На севере, над самым горизонтом, уже выстраивалось несчетное полчище витонов. Грэхем попытался дотянуться до них лучом, убедился, что не получается, отметил: радиус поражения ограничен. На востоке опять зарокотали рукотворные вулканы. Тянуло озоном, горелой резиной, мокрым цементом. Раздавались крики, но слов, за дальностью расстояния, Грэхем разобрать не мог.

Он подумал о прикованной к земле американской авиации — десять тысяч великолепных боевых машин не смеют взлететь, ибо существуют витоны, против которых бессилен самый отважный и умелый летчик; витоны, грозящие поработить мозг пилота и натравить его на собственных братьев. Но скоро — теперь уже совсем скоро! — этому конец. Крылатые воители взовьются в небеса, а внизу будут радостно твердить сладчайшее в любой войне слово: наши!

До сих пор Грэхем уничтожал только беспечных и безрассудных, но враг уже опомнился и вполне осознал грозящую опасность. Готовился массированный налет, ковровый удар, призванный раз и навсегда вселить страх, показать, на что способны витоны, сплотившиеся воедино. Против него пойдут эскадрильи, полки, армады — в таком числе, что уже не отбиться. Его сотрут с лица земли, которую считают вотчиной, а вместе с ним уничтожат и поляризатор. Да, конец близок, но путь к нему был воистину славен.

Эскадрилья азиатских стратопланов промчалась к востоку в полной уверенности, что находится под особым покровительством Всевышнего. Вокруг нее то и дело рвались бризантные снаряды, сыпля осколками, рассеивая искры. “Интересно, видел хоть один фанатик, какая участь постигла тех, кого они титулуют предками — духами предков?” — подумал Грэхем и пришел к выводу, что нет.

А ведь новость уже должна бы облететь весь мир — Новый Свет, во всяком случае. И до Европы подробности, пожалуй, дошли. Теперь, зная, что победа — вопрос времени, что с американского континента спешит помощь, Европа должна собрать остаток сил и выстоять. Может быть, и в других группах кто-нибудь да добился успеха. Впрочем, какая разница?

Торжество Фарадеевской Компании было общечеловеческим триумфом.

Грэхем прервал размышления, ибо далекая армада взмыла ввысь. Ее окружало фантастическое зарево, и трудно было поверить, что для обычного зрения, не прошедшего обработку, витоны совершенно невидимы. Несметное полчище голубых светил надвигалось, заслоняя сверкающей стеной весь северный небосклон, — наводящее ужас летучее воинство, отверженное раем и не желающее ввергаться обратно в ад. Витоны близились так стремительно, что глаз отказывался верить.

Грэхем еще только готовился принимать бой, а участок голубизны в середине вражеского строя уже налился фиолетовым, перешел в оранжевый и пропал начисто. На какой-то миг Грэхем опешил, а потом вспомнил — Йонкерс!

— Стив, старина! — взревел он. — Добился-таки своего! Круши, Стив!

Включив предельную мощность, он прошил наступавшую орду. Голубизна вспыхивала фиолетовым, оранжевым, исчезала; одно из уцелевших крыльев летучего полчища уклонилось и обрушилось на Йонкерс, но, пикируя, все же то и дело меняло цвета.

Другое крыло мстительно устремлялось прямо на Грэхема. Он знал, что произойдет сейчас, чувствовал по тому, как сплачивались ряды атакующих, как еще более убыстрялся полет. И до последнего мига продолжал вести незримый огонь, поливая витонов исступленной руганью и поляризованными лучами. Как только шары столкнулись, образуя убийственный комок, он в четыре тигриных прыжка достиг ямы, обхватил шест и ринулся вниз.

Скользя по шесту с умопомрачительной скоростью, Грэхем увидел, как жуткая сверкающая голубизна сгустилась и нависла над устьем шахты. Свинцовое небо словно чудом обратилось в лазурный сверкающий купол. И взорвалось невыносимым блеском. И без того пострадавшие барабанные перепонки Грэхема ударило так, будто вселенная трескалась пополам. Шест заплясал, человека стряхнуло с него, словно муху, скинуло в содрогающуюся глубину. Шахта ходуном ходила сверху донизу, стены крошились, обрушивая сокрушающий ливень бетонных осколков, земли, камней. Что-то большое и черное тяжко низверглось прямо на тело Грэхема.

Тот сдавленно застонал. Сознание отлетело, словно черная погребальная ладья, плывущая в туманные морские дали.

Постель была удобной — такой удобной, что и просыпаться не хотелось. Повернув голову, Грэхем почувствовал, как ее пронзила острая боль, окончательно пришел в себя и разомкнул веки.

А ведь и правда — он в постели. Грэхем шевельнул пальцами, потом поднял руку, погладил простыню. Определенно, это постель. Грэхем с удивлением оглядел окно, изучил картину, висевшую на противоположной стене. “Загнанный олень”. Грэхем показал ему язык.

Рядом скрипнул стул. Скривившись от боли, Грэхем повернул голову и обнаружил рядом с собою широкоплечую фигуру Воля.

— Добрый вечер, Рип ван Винкль, — радушно приветствовал его лейтенант. — Докладываю: сейчас десять вечера. Четверг. Целых три дня ты был безмолвен, глух, туп и недвижим — словом, оставался самим собою.

— Хм, — фыркнул Грэхем, но далеко не столь гневно, сколь фыркнул бы при других обстоятельствах. Потом обратил взгляд в сторону картины. — Уж не ты ли водрузил мне на обозрение эту дрянь? Если ты, не вижу здесь ничего смешного.

Воль уставился на полотно, пытаясь понять, чем оно не угодило приятелю, наконец сообразил и загоготал.

С трудом приподнявшись, Грэхем оперся на локоть, не обращая внимания на бьющуюся в голове боль.

— Ну-ка тащи сюда мои пожитки, безмозглый толстяк, — мне пора по делам.

— Ничегошеньки не выйдет. — Широкая ладонь Воля мягко и осторожно опрокинула его назад. — Нынче тот единственный и неповторимый случай, когда я командую, а ты повинуешься. — Он вымолвил это с неприкрытым злорадством, а потом добавил: — Витоны сровняли с землей все в радиусе мили; прикончили множество наблюдателей. Двенадцать часов потребовалось, чтобы обнаружить твою нору и откопать кусок фарша, в который тебе благоугодно было превратиться. Вот и полеживай себе смирнехонько, а дядюшка Арт расскажет сказочку на сон грядущий.

Он достал газету, развернул и торжественным голосом прочитал краткий обзор событий:

— Мэр Салливэн утверждает: город надежно защищен. “Электра” довела производство излучателей до тысячи в день. Еще две эскадрильи азиатских стратопланов приземлились в Бэттэри Парк и сдались на милость победителя. — Взглянув на приятеля, он добавил от себя: — Это всего лишь местная хроника. Спле–тенки–с. А во всем мире столько случилось, покуда ты храпел, яко боров объевшийся!

Грэхем сердито хмыкнул:

— Как дела у Кёнига?

— Двое операторов погибли, пока Йонкерс принимал на себя удар этой мрази. Много наблюдателей, расположившихся поблизости, тоже отправились на тот свет, А в остальном — все в порядке. — Воль снова уткнулся в газету. — Вот еще послушай: в Небраске выровняли фронт. Наши танки теснят обескровленного противника. В рядах азиатов — разброд, недовольство и мятежи — по мере того как наши излучатели продвигаются к переднему краю и лупят витонов прямо у них над головой. Азиатские пацифисты захватили короля Чуна и начали производить антивитоновские установки… Европейские вооруженные силы полным ходом гонят противника на восток. Вашингтон ждет, пока азиаты предложат перемирие и содействие в истреблении витонов. — Он сложил газету и осторожно засунул Грэхему под подушку. — Война, можно сказать, близится к концу, а все благодаря тебе!

— Черта с два! — кисло произнес Грэхем и вновь приподнялся. — Верни одежду. В отличие рт некоторых полицейских прохиндеев, я не могу без зазрения совести красть казенные одеяла.

Воль встал и с притворным ужасом воззрился на друга.

— Но, Билл, Богом клянусь, вид у тебя просто жуткий. Краше в гроб кладут. Сдается, тебе срочно требуется врач. — Он направился к двери.

— Не валяй дурака! — закричал Грэхем. Он быстро сел, охнул, ухватился за голову, стиснул и не отпустил, пока не удостоверился, что та еще не рассыпалась на части. — Тащи сюда мои штаны, а не то поднимусь и отделаю, как Бог черепаху. Я уношу ноги из этого лазарета.