Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Так что отнюдь не удивился бездомный, осиротевший любимец Герберта-Сильвестра, когда кёльнский митрополит приветствовал его словами:

— Временно я не могу больше оказывать тебе гостеприимства, придется тебе поехать…

И удивился лишь тогда — и какое же это было радостное удивление, — когда Гериберт закончил словами:

— …в Кордову, откуда ты недавно прибыл.

Все расходы по далекому путешествию архиепископ брал на себя. Оказалось, что он уже снесся с тремя богатыми евреями: одному из них уступил мельницу на Рейне, другому — лесок и виноградник, третьему — большой выпас вместе со скотом и еще семь семей, приписанных к церкви святого Гереона.

— Я хотел бы, отче Аарон, чтобы ты привел мне из Испании таких же умельцев управлять виноградниками и ведать разными ремеслами, как Лиутериху в Сене. С тех пор как они у него появились, архиепископство стало впятеро богаче. Восемьдесят колонов переселил он с земли за городские стены; под управлением тех, которых ты выкупил, они творят истинные чудеса: столы, стулья, кровати, лампы, бокалы, блюда…

В заключение разговора Гериберт добавил:

— И скажи там, в Испании, отец Аарон, что, когда они прибудут сюда, ко мне, им будет лучше, чем у Лиутериха: ни голода не узнают, ни унижения…

Во время третьего пребывания в Кордове Аарон не старался возобновлять старые знакомства и дружеские связи. Уже не думал учиться у арабских мудрецов — избегал разговоров, которые вызывали у него сомнения и огорчения. Даже Ибн аль-Фаради посетил лишь дважды, да и эти два раза всего лишь на час. Но и такие короткие посещения не остались без последствий, особенно после второго визита к ученому арабу Аарон покидал его дом с сокрушенным сердцем, со смятенной головой.

— Помнишь, — обратился к нему Абдаллах Ибн аль-Фаради, — мы говорили с тобой о безграничности вселенной и о том, что наша земля — это всего лишь пылинка, находящаяся, как утверждают некоторые, на спине огромной рыбы, наткнутой на рог быка…

— Помню, — с тревогой прошептал Аарон.

— Так слушай, — таким же возбужденным шепотом сказал Ибн аль Фаради, — есть такое новое тайное учение, которое утверждает, что наша земля вовсе не плоская, как тарелка, а шар…

— Шар? — воскликнул Аарон и засмеялся. — Как же она держится на спине рыбы? Ведь она скатилась бы, стоит рыбьей спине дрогнуть, и все мы давно бы упали с земли…

— А ей вовсе не надо катиться, она может лишь слегка покачиваться…

Аарон долго не мог сдержать смех. Смеялся весело, издевательски. Земля — шар?! И ученые люди верят в такую чушь?!

— Я ведь не говорю, что и я верю, — шептал Ибн аль-Фаради, — я только говорю, что есть такие, которые верят… Да ведь за такую веру сажают в темницу и бьют. В прошлом месяце насмерть забили купца-морехода, который во дворе мечети вслух утверждал, что земля круглая. А хочешь знать, как он хотел доказать правоту своих слов? Он говорил, что хотя море совершенно гладкое, но когда с одного корабля видят вдалеке другой корабль, то сначала видны лишь верхушки мачт… А когда он подплывает к берегу, то сначала видны лишь макушки деревьев на берегу…

Аарон насторожился. Он припомнил, что, когда плыл из Англии с архиепископом Эльфриком и Этельнотом, его взор и мысль поразило то же самое: от берегов Нормандии плыл им навстречу другой парусный корабль, действительно, сначала вынырнула только верхушка мачты — удивленный Аарон спросил архиепископа Эльфрика, почему это так, если на воде нет никаких впадин и холмов. Архиепископ ответил, что демон морей, Нептун, непристойно играет с христианами, злобно обманывая взор различными чародействами.

Ночью после посещения Ибн аль-Фаради приснилась Аарону Феодора Стефания. Далеко перед собой выбросила она полные, белые руки, держа что-то в обоих кулаках. «Угадай, что у меня там?» — спросила она, улыбаясь Аарону приязненно, даже ласкательно. «Апельсины, — ответил он, указывая на ее правую руку. — А по кожице муравьи бегают. Я вижу, как они выползают у тебя между пальцами». Она рассмеялась: «Это не муравьи, это люди, целые толпы их, целые войска, спешащие в бой». — «Люди на апельсине?» — «Это не апельсин, это земной шар». — «А что в другой руке? Я помогу тебе: это что-то дороже всего шара и всех продвижений вооруженных полчищ по ее кожуре». Аарон улыбнулся. Ну конечно же, угадает: не зря он научился всему от папы Сильвестра. «Душа», — сказал он. Она взглянула на него с восхищением: «Угадал. А скажи: чья душа?» — «Оттона». Она вновь рассмеялась. «Тимофея?» Она засмеялась еще громче, еще веселее. «Моя?» — крикнул он в страхе и пробудился, весь обливаясь потом.

Он решил, что не пойдет больше к Ибн аль-Фаради. Как и в прошлый раз, бросился в водоворот хлопот, связанных с выкупом невольников. На сей раз дело шло не так-то легко. Мухтасиб, связанный с ним дружбой, исчез; новый не хотел даже разговаривать с неверным. Через евреев он передал Аарону, что постарается добиться указа выслать непрошеного пришельца за границы халифата. Уловил Аарон много и других перемен: проходя мимо мечетей, красота и великолепие которых часто привлекали к себе его взор, он иногда встречал кое-кого из своих былых знакомых, некогда любивших подтрунивать над своей верой и ее обрядами, теперь спешащих в торжественном облачении, с набожными лицами, чтобы принять участие в ежедневной или торжественной вечерней молитве. Аарон не мог ошибиться: они спешили в мечеть не для чтения лекций: до него дошли уже известия, что учителям даже грамматики, а не только логики и математики чуть ли не с каждой неделей все более строго запрещают публично учить чему-либо.

Одиночество давало Аарону все больше свободного времени, которое он посвящал не столько размышлениям, сколько знакомству с красотами страны и города. С помощью проводников он осмотрел все кварталы, все закоулки Кордовы, поражаясь великолепию и размерам столицы халифов. Не хотел верить, когда ему сказали, что пятьдесят тысяч человек размещены здесь в тринадцати тысячах домов, но не мог молча не признать, что Рим со всем его великолепием, если бы его какими-то чарами перенести сюда, рассматривался бы в лучшем случае не более как двадцать девятое предместье Кордовы, и при этом далеко не самое блистательное, не самое большое, а куда грязнее и беднее, чем все иные предместья. Он припомнил, что саксонская монахиня Гротсвита, ученая поэтесса и верная служанка Христова, как-то писала о Кордове и назвала ее «алмазом мира». Взор Аарона поражали формы и краски храмов и дворцов, буйство садов, богатство людных рынков, зеркальная вода в реках и жемчужная — в бесчисленных фонтанах… Портики ошеломляли красотой мрамора — бледно-розового, бледно-зеленого, голубого или черного. Вспомнились Аарону слова одного из живописцев, который к празднику Ромула разрисовывал ткань одеяний Оттона по описаниям в греческой книге, а живописец сказал: «Цвета — они как люди: бывают сильные и нежные». Пробегая но улицам Кордовы или по ее окрестностям, Аарон не раз думал, что предвечная мудрость в Испании изволила нарисовать ту же картину, что и в Италии, только здесь прибегла к более сильным краскам, а там взяла понежнее. Действительно, небо над Испанией более голубое, чем над Римом, Арецией или Равенной; здесь более сильная зелень оливковых рощ, виноградников и лугов; ярче желтизна и оранжевость благородных плодов; резче розоватость и белизна цветка; сильнее блеск воды, чернота глаз и волос, матовость лиц, серость теней, зеленоватая золотистость луны, серебристость звезд, рыжая огненность солнца. Но не только краски и блики здесь сильнее, чем в Италии: звуки и запахи тоже. Аарон даже страдал оттого, что столько великолепия и красоты дано в удел неверным богохульникам, но успокаивала мысль, что, поскольку, по словам Сильвестра Второго, за все надо платить, христиане должны взамен за дар истинной веры и милость крещения и спасения платить отказом от всех этих дивных сокровищ природы и искусства. И чувствовал, что после третьего пребывания здесь будет куда с более стесненным сердцем покидать этот край, чем в прошлые разы. Появилось желание остаться здесь навсегда: сначала он гнал от себя эти мысли с возмущением и ужасом, потом все с большим трудом, все слабее. «Что меня там ждет? — думал он грустно. — Бесконечные скитания от монастыря к монастырю, от одного герцога к другому, хлеб из милости, какой же порой горький хлеб герцогов, епископов, аббатов, все неприязненней косящихся на приблудного монаха, который был некогда любимцем Сильвестра-Герберта, учителя, постигшего тайные науки».

95
{"b":"223428","o":1}