Но сразу же к нему вернулось обычное самообладание. Бросив последний взгляд на размозженного мертвеца, Грэхем пробился через бурлящую, все прибывающую толпу, метнулся сквозь вращающиеся двери Мартин Билдинга и ринулся к пневматическим лифтам.

Стремительно возносясь на круглой одноместной площадке, машинально вертя визитную карточку, Грэхем пытался немного упорядочить роившиеся в голове мысли. Надо же! Чтобы такое случилось именно с Майо!

На шестнадцатом этаже площадка легонько подпрыгнула, вздохнула и остановилась. Грэхем промчался по коридору и, добежав до двери, ведущей в лабораторию Майо, застал ее распахнутой. Внутри не было ни души. Все выглядело совершенно мирно и благопристойно, ни малейшего беспорядка.

На длинном, тридцатифутовом столе громоздилось сложное устройство, в котором Грэхем узнал установку для сухой перегонки. Он ощупал реторты. Холодны. Похоже, эксперимент и не начинался.

Пересчитав колбы, Грэхем удостоверился, что аппарат предназначался для получения продукта шестнадцатой фракции. Открыл дверцу электрической печи, обнаружил исходное сырье — сушеные листья. Судя по виду и запаху — лекарственное растение.

Ветерок залетал в распахнутое настежь окно, шевелил бумаги на письменном столе. Грэхем приблизился к окну, глянув вниз, увидел безжизненное тело, четверых в синей форме, обступившую их толпу. У бровки тротуара уже тормозил фургон скорой помощи. Грэхем нахмурился.

Оставив окно раскрытым, он торопливо перебрал бумаги, усеивавшие стол покойного профессора, однако не обнаружил ничего, что смогло бы прояснить случившееся. Еще раз мельком оглядел комнату и вышел. Спускаясь на лифте, миновал двух подымавшихся навстречу полицейских.

В вестибюле выстроилась шеренга телефонных кабин. Грэхем набрал номер, на круглом экране возникло миловидное девичье личико.

— Хетти, соедини-ка меня с мистером Сангстером.

— Хорошо, мистер Грэхем.

Девушку сменил мужчина с тяжеловатыми чертами лица.

— Майо погиб, — напрямик выпалил Грэхем. — Выпал из окна Мартин Билдинга минут двадцать назад. Пролетел шестнадцать этажей и приземлился чуть ли не у моих ног. Опознать немыслимо — разве только по шрамам на руках.

— Самоубийство? — кустистые брови собеседника поползли кверху.

— На первый взгляд, похоже, — согласился Грэхем. — Да только я так не думаю.

— Почему?

— Потому что знал профессора Майо достаточно хорошо. Когда я служил инспектором по связям между учеными и Ведомством Целевого Финансирования, пришлось постоянно встречаться с ним — в течение десяти лет. Быть может, вы помните — я четыре раза хлопотал, чтобы Майо выделили денег на продолжение работы.

— Да–да, — кивнул Сангстер.

— Ученые, в большинстве своем, не слишком-то склонны к излишней чувствительности. А Майо был, пожалуй, самым флегматичным среди своих собратьев. — Грэхем глянул собеседнику прямо в глаза. — Поверьте, сэр, этот человек просто не был способен на самоубийство — по крайней мере, в здравом уме и трезвой памяти.

— Верю, — без тени колебания сказал Сангстер. — И что, по–вашему, нужно сделать?

— Полиция справедливо сочтет происшествие заурядным самоубийством. И тут я, не обладая никакими официальными полномочиями, вмешиваться не могу. Полагаю, следует сделать все возможное, дабы дела не закрывали, покуда не проведут самого тщательного расследования. Надо все проверить до мелочей.

— Все будет, как вы скажете, — заверил Сангстер. Он придвинулся к камере, его грубоватое лицо на экране увеличилось. — Этим займутся соответствующие службы.

— Спасибо, сэр, — ответил Грэхем.

— Не за что. Вы занимаете свою должность именно постольку, поскольку мы всецело полагаемся на ваши суждения. — Сангстер опустил глаза и принялся что-то изучать на столе, остававшемся за пределами экрана. Раздался шелест бумаги. — Сегодня уже произошло нечто похожее.

— Что? — воскликнул Грэхем.

— Умер доктор Ирвин Уэбб. Мы имели с ним дело два года назад: субсидировали, чтобы смог завершить одно исследование. В итоге Министерство Обороны получило самонаводящий оптический прицел, чувствительный к магнитным полям.

— Как же, отлично помню.

— Умер час назад. Полиция обнаружила в его бумажнике ваше письмо и позвонила нам. — Лицо Сангстера помрачнело. — Обстоятельства смерти вызывают недоумение. Медицинский эксперт уверяет, будто Уэбба хватил сердечный приступ. Однако, испуская дух, доктор палил из пистолета в пустоту.

— Палил в пустоту? — недоуменно переспросил Грэхем.

— Пистолет оставался в руке, а в стене кабинета засели две пули.

— Ну и ну!

— Для благосостояния нашей страны, — продолжал Сангстер, тщательно взвешивая каждое слово, — для развития нашей науки смерть таких выдающихся ученых, как Майо, и Уэбб, — слишком серьезный удар. А коль скоро наличествуют некие загадочные обстоятельства, мы не вправе обойти случившееся должным вниманием. Из двух происшествий случай с Уэббом представляется мне более странным. И я хочу, чтобы им занялись именно вы. Желательно изучить все оставшиеся после доктора бумаги. Возможно, обнаружится зацепка.

— Но для полиции я — посторонний.

— Следователя уведомят, что вы получили разрешение от правительства и вправе ознакомиться со всем архивом Уэбба.

— Чудесно, сэр. — Грэхем повесил трубку, лицо Сангстера исчезло.

Сначала Майо — а теперь Уэбб!

Доктор Уэбб лежал на ковре, на полпути между окном и дверью. Он покоился на спине, зрачки закатились под верхние веки. Окоченевшие пальцы правой руки стискивали вороненый автоматический пистолет, заряженный разрывными сегментными пулями. Россыпь выбоин виднелась на стене — там, где четвертинки распиленных накрест пуль ударили в нее.

— Он стрелял во что-то, находившееся вот на этом уровне, — сказал лейтенант Воль, протягивая шнур от выбоин до воображаемой точки в четырех–пяти футах над распростертым телом.

— Похоже, — согласился Грэхем.

— Только здесь никого и ничего не было, — заявил Воль. — Когда раздались выстрелы, по коридору проходило не меньше полудюжины людей. Они тотчас ворвались в комнату и обнаружили доктора на полу при последнем издыхании. Он пытался что-то сказать — да язык уже отнимался. Никто не мог ни войти в кабинет, ни покинуть его незамеченным. Допросили шестерых свидетелей — все они вне подозрений. Да и врач установил сердечный приступ.

— Может быть, и так, — уклончиво отвечал Грэхем, — а может, и нет.

Ледяной вихрь пронесся по комнате. Мурашки заползали по спине у Грэхема, зашевелились и поднялись дыбом волосы — и все прошло. Осталась, однако, тоскливая, утробная тревога — словно у кролика, что почуял затаившегося неподалеку ястреба.

— Подозрительное дело, — не унимался Воль, — нечистое. Спорить готов — этому доктору померещилось. Но я в жизни своей не слыхал, чтобы мерещилось при сердечных приступах! Голову даю на отсечение: он принял какую-то дрянь, от которой все разом и стряслось.

— Хотите сказать, он был наркоманом? — недоверчиво осведомился Грэхем.

— Именно! Бьюсь об заклад: вскрытие так и покажет.

— Дайте мне знать, если ваша догадка подтвердится, — попросил Грэхем.

Открыв стол Уэбба, он принялся изучать содержимое опрятных папок, где доктор сохранял письма. В папках не оказалось ничего, что могло бы навести на след либо привлечь внимание. Вся без исключения переписка была обыденной, пресной, почти нудной. Разочарованно скривившись, Грэхем положил папки на место.

Его взгляд остановился на огромном, встроенном в стену несгораемом шкафу. Воль протянул ключи.

— Были у него в правом кармане. Хотел было сам порыться, да велели обождать, покуда вы приедете.

Грэхем кивнул и вставил ключ в замок. Тяжеленная дверь медленно повернулась на шарнирах, открывая внутренность шкафа. Возглас изумления вырвался у Грэхема и Воля одновременно. Прямо перед ними висел большой лист бумаги, на котором торопливым почерком было нацарапано: “Постоянная бдительность — несоразмерная плата за свободу. Если меня не станет — свяжитесь с Бьернсеном”.