Передавая документы вахмистру, солдат прочитал на толстом пакете писем: «Жорди». По-видимому, он умер сразу, и на его лице застыло удивление. Мысль о смерти проникла в его мозг вместе с пулей, и он не успел к ней привыкнуть.
«Как собаку, — подумал солдат. — Вот бедняга!»
Он смотрел на осу, кружившую над ртом убитого, пока визг тормозов не вывел его из оцепенения; несмотря на вечернюю прохладу, капитан Бермудес был в одной рубахе. Солдат поспешно его приветствовал, капитан широко улыбнулся. Священник, молодой, как послушник, в очках, с большими ушами, коротко стриженный, ловко спрыгнул на землю. Жители не видели священников несколько лет и радостно заволновались. Он направился к ним, улыбаясь, протягивая руку для поцелуя. Матери подносили к нему грудных детей, он гладил их по головке толстыми короткими пальцами.
— Крещены? — спрашивал он.
Женщины потупились; они об этом и забыли. Последний здешний священник сбежал в машине помещика, когда за ним пришли, и в часовне с тех пор был продовольственный склад. Жизнь шла своим ходом — солдаты, приезжая в отпуск, зачинали детей, и, когда дети рождались, женщины забывали окрестить их.
— Если бы они умерли до нашего прихода, — сказал священник, — они по вашей вине не вошли бы в царствие небесное.
Он кратко изложил им воззрения церкви на этот предмет, но капитан Бермудес тронул его за плечо.
— Поздно уже, отец.
Тогда священник вынул бревиарий из кармана сутаны, и пятеро стариков обнажили головы. Благоговейно, как и подобает духовному лицу, он громко прочитал молитву, потом благословил мертвых.
— Domine, qui innefabili providentia…[19]
Капитан Бермудес смотрел на все это издали; вахмистр протянул ему список.
— Четырнадцать? — спросил он.
— Да, сеньор капитан. И шестнадцать в госпитале.
Капитан вернулся к машине и завел мотор. Оттуда он бросил последний взгляд на зевак, окруживших трупы; черный силуэт священника на фоне заката был окружен розовым сиянием, как святой на картинке.
— Скажите ему, что я пришлю за ним машину, — сказал капитан вахмистру.
Пока они ехали к интернату, внезапно стемнело. Воздух густел, словно наполняясь дымом. У перекрестка они увидели машину капитана медицинской службы. Сестры высунулись в окошко и помахали Бермудесу рукой.
— Ужинать тут будете?
Бермудес кивнул и прибавил скорости, чтобы их догнать.
— Как дела?
Выходя из машины, Бегонья с наслаждением потянулась. Она работала в Красном Кресте уже пять лет, прошла с полком всю воину и славилась красотой не меньше, чем умением ухаживать за ранеными. Для своих лет она была полновата, но двигалась легко, как девочка. За ловкость, за веселую улыбку, за насмешливый нрав ее любили и уважали в полку. У нее не раз брали интервью для радио, а какой-то американец, увидев, как она перевязала за один день больше ста раненых, даже написал для своего журнала статью про «Невесту славного воинства». Однако Бегонья не обращала на все это особого внимания; кажется, ей льстило только прозвище Матушка, которым наградили ее в полку.
Солдаты разложили перед интернатом большой костер. Присев на корточки вокруг походного котла, они неторопливо и важно погружали в него ложки. Два парня, привалившись к двери, тянули какую-то песню, но, увидев офицеров, замолчали. После короткой передышки снова подул северный ветер, и в воздухе судорожно заплясали извилистые отблески костра. Бегонья смотрела, как младший лейтенант Феноса встал по стойке «смирно», поравнявшись с офицерами; подруга что-то сказала ей на ухо, она улыбнулась. В доме было темно — повреждена проводка, — и ординарцы вышли встречать их со свечами.
— Видала? — сказала подруге Бегонья. — Ну настоящие привидения.
Напевая вполголоса, она подошла к костру и протянула к огню руки.
— Эй, Матушка, как дела?
— Привет, ребята!
Они пригласили ее к походному котлу:
— Если не побрезгуешь…
— Спасибо, спасибо.
Свет свечей избороздил морщинами лица солдат, отражался в зрачках, как в перевернутом бинокле.
— Проголодалась?
— Еще бы!
Она улыбнулась им широкой улыбкой и пошла к офицерам. Младший лейтенант напевно рассказывал, как мальчики застрелили своего товарища, Авеля Сорсано. Тут к ним подошел вахмистр и доложил, что ужин готов.
В столовой, на овальном столе, горели свечи в канделябрах, которые расставил вахмистр. Два лейтенанта из штаба полка тихо беседовали с майором; когда вошли капитаны, оба вскочили. Защелкали каблуки.
Бегонья раскладывала жаркое и почти не слушала младшего лейтенанта.
— …один солдат, некий Мартин Элосеги…
Вилка замерла у нее в руке.
— Мартин Элосеги?
И столько удивления было в ее голосе, что все офицеры повернулись к ней. Феноса поморгал близорукими глазами и закашлялся.
— Да, Мартин Элосеги.
Она положила вилку на скатерть.
— Такой высокий, черный, лицо сердитое?
— Он самый.
Она засмеялась.
— Господи! — воскликнула она. — Вот здорово! Это, это…
Она остановилась, подбирая нужное слово, так и не нашла и откинула кури, упавшие на лоб.
— Ему лет двадцать пять, — сказал Феноса. — Студент. Юрист, кажется.
Бегонья все смеялась.
— А можно узнать, в чем дело? — спросил один из лейтенантов, прожевывая мясо.
— Осторожней, мы люди ревнивые!
Бегонья обвела мужчин торжествующим взглядом. Она давно приняла всерьез свое прозвище, и офицеры были для нее просто большими детьми.
— Это моя первая любовь, — смеялась она. — Мы жили на одной улице, в Логроньо, и он каждый день меня провожал. — Она повернулась к Феносе. — Куда вы его дели? — весело спросила она.
Феноса растерянно улыбнулся.
— Я думаю, он в сарае с другими пленными…
— Ох, бедный Зверек! — воскликнула она. — Там такой холод… — Она поднялась было, но майор остановил ее жестом.
— Не покинете же вы нас сию минуту!
— Подождите! Потерпите немножко, Бегонья.
Она не слушала. Машинально оправив нагрудник белого передника, она властно посмотрела на мужчин.
— Ну что вы! Как я могу тут сидеть, болтать, когда мой друг попал в беду? Да мне кусок в горло не полезет!
Она сказала это так твердо, что никто не посмел возразить, и, довольная собой, снова обратилась к Феносе.
— А вы не пойдете со мной, лейтенант? — спросила она.
Феноса колебался — он всегда колебался, когда Бегонья о чем-нибудь его просила; с ним, девятнадцатилетним, она говорила покровительственным тоном и очень его этим смущала. К тому же он ждал, что Бермудесу расскажут про его утренний подвиг, и это нарушало все его планы.
— Что ж, пойду… — буркнул он, — Раз уж вы так просите…
Ординарец освещал дорогу походным фонариком. До сарая было метров тридцать, туда вела тропинка, обсаженная мимозами. У входа стояли на часах два солдата; при виде Феносы они быстро встали по стойке «смирно».
— Открыть дверь!
— Сейчас, сеньор лейтенант.
Сарай был узкий и длинный. На потолке висели летучие мыши с тусклыми крыльями. На мешках, среди пустых ящиков, человек десять пленных спали мертвым сном. Услышав скрип засова, некоторые поднялись, и желтоватый свет фонаря мазнул по их испуганным лицам. Другие дремали сидя, опустив голову на ладонь, и при звуке шагов подняли глаза.
— Мартин Элосеги!
Один из лежавших медленно встал, сноп света скользнул по нему. Лицо у Мартина было сонное, злое; он смотрел на пришедших из своего угла невидящими глазами.
— Здесь.
Знакомый звук его голоса был для Бегоньи как откровение. С их последней встречи Элосеги очень похудел, но выражение его лица было то же самое.
— К вам дама, — насмешливо сказал Феноса.
Мартин смотрел на нее и не видел — свет слепил его, — а у Бегоньи все чаще билось сердце.
— Не узнаешь? — спросила она так жалобно, что сама смутилась.
Мартин увидел ее, но еще не верил. Лицо у него было каменное, твердое, как раньше, но выглядел он старше, за два дня отросла бородка.