Наталия Годой застыла перед зеркалом, которое понемногу стало светлеть, но из комнаты, отраженной в нем, исчезло все привычное: она узнавала лишь собственное помертвевшее лицо и дальний колокольный звон. Наталия не заметила, как упали на пол мантилья, гребень, ручное зеркальце; голоса еще звучали за ее спиной, но Наталия больше не слушала, что они говорят. Потом голоса смолкли, раздались удаляющиеся шаги, хлопнула дверь. Наталия знала, что она не одна в незнакомой комнате, отражение которой, колыхнувшись, изменилось, когда она встретилась взглядом с глазами, смотревшими на нее.

— Привет, — сказала Джози ослабевшим голосом. — Значит, ты Наталия.

Обе девушки стояли так близко одна к другой, что их белые платья и бледные лица почти соприкасались.

— Как ты напугала меня! — продолжала Джози. — Я уронила зеркальце.

Они посмотрели на осколки у своих ног.

— Это я уронила, — возразила Наталия.

— Ну, может, мы обе уронили. На нас, по-моему, одни и те же изумруды.

— Только у меня две серьги!

— Ты слышала, что говорила мама…

— Не будет этого!

— Не будет? Ты хочешь сказать, что это еще не случилось? Разве ты не…

— Нет, Джози, это ты призрак. Взгляни, это моя комната. И колокольный звон, и пони, и скрип колес — все это мир, в котором живу я. И этот полдень — я в нем живу сегодня. Ты же, дорогая Джози, обрела плоть на один только миг!

— Уверяю тебя, я уже давным-давно живу во плоти!

— Но этого не может быть!

— Смотри. Это белое платье мы с мамой купили на прошлой неделе в торговом центре. Попали под дождь, еле поймали такси, машина оказалась старая, и с потолка капало. Год назад я окончила школу, месяц назад познакомилась в кино с одним человеком, вчера ходила с ним в ресторан, а сегодня получила письмо… Наталия, мы что, живем с тобой в одно и то же время?

— И может быть, поэтому меня иной раз посещает странное чувство…

— Будто то, что происходит, уже было раньше?

— Но ты пока в будущем, Джози. И то, что с тобой происходило, должно произойти еще раз.

У Джози расширились зрачки и побелели губы.

— Ну уж нет, — выдохнула она.

Наталия смутилась и спросила с осторожностью:

— Это так ужасно?

— Мое время?

— И то, что с тобою происходит.

Джози отвела прядь волос со лба и без всякого любопытства оглядела старинное убранство комнаты.

— Ужасно там или не ужасно, — проговорила она, — должно же что-то происходить. Я стараюсь не очень-то переживать. Пусть себе происходит.

— Но ты чем-то встревожена, Джози.

— Да изумруды эти…

— Ты их боишься?

Джози с улыбкой крутила кольцо на пальце:

— Ничего я больше теперь не боюсь.

— Но я слышала, ты говорила, что боишься.

— Изумрудов — нет. Я символов боюсь.

— Для тебя они просто изумруды — и только?

— Просто безумно дорогие побрякушки. — Джози продолжала крутить кольцо, рвала его с пальца.

— О Джози! Мне чудится, будто ты меня хочешь вырвать из этих украшений!

— Вот именно! — крикнула Джози. — Хочу вырвать, выдавить, вытряхнуть тебя. И не тебя одну — маму тоже и всю эту традицию. На камушках должен остаться только ценник!

— Но почему? Зачем это тебе?

— А потому, что я должна, я не могу иначе. Я слишком глубоко увязла, обратного хода нет, и толку нет сопротивляться! И вообще жизнь не спрашивает — хочешь ты или не хочешь! Она диктует. Что бы ты ни делала, делаешь по принуждению, нравится тебе это или нет.

— Вздор какой! Всегда можно остановиться или заняться чем-нибудь другим.

— Если я даже займусь другим — все равно это будет делать все та же Джози. Я остановлюсь, а Джози будет продолжать. Я не могу перестать быть Джози.

— Разве Джози так нехороша?

— Бедняжка Джози совсем нехороша, Наталия, собаке не пожелаешь того, что происходит с ней!

— Происходит, происходит, вечно что-то происходит! Но почему ты позволяешь, чтобы происходило с тобою?

— А что делать?

— Совершать поступки!

— Какой ты ребенок, Наталия! Но вот сегодня на тебе две серьги, а завтра останется только одна, и ты сразу станешь старше меня.

Наталия вскинула руки к ушам.

— Я сохраню обе серьги! — объявила она, горделиво откинув головку, сияя улыбкой, сверкая изумрудами.

— Но ты ничего не можешь изменить! — охнула Джози. — Пойми, мне известна твоя судьба!

— А мне не известна твоя, зато известно, что все считают меня упрямой. Ты знаешь, что такое любовь?

— Еще бы мне не знать! Кто-то идет?

— Тетя Элиза. Она тоже влюблена — в Андонга Ферреро. И она не умрет, Джози!

— Да как ты можешь помешать тому, что уже произошло?

— Куда девалась мантилья? Тетя, тетя, как вы долго!

— Я поднялась наверх, как только твой отец позвал меня.

— Они еще внизу?

— Кто?

— Эстебан и Марио.

— Внизу.

— Спуститесь к ним, тетя Элиза, скажите Эстебану, что я прошу извинения, я передумала: мы не поедем с ним. И спросите Марио, не будет ли он любезен отвезти нас в церковь.

— Да что случилось?

— У меня предчувствие.

— Какое?

Наталия открыла было рот, но не нашлась что сказать. В смятении она резко повернулась, взметнув юбками. В комнате все оставалось на своих местах, но что-то неуловимое кружилось и кружилось, ускользая от ее глаз. Наталия еще раз повернулась, пытаясь различить, что это, и тут взгляд ее упал на разбитое зеркальце.

— Я разбила зеркальце, — сказала Наталия и прислушалась, все еще ощущая чье-то присутствие.

— И только-то? — Тетка улыбнулась.

— Нет-нет! — Наталия сжала теткину руку. — Не только зеркало, тетя Элиза, что-то еще, я чувствую, вот-вот случится что-то ужасное. Мы не можем ехать с Эстебаном, нам нельзя с Эстебаном! Скорее, милая тетя, скажите ему, скорее, спешите же!

Услышав торопливый стук теткиных каблучков по лестнице, Наталия почувствовала, как отлегло у нее от сердца. Она улыбнулась, с победоносным видом выпрямилась, вернулась к зеркалу, накинула черную мантилью, приколола ее гребнем и медленно огляделась, неосознанно ища Джози. А Джози стояла рядом с ней, перед тем же зеркалом, и страх все жестче стискивал ее сердце оттого, что она видела глаза Наталии, ищущие и не замечающие ее. Оцепенев от ужаса, Джози хотела крикнуть, но не могла, а Наталия взяла со столика веер, четки, молитвенник и направилась к двери. Помедлив на пороге, она оглянулась, дерзко и весело махнула веером в сторону сумрачной комнаты и закрыла за собой дверь, оставив ошеломленную Джози наедине с прошлым.

Но было ли это действительно прошлое? Или Джози его себе вообразила?

Нет, не прошлое, но и не плод воображения — просто длился сегодняшний день. Все было настоящее, прочное: безвкусная двуспальная кровать под балдахином, дурацкие качалки, нелепые тумбочки с лампами и цветочными вазонами, забавная арфа под литографией святой Цецилии в раме. С балкона открывался глазу круглый внутренний дворик, заполненный синеющим сумраком, как прохладный колодец, над ним голубиное кружение. Все тихо, ничто не шелохнется, но в тишине нет ничего призрачного и ничего мертвенного в неподвижности. Жизнь просто сделала паузу, которая была частью ее естественного хода. В праздничный вечер дома опустели и ждали возвращения своих обитателей, как ожидали они их год за годом, не замечая смены поколений, пока в центре города сияющая Пречистая Дева, покачиваясь, плыла в прохладном воздухе и перезвоне колоколов. Но вот закончится шествие, разбредется толпа, во дворах начнут распрягать, растопят плиты, загремят горшками и сковородками, понесут наверх в спальни заснувших детей, семьи рассядутся за праздничными столами — и это все еще будет сегодняшний день, говорила себе Джози, бродя по темнеющей комнате, дотрагиваясь до стен и до вещей, а сегодняшний день из той, другой жизни приснился мне. Наталия права, говорила себе Джози, здесь призрак я, и изумруды, и белое платье, и мы с мамой в торговом центре, и протекающая крыша такси, и окончание школы, и встреча с ним в кино, и вчерашний тоскливый обед в ресторане, и письмо, которое пришло сегодня… При мысли, что все это, все, что составляет ее самое, случится еще в нескором будущем, Джози испытала бурное чувство облегчения — не ужас, как в то время, когда глаза Наталии смотрели, ее не замечая, «будто меня и нет», а радость освобождения от гнета. Ведь пройдут века, прежде чем она проснется и затоскует; пройдут века, прежде чем тесно заставленная комната опустеет и приобретет модный вид — станет обтекаемо-просторной и кокетливо-гигиеничной, а Джози будет корчиться в ней от боли и проливать юные слезы. Джози молила: время, не торопись, помедли, помедли, сейчас вещественными и реальными были арфа, качалки, пышная кровать, и она двигалась среди них отстраненным призраком, ни к чему не причастным, ни в чем не замешанным, получившим отпущение.