Голубых вурдалаков совершенно не тревожила ново–обретенная способность жертв различать своего врага. Знал человек о существовании витонов или не знал, все равно противиться алчному призраку было невозможно, тот падал, набрасывался, впускал в трепещущее тело энергетические жгуты и жадно отсасывал нервные токи.

Многие сходили с ума, если рыщущий в поисках пищи светящийся шар избирал для себя именно их. Многие сами спешили навстречу смерти–избавительнице, при первом удобном случае кончая самоубийством, Остальные, отчаянно цепляясь за остатки разума, крадучись бродили по улицам, жались в тени домов, постоянно боясь ощутить за спиною близящийся холодок жадных щупалец. Дни, когда человек именовал себя вершиной миропорядка, безвозвратно канули в прошлое. Каждый стал дойной коровой.

Внезапная знобкая дрожь, быстро пробегающая от копчика к затылку, была одним из самых неприятных ощущений задолго до того, как о витонах вообще узнали, — настолько мерзким, что почуявшему необъяснимый озноб зачастую говорили шутливо: “Кто-то переступил через место, где тебя похоронят”.

С омерзением, застывшим на подвижном худощавом лице, Грэхем поспешно взбирался на груду битого камня и стекла… Ноги срывались и скользили, комья земли катились вниз, ботинки покрыло слоем известковой пыли. Грэхем продолжал подыматься, морщась от едкого запаха разлагающейся, перемолотой с мусором и битым кирпичом человеческой плоти, Он достиг верха, огляделся и скачками ринулся вниз. Воль помчался по пятам, вздымая пыльные облака.

Они пулей пересекли изрытый воронками тротуар и влетели в зияющий на месте ворот пролом. Едва свернув на усыпанную гравием дорогу, ведущую к больничному подъезду, Грэхем услыхал приглушенный возглас, вырвавшийся у спутника:

— Силы небесные! Две твари гонятся за нами, Билл!

Быстро обернувшись, Грэхем увидал два зловеще сверкающих, пикирующих шара. До них оставалось ярдов триста, но витоны приближались, неуклонно и быстро ускоряя полет. Безмолвная атака вселяла ужас.

Воль промчался мимо, сдавленно заорав:

— Скорее, Билл! — Ноги его мелькали со скоростью прямо-таки нечеловеческой.

Грэхем бросился следом, ощущая, как сердце бешено колотится о ребра.

Если преследователи настигнут кого-либо из них и прочитают мысли жертвы, — предводителям сопротивления конец. До сих пор спасало только витоновское неумение или нежелание различать людей. Ведь и от ковбоев, пасущих скот на огромном ранчо — скажем, размерами с Кинг–Клебер, — трудно ожидать, что они узнают каждое из десятков тысяч животных. Только поэтому и удавалось покуда ускользать от дьявольских пастухов. Но именно покуда…

Грэхем несся как угорелый, отлично сознавая: убегать бесполезно, здесь, в больнице, нет никакой надежды на спасение, никакой защиты, никакого прибежища от во всех отношениях превосходящего противника. И все же ноги сами несли вперед. Воль опережал на корпус, а стремительно догоняющие витоны отставали ярдов на двенадцать. Сохраняя все то же взаимное расположение, люди влетели в парадную дверь, почти не заметив ее, и вихрем промчались через вестибюль. Испуганная сиделка уставилась на них, вытаращив глаза, потом прикрыла рот ладонью и завизжала.

Совершенно беззвучно, с леденящей душу неотвратимостью витоны миновали девушку, нырнули за угол и устремились по коридору, куда только что свернули их жертвы.

Краем глаза Грэхем увидел приближающееся свечение и отчаянно ринулся в следующий проход. Расстояние сократилось до семи ярдов и быстро убывало. Он уклонился от практиканта в белом халате, перемахнул низкую длинную каталку на толстых шинах, выезжавшую из ближайшей палаты, — распугал бешеным прыжком целую стайку сестер милосердия.

Блестящий паркет обошелся с друзьями предательски, Форменные ботинки Воля скользнули на гладком полу, лейтенант попытался устоять, но не смог, и покатился с грохотом, от которого стены содрогнулись. Грэхем налетел на него, споткнулся, покатился по скользкой поверхности и врезался в дверь. Та заскрипела, застонала, распахнулась настежь.

Грэхем резко обернулся, ожидая неизбежного. Плечи свело от напряжения — и внезапно горящие глаза изумленно раскрылись. Он помог Волю подняться и указал на противоположный конец коридора.

— Черт! — выдохнул он. — Вот черт!

— Что стряслось?

— Они свернули за угол и остановились, будто громом пораженные. Мгновение повисели, слегка потемнели и рванулись обратно, словно за ними гнался дьявол с мухобойкой.

— Ну и повезло же нам, — отдуваясь, проговорил Воль.

— Только почему же они дали деру? — недоумевал Грэхем. — Никогда не слыхал, чтобы витоны наметили себе жертву, начали погоню и пошли на попятный. Что стряслось?

— Спроси кого-нибудь другого. — Лейтенант отряхивался, даже на пытаясь скрывать своего неописуемого облегчения. — Может быть, решили, что без перца и соли мы окажемся противны на вкус — и полетели искать лакомое блюдо. Я не столь глубокий кладезь премудрости, Билл.

— Они часто отступают, и в спешке, — произнес у них за спиной ровный, спокойный голос. — Такое случалось уже не раз.

Грэхем повернулся на каблуках и увидел девушку в проеме двери, которую только что распахнул собственным падающим телом. Свет, лившийся из комнаты, золотым сиянием окутывал ее темные волосы. Безмятежные глаза глядели прямо на Грэхема.

— А вот и прелестнейший на свете хирург, — с напускной веселостью обратился он к Волю.

— Не могу спорить, — ответствовал тот, оценивающе оглядев девушку с ног до головы.

Та вспыхнула и взялась за дверную ручку.

— Когда вздумаете нанести официальный визит, мистер Грэхем, потрудитесь являться пристойно, а не вваливаться, будто слон в посудную лавку. — Она одарила его ледяным взглядом: — Здесь не джунгли.

— А в джунглях имеются посудные лавки? — отпарировал Грэхем. — Нет, нет, пожалуйста, не захлопывайте двери. Нам тоже сюда. — Грэхем переступил порог, Воль последовал за ним. Оба старались не замечать веявшего от нее ледяного безразличия.

Лейтенант и Грэхем уселись за стол. Воль оглядел стоявшую на нем фотокарточку.

— “Милой Гармонии — от папы”, — прочитал он. — Гармония? Любопытное имя. Ваш папа — музыкант?

Доктор Кэртис немного оттаяла. Подвинув себе стул, она улыбнулась и сказала:

— Нет. Я думаю, имя это ему нравилось.

— И мне нравится! Очень! — заявил Грэхем, исподтишка наблюдая за девушкой. — Надеюсь, в один прекрасный день мы тоже предпочтем его прочим.

— Мы? Предпочтем? — ее тонкие брови чуть приподнялись.

— Да, — дерзко ответствовал Грэхем. — В один прекрасный день.

Температура в комнате сразу снизилась градусов на пять. Гармония Кэртис убрала обтянутые шелковыми чулками ноги под стул, подальше от жадных взглядов Билла Грэхема. Внезапно здание содрогнулось, послышался отдаленный гул. Все трое сразу помрачнели.

Подождав, пока далекие раскаты стихли, Грэхем заговорил:

— Послушайте, Гармония… Ведь вы не станете возражать, если я начну звать вас Гармонией? — И, не дожидаясь ответа, продолжил: — Вы что-то сказали насчет витонов, часто пускающихся наутек?

— История очень загадочная, — подтвердила доктор Кэртис. — Не знаю, как объяснить, да, по правде, и времени разобраться не было. Одно скажу: едва персонал больницы получил способность видеть витонов, оказалось, что они часто и помногу наведываются сюда. Пробираются в палаты, паразитируют на пациентах, мучающихся от сильной боли. От больных и раненых это, разумеется, тщательно скрывают.

— Понимаю.

— А персонал почему-то не трогают. — Она вопросительно посмотрела на гостей. — Но почему — понятия не имею.

— Потому что маловпечатлительные, хладнокровные люди для витонов — что рыба вяленая, — сказал Грэхем, — особенно если вокруг полно вкусной, сочной, аппетитной ветчины. Ваши палаты — настоящие рестораны!

На милом овальном личике доктора мелькнуло отвращение, вызванное столь отвратительно грубой метафорой.

— Иногда все шары, находящиеся в здании, задают деру, и какое-то время не появляются, — продолжала она. — Так бывает по три–четыре раза на дню. Сейчас приключилось именно это.