескольких метрах от него и, не спуская глаз с охранников, тихо, почти шепотом спросил:

— Ты откуда?

— С Земли.

— А как сюда попал?

Лиминг кратко рассказал свою историю.

— Как дела на фронте?

— Мы медленно, но уверенно тесним их, хотя до окончательной победы еще далеко.

— Ты думаешь, война еще долго протянется?

— Не знаю. Трудно сказать, — Лиминг с любопытством разглядывал собеседника. — А ваша команда как здесь оказалась?

— Мы не военные. Штатские колонисты. Наше правительство отправило передовые отряды из одних мужчин на четыре новые планеты, которые мы открыли. Полетело двенадцать тысяч ригелиан. — Он помолчал, внимательно осмотрелся, примечая, где находятся тюремщики. — Сообщество бросило на нас войска. Это произошло два года назад. Все закончилось очень быстро. Мы не ждали нападения, и были почти безоружны. Даже не знали, что идет война.

— И они захватили ваши четыре планеты?

— Да. И вволю поиздевались над нами.

Лиминг понимающе кивнул. Циничный и безжалостный захват — вот причина той войны, которая распространилась теперь на большую часть галактики. На одной из планет колонисты отчаянно сопротивлялись, и погибли все до одного. Возмущенные этой бойней союзники нанесли ответный удар и успешно оттеснили врагов.

— Ты сказал — двенадцать тысяч. Где же остальные?

— Разбросаны по тюрьмам, вроде этой. Ты, конечно, выбрал прекрасный курорт, чтобы пересидеть войну. Сообщество сделало эту планету своей главной тюрьмой. Она вдали от линии фронта, вряд ли ее вообще найдут. Местные жители мало пригодны для битвы, зато вполне хороши для охраны пленников. Они поспешно строят огромные тюрьмы по всей планете. Если война затянется, здесь будет полным–полно пленников.

— Так вы здесь загораете уже два года?

— Да, а кажется, что все десять.

— И вы что же, ничего не придумали, чтобы бежать?

— Почти ничего, — согласился ригелианин. — Но и этого хватило. Расстреляно сорок наших.

— Сочувствую, — искренне сказал Лиминг.

— Не бери в голову. Я прекрасно понимаю, каково тебе. Первые недели — самые тяжелые. Одна мысль, что тебя посадили навсегда, может свести с ума, если не научиться воспринимать ее философски. — ^ Он оглянулся и заметил огромного охранника, стоявшего у дальней стены. — Пару дней назад этот лжец хвастал, что на планете уже двести тысяч заключенных. Еще через год их будет два миллиона. Надеюсь, он до этого не доживет.

— Я сбегу, — сказал Лиминг.

— Как?

— Еще не знаю. Но все равно сбегу. Не гнить же здесь заживо. — Он с надеждой ожидал чего-то от собеседника, например, что и другие чувствуют то же самое. Или, хотя бы, едва уловимого упоминания о грядущих переменах, намека, что и он сможет принять в них участие.

Поднимаясь, ригелианин пробормотал:

— Что ж, желаю удачи. Тебе понадобится много сил.

Так и не раскрыв Лимингу никакой тайны, он засеменил прочь.

Раздался свисток, охранники закричали:

— Миеро, фаплапы! Амаш!

На этом все закончилось.

Следующие четыре недели Лиминг часто беседовал с тем же ригелианином и двумя десятками других, получая от них кое–какие отрывочные сведения. Но все они становились очень скрытными, как только он затрагивал вопрос о побеге. Они были дружелюбны, даже сердечны, но неизменно держали рот на замке.

Однажды, беседуя с одним из них, Лиминг спросил:

— Почему вы разговариваете со мной украдкой и шепотом? Ведь охранники не обращают внимания, когда вы болтаете между собой?

— Тебя еще не вызывали на перекрестный допрос. Но если они заметят, что мы слишком много с тобой разговариваем, то постараются вытянуть из тебя все, что мы рассказали. И будут особенно интересоваться, не хочет ли кто-нибудь устроить побег.

Лиминг сразу же ухватился за это милое его сердцу слово.

— Да ведь именно ради побега и стоит жить. Если кто-то хочет попытаться, я, может быть, сумею помочь. Я опытный летчик, а это многое значит!

Но собеседник сразу охладил его пыл.

— Ничего не получится.

— Но почему?

— Мы уже давно здесь и поняли многое, чему тебе еще предстоит научиться.

— Например?

— Мы заплатили высокую цену, чтобы узнать о том, что попытка к бегству проваливается, когда о ней знают слишком многие. Кто-нибудь обязательно выдаст. Или найдется горе–руководитель, который все испортит, начав дело в неподходящий момент.

— Но ведь я — то не предатель и не дурак. Я еще не сошел с ума, чтобы самому себе отрезать путь к свободе.

— Так-то оно так, — согласился ригелианин. — Но заключение диктует свои условия. Вот одно твердое правило, которое мы здесь ввели: план побега — исключительная собственность тех, кто его задумал. Больше никто об этом не знает. Секретность — это тот защитный экран, который потенциальные беглецы должны поддерживать изо всех сил. И они никому не позволят заглянуть в их планы, даже землянину, даже опытному космолетчику.

— Значит, я сам по себе?

— Выходит, что так. Ты в любом случае сам по себе. Мы живем в общих бараках, по пятьдесят ригелиан в каждом. А ты один в своей камере, ты не сможешь нам помочь.

— Что ж, тогда я прекрасно помогу себе сам! — сердито бросил Лиминг.

На этот раз он ушел первым.

Он томился в неволе уже тринадцать недель, когда наставник преподнес ему неожиданный сюрприз. Заканчивая урок, который отличался от других разве что особой тупостью Лиминга, учитель нахмурился и слегка наклонился вперед:

— Вы, кажется, нарочно прикидываетесь дурачком. Что же вы думаете, что я ничего не понимаю? Как бы не так! Меня не проведешь! Через семь дней я доложу коменданту, что вы готовы к экзамену.