Духом протеста, который усиливается в результате тягот, пережитых Сернудой во время гражданской войны, проникнуты, как мы увидим, все произведения, написанные им в изгнании. В качестве примера достаточно привести отрывок из книги «Жить, не живя» (1944–1949 гг.):

Другим примером может служить одно из наиболее значительных его стихотворений из сборника «В ожидании рассвета» (1941–1944 гг.), в котором поэт, невзирая на оскорбления и пренебрежение со стороны современников, гордо заявляет о своих убеждениях:

До самого конца Сернуда неизменно противопоставлял индивидуализм порядкам и нормам современного общества. В одной из лекций, прочитанной в 1935 г., он вскользь говорит о причинах такого противопоставления. «Поэт, — пишет Сернуда, — почти всегда революционер… революционер, который, как и все люди, лишен свободы. Однако, в отличие от них, он не может смириться с таким положением и потому неустанно бьется о стены своей тюрьмы».

Бунтарство Сернуды проявляется и в отношении к религии: он защищает мирские наслаждения, противопоставляя их сухому пуританству испанского общества того времени.[289] Восторженный поклонник человеческой красоты — он воспевает ее во всех своих книгах, начиная с «Юного моряка» (1936 г.) и кончая «Поэмами о красоте человека» (1957 г.), — Сернуда в одном из юношеских стихотворений обращается к богу своих соотечественников:

С годами его примитивное эпикурейство перерождается в неизбывную экзистенциальную тоску, близкую к той, которую испытывал Унамуно, но почти всегда, однако, отмеченную тягой к красоте молодости и глубоким убеждением в необходимости сохранения человеческого достоинства, благородства, что, как это ни парадоксально, придает ему некоторое сходство со стоиками.

Иногда же, с присущей ему двойственностью, делающей его творчество богаче и глубже, Сернуда как будто бы верит в посмертную славу поэта и видит в смерти желанное убежище от нападок и пренебрежения соотечественников:

В краткой, но содержательной автобиографии, представляющей собой вступительную статью к третьему изданию книги «Действительность и желание» (под этим названием опубликованы стихи, написанные в период с 1924 по 1963 г.), Сернуда делает попытку объяснить причины такой двойственности. «Мои убеждения, — пишет он, — подобно легендарным колоколам затонувшего города, звонящим время от времени, частой своею сменою порой наводили меня на мысль, что и они, вероятно, были всего лишь моей легендой, моей фантазией. Иногда же мне казалось, что они существуют в моем подсознании. Так, после длительных периодов безверия, в минуты Sturm und Drang[291] — например, после гражданской войны или во время любовных страданий, о которых идет речь в „Поэмах о красоте человека“, — эти убеждения вновь появлялись на свет божий в соответствии с моими потребностями. И потому я спрашиваю себя: а не являются ли они всего лишь эгоистическим отражением моей потребности в них, не имея, таким образом, права называться собственно убеждениями?» Объяснение это напоминает другое, в поэтической форме высказанное в двух строчках из предпоследней книги Сернуды «Отсчитанные часы»:

Этот дуализм Сернуды, отмеченный, в числе прочих, и американским критиком Робертом К. Ньюменом,[292] перекликается с идеями двух выдающихся писателей современности — во-первых, с девизом Андре Жида «Во мне сходятся противоположности», а во-вторых, со словами Ф. Скотта Фицджеральда, высказанными в начале его потрясающей автобиографии «The Crack-up»:[293]«Признак интеллекта высшего порядка заключается в умении сосредоточиться одновременно на двух противоположных друг другу идеях, не теряя при этом способности мыслить». Решая комплекс проблем, с которыми сталкивается Сернуда как поэт и человек (отношение к родине и соотечественникам, ответственность писателя, проблемы, порожденные промышленным прогрессом, жизнью в изгнании и т. д.), он исходит из двойственного видения мира, которое состоит из двух посылок, не только различных между собой, но и прямо противоположных друг другу. Время от времени мы видим, как он переходит от первой ко второй и обратно, ни на одной из них не останавливаясь окончательно.

В упомянутой вступительной статье к сборнику «Действительность и желания» Сернуда пишет о «единстве противоположностей, столь необходимом в нашей жизни», и отмечает, что борьба между ними оказывается, по крайней мере для него, плодотворной. Достаточно одного лишь взгляда на его творчество, чтобы сразу же заметить благотворное влияние этой двойственности. С одной стороны, он подчеркивает революционную роль поэта и признает значение социального фактора в создании произведений искусства. С другой стороны (хотя раны, нанесенные войной, еще не затянулись), он выступает против участия в политической борьбе в таких выражениях, что их стоит привести здесь in extenso:[294]«Редко какой поэт во время исторических событий в жизни общества не слышит в свой адрес упреков в пассивности. Как будто активность поэта не заключается прежде всего в его творчестве!» Анализируя веру Гальдоса в то, что развитие промышленности и науки обогатит наше отсталое общество духовно, он пишет: «Испания, как и во времена Гальдоса, по-прежнему испытывает необходимость в индустриализации и научном прогрессе». В то же время представление об образе жизни в современных индустриально развитых странах, составленное им за долгие годы изгнания сначала в Англии (1938–1947 гг.), а затем в Соединенных Штатах (1947–1952 гг.), вызывает в нем — «испанце по принуждению», каким он сам себя считает, — глубокое и чисто испанское по своему духу презрение к англосаксонскому типу общества, в котором процветает культ товарно-денежных отношений. Начиная с «Облаков», неприязнь эта постепенно углубляется: