Паула все еще молчит, склонив голову. Кандида уже стоит лицом к зрительному залу.
Ах, Паула, вы бы принесли благородную, бескорыстную и героическую жертву. Вы ведь знаете: у государства нет ни одной картины вашего отца. Все его великие творения за границей, в музеях Испании и Италии. Вот почему правительство так заинтересовано в приобретении этой картины. Должна же родина иметь хоть один его шедевр?
Пепанг (после паузы). Так что ты скажешь, Паула?
Маноло. Но, сенатор, конечно, Паула и Кандида захотят сначала обсудить это между собой. Им надо все обдумать.
Кандида (выходит вперед). Нам нечего обсуждать! Нечего обдумывать!
Пепанг. Кандида!
Дон Перико. Э, да это Кандида! Здравствуй, дитя мое. Ты меня помнишь!
Кандида. Я помню вас, дон Перико. Мне очень жаль, но вы напрасно тратите время. Можете передать правительству, что картину оно не получит. Паула и я — мы никогда не расстанемся с ней!
Пепанг. Кандида, помолчи и послушай!
Кандида. Я слышала все, что стоит услышать! (Быстро поворачивается к двери.)
Дон Перико. Кандида, подожди!
Она останавливается.
Поди сюда, дитя мое. Ты сердишься на своего старого крестного?
Кандида (оборачивается). Меньше всего мы ожидали этого от вас, но и вы хотите лишить нас картины!
Маноло. Дон Перико просто хочет помочь отцу, Кандида.
Дон Перико. Я понимаю, что для вас обеих значит эта картина. Отец написал ее для вас как последнюю память о себе, и, конечно, даже мысль о том, что надо расстаться с нею, очень болезненна. Но если вы действительно любите отца, вы должны думать не о себе. Вы должны думать о его благополучии. Послушай, Паула, и ты, Кандида: я не врач, но я вижу, что с отцом что-то неладно.
Паула и Кандида переглядываются.
Да, я это вижу — я ведь знаю его с детства. Мы вместе росли, вместе учились, вместе были в Европе и рядом сражались во время революции. Я давно не приходил к нему и виню себя за это, да, виню! Мне надо было побывать у него раньше. Но, как вы хорошо знаете, наши пути давно разошлись. Я пошел своей дорогой, а он… он остался здесь. Когда я увидел его сегодня утром, я сначала подумал, что он совсем не изменился — все та же утонченность, обаяние, ум. Но ведь не зря когда-то мы с ним. были так близки. Мы очень хорошо знали друг друга, и я заметил, я не мог не заметить, что… ну, что-то не так. Я это увидел, почувствовал. И я знаю точно — с вашим отцом что-то неладно.
Кандида (вяло). Да.
Дон Перико. Он болен.
Паула и Кандида (вместе). О нет!
Дон Перико. А я думаю, да. Очень болен. Во всяком случае, я согласен с Пепанг и Маноло — этот дом не для него. Ему нужен свет, свежий воздух, прохлада и покой. Он должен быть под медицинским наблюдением, его надо поместить в больницу — в хорошее частное заведение. Да, это довольно дорого, и я знаю, что ваш отец… э… что он… ну, что он остался без средств. Но если принять предложение правительства, то у вас, Паула и Кандида, будут деньги, которых хватит на то, чтобы заботиться о нем как следует.
Кандида. Он не болен! О, вы не знаете, вы ничего не знаете!
Паула. Нет такой больницы, в которой его могли бы вылечить!
Пепанг. Что ты хочешь этим сказать, Паула?
Кандида. Мы хотим сказать, что не можем принять это предложение.
Пепанг. Да вы обе в своем уме? Неужели картина для вас дороже жизни отца?
Паула. Отец не болен. И он хочет остаться здесь.
Кандида. И мы тоже останемся с ним здесь.
Маноло. Да если он и не болен, все равно вам нельзя оставаться здесь! Вы разве не знаете, что в любой момент может разразиться война? А Интрамурос — самое опасное место в городе! Ну скажите же им, сенатор, скажите!
Кандида (улыбаясь, подходит). Да, сенатор, скажите нам. Что нам делать? Бросить этот дом? Бросить его точно так же, как вы бросили поэзию? Пожалуйста, сенатор, скажите нам. Кто даст лучший совет? Обещаю, что мы последуем вашему совету. Паула, ты согласна?
Паула. Мы последуем вашему совету, каков бы он ни был, нинонг. Я обещаю.
Кандида. Вот видите, мы обе обещали! Наша жизнь в ваших руках, сенатор. Подумайте, подумайте как следует. Но к чему вам думать? Вы же сами приняли решение много лет назад. Вы сами оставили этот дом, когда оставили поэзию, когда оставили наш бедный умирающий мирок прошлого! Вы когда-нибудь сожалели о принятом решений, сенатор? Хотя, что за глупый вопрос? Стоит только посмотреть на вас сейчас. Вы богаты, вы преуспеваете, у вас власть.
Маноло. Кандида, замолчи!
Кандида. Нет, я должна сказать. Кто-то ведь должен сказать? А вот сенатор не дает ответа.
Дон Перико (мрачно). Кандида, Паула, я не вправе давать вам советы…
Кандида. А почему нет?
Паула. Некогда мы слушали вашу поэзию. Мы готовы выслушать вас и сейчас.
Кандида. Конечно же, у сенатора побольше авторитета, чем у поэта.
Дон Перико. Я прошу вас мыслить реально, а не в терминах поэзии.
Паула. О, так поэзия не реальна?
Дон Перико. Поэзия не спасет вас от бомб.
Кандида. Конечно, нет. Только политики могут спасти нас.
Дон Перико. Кандида, Паула, я всем сердцем разделяю ваши чувства к этому дому, но сейчас не время для поэтических чувств. Что вы будете делать, если война застанет вас здесь? Вы всего лишь две беспомощные женщины. А что станет с отцом?
Паула (улыбаясь, смотрит на Портрет). Мы, как Эней, понесем его на наших спинах!
Дон Перико. У вас классическое благочестие — благочестие Энея! Но такое благочестие пристало только Искусству, не жизни! На этой картине оно выглядит возвышенно, но в реальной жизни — просто смешно!
Кандида. Возвышенное всегда смешно в жизни, сенатор.
Дон Перико. И жизнь права.
Паула. Вы не всегда так думали.
Кандида. И как яростно вы восстали против этого! В каких прекрасных словах вы изливали презрение к ее законам, гнев против ее жестокости, ненависть к ее злу!
Дон Перико. Поэзия была преходящим сумасшествием моей юности, детской забавой.
Паула. И когда вы стали мужчиной, вы оставили детские забавы.
Дон Перико. Никто из нас не имеет права удаляться от мира, словно бог.
Кандида. Так что же вы нам посоветуете, сенатор? Сдаться подобно вам?
Дон Перико (после паузы). Почему вы так настроены против меня? Что я сделал? Я увидел свою судьбу и смирился с ней. И мне незачем этого стыдиться! Всю свою жизнь я служил стране, а это побольше, чем ваш отец может сказать о себе! Да, я стал богат, преуспеваю, но разве это преступление? А что, по-вашему, я должен был делать? Строчить прекрасные стишки, пока семья голодает? Заживо похоронить себя, как ваш отец? Чем он может оправдать все эти потерянные годы? Кроме этой картины — ничем! Посмотрите на себя, Паула, и ты, Кандида, посмотрите и скажите мне, оправдывает ли эта единственная картина ваше несчастье? О нет, вы злитесь не на меня! Нет, не на меня, я знаю! Ибо что такого я вам сделал?
Кандида. Ничего, сенатор. Но вот что вы сделали с собой?
Дон Перико (приходит в себя и смущается). Мне не следовало этого говорить…
Кандида. Следовало. Полагаю, вам давно уже хотелось высказаться?
Дон Перико. Нет, Кандида, нет! Я вовсе не возмущаюсь твоим отцом, я восхищаюсь им. Он очень счастливый человек.
Кандида. Потому что поступил не так, как вы?
Дон Перико. Потому что он всегда знал, что делает.
Кандида. А вы не знали, что делаете?
Дон Перико. О Кандида, жизнь вовсе не так проста, как ее изображают в искусстве! Мы вовсе не делаем сознательного и обдуманного выбора, хотя нам нравится думать, что поступаем мы именно так. Наши жизни складываются, наши решения принимаются под влиянием извне, под влиянием мира, в котором мы живем, людей, которых мы любим, событий и увлечений наших дней и многих, многих других вещей, которые мы вряд ли и осознаем. Я ведь никогда прямо не сказал себе: «Больше не хочу быть поэтом, потому что иначе буду просто голодать. Стану политиком, потому что хочу быть богатым». Никогда я этого не говорил! Я ушел в политику с самыми лучшими намерениями — и, конечно, без намерения оставить поэзию. О, я мечтал внести блеск поэзии во мрак политики, я ведь продолжал считать себя поэтом долгие годы после того, как перестал им быть — и по духу, и на деле. Я не знал, что со мной происходит, — а ведь произошло. Я думал, что смело строю свою жизнь в соответствии с идеалами юности, но ее строили без меня, а я об этом и не подозревал. Слишком часто человек состоит просто зрителем при собственной судьбе…
