Раздавался крик, голова на минуту замирала, пригвожденная болью к ножу, но тут человека подбрасывали ударами палок и выставляли за дверь.

Волокли следующего. Вахтер бросал ухо в чувал.

Древний старик, в старческой неловкости своей похожий на искусственного человека: так был он неповоротлив, несообразителен и податлив движениям вахтера, тихо кричал, не слушая никаких вопросов.

— Их триста, ваша дорогая милость… У них семь пулеметов… Все не из наших мест, дорогая милость. Не надо резать мне ухо… Они Хунцзюнь, Красная армия, будь они прокляты…

— Кто главарь? — спросил капитан.

— Не из наших мест, не из наших мест…

— Имя!

— Мое недостойное имя…

— Скотина! Не твое, а его…

— Ваша милость, не знаю.

От дверей, вымазанных липкими отпечатками окровавленных рук, отделилась фигура молодого китайца. Он поднял руку, как бы ораторствуя.

— Чтобы узнать все, что вам нужно, не стоит резать полсотни ушей, — сказал он. — Прошу меня выслушать. Имя начальника красных? Ю Шань.

— Откуда вы знаете? — спросил Якуяма.

— Я знаю и ваше имя, господин офицер, — сказал он, пожав плечами.

— И мое? О! Кто сказал?

— Жизнь, господин Якуяма.

— Отметить, — приказал капитан. — Спрячь глаза! — крикнул он. — Они выдают тебя. Выколи их. Вырви язык.

— Все выдает тебя… Отметить…

Вахтер подскочил к молодому китайцу, занося нож, кровь с которого текла ему за рукав.

— Сделай осторожно, — крикнул вахтеру китаец, — не порти щеки. Вот так.

Он сам бросил в мешок отрезанное ухо, даже не взглянув на него.

— Могу предложить второе, — сказал он, бледнея.

Командир полка встал и, глядя в другую сторону, замахал на него руками.

— Вон, вон!

Китаец выхватил нож из рук вахтера и чиркнул им свое правое ухо, и, отбежав к двери, бросил в лицо Якуямы пухлый от крови комок.

— На! На-днях я получу с тебя.

Пинком ноги в низ живота он отбросил подбежавшего вахтера, раскрыл дверь и пропал в толпе.

Древний старик лежал, между тем, ничком на полу харчевни. Лицо его, перемазанное быстро подсыхающей кровью, покрылось кровавым загаром.

Он шептал, взглядывая с земли на командиров:

— Дорогая милость, я имею кое-что сказать…

— Ты знаешь этого? — спросил Якуяма, стирая кровь с мундира.

— Да, ваша милость, это недостойный мой сын.

— Ага. Доставить старика в штаб. Пойдемте, — сказал он командиру. — Здесь окончат без нас.

Командир пожал плечами и выразил лицом невозможность встать. Ему было дурно.

— Глупости, — сказал Якуяма. — В рапорте о вчерашнем деле вашей сентиментальности нет места. Я бы на вашем почтенном месте немедленно встал…

Они вышли из фанзы, и воздух ночи ударил им в глаза, как спирт…

— Где вчерашний старик? — спросил теперь капитан, присев к столу.

Старика приволокли тотчас же.

— Стой! Говори медленно… Еще более медленно…

Старик рассказал о том, что в отряде, назвавшем себя Хунцзюнь, то есть Красная армия, все были пришельцами, кроме трех человек. Вот о трех знакомых старик и хотел рассказать. Один из них всеми уважаемый Миу Дан-цзыр, пусть господин запомнит имя: это святой человек, которого водят под руки, такой он старый и всеми уважаемый, два других — его сыновья.

— Этот святой человек Миу Дан-цзыр — знаменитый хунхуз, самый старый хунхуз на свете.

Якуяма вынул из походной сумки справочник господина Мурусимы: «Деятели хунхузского движения с 1898 по 1932 год».

Найдя имя Миу Дан-цзыра, он углубился в чтение, почти не слушая старика.

— Что делает хунхузский праведник в банде? — спросил он потом.

— Кто его знает, что делает! Один сын его офицер, другой — чиновник в Бейпине. Такой человек все может сделать, ваша милость. Я думаю, он хочет подписать договор на поставку оружия.

— Слушай хорошо. Ты проведешь к старому хунхузскому человеку моего офицера. Будем просить Миу Дан-цзыра к нам в гости. Вернешься — вот, смотри, — он вынул бумажку в три доллара, — это тебе.

Двое хунхузов, коренастых, кривоногих ребят в меховых ушанках, приехали в конце дня вместе со стариком. Лицо его было закрыто большими железными очками. Он был сух, морщинист и казался умирающим.

— Питаю редкую надежду, что вы представляете, кто этот старец? — сказал капитан Якуяма командиру полка. — Взгляните в справочник — он бандитствует с тысяча восемьсот девяносто восьмого года по европейскому летоисчислению, он облагал данью девять уездов в течение двадцати лет, дважды грабил Мукден и упомянут в двадцати двух английских, четырех французских и трех русских трудах о Маньчжурии. Меня почти не интересует, что он владеет акциями одного из мукденских банков.

— Вы подумали о вашем поручике Одзу, оставленном в штабе банды заложником?

— Жизнь его подлежит славному завершению во имя родины и микадо. Я завидую поручику Одзу. Прикажите поднять полк. Операцию можно считать законченной.

Приехавший хунхуз чинно расположился на цыновках, медленно достал из рукавов халата бумагу и спокойно ждал, пока Якуяма закончит свой тихий разговор с командиром. Потом он произнес тонким, искусственным голосом старого царедворца, какими их изображают актеры:

— Почтенный, всеми уважаемый покровитель и отец наш Миу Дан-цзыр благодарит вас за гостеприимство и за подарок…

— Что он бормочет? — спросил Якуяма командира полка. — Я никак не привыкну к местному говору.

…Я имею в виду поручика Одзу, — продолжал хунхуз.

— Это — не Миу Дан-цзыр, — командир полка вежливо улыбнулся японскому советнику. — Он сам не будет у нас? — быстро спросил командир у хунхуза.

— Он посетил вас, господин офицер. Возрасту его простительна усталость. Тем более, что деловые вопросы требуют очень долгого обсуждения. Я позволю своему слабому разуму изложить условия моего покровителя.

Командир полка, вздрогнув, поглядел на советника. Тот молчал.

— Господин поручик Одзу оценен нами в пятнадцать пулеметов и сто тысяч патронов к ним. Молодость послужила ему на пользу, за капитана Амори мы взяли, как вы помните — тысячу винтовок и пятьдесят тысяч долларов, но капитан был штабным офицером. Господина Одзу мы ценим дешевле, хотя он и сын вашего генерала. После выкупа Одзу мы уведем своих людей и оставим вам красных, как будет условлено. Другие вопросы, требующие нашего обсуждения…

— Какие вопросы? — машинально спросил Якуяма.

— Вопросы чувства, господин офицер. Человек, подаривший вам правое ухо, сын уважаемого Миу Дан-цзыра. Ваш поступок относительно левого его уха требует дружеского рассмотрения. Я, недостойный писец харбинского банка, жду вашего всемилостивейшего ответа, — закончил старик, снимая и складывая очки.

За стеной полковой адъютант с казначеем составляли проект донесения.

— «Мы были взяты в кольцо, но пробились…» — писал адъютант.

Казначей водил пальцем по грязному длинному циркуляру.

— Сказано, что «если часть, будучи окружена хунхузами, пробилась и уничтожила шайку, то выдается награда от двухсот до пятисот долларов», — читал он.

— Мы пробились, рассеяв противника, — говорил адъютант. — Посмотри, сколько за это?

— За это нет ничего… Пробились и уничтожили… — в этом случае от двухсот…

— Но перед нами красные… Красные не хунхузы…

— Нет, тут про это ничего не сказано… Совершенно ни одного слова…

— Мгм… Придется записать так: «Полное уничтожение противника было затруднено незнакомством с местностью…»

— Да, верно. А то уши есть, а трофейных винтовок нету. Теперь подсчитаем: ушей двести восемьдесят два, каждое по десять долларов, итого две тысячи восемьсот двадцать… Трое раненых пленных…

— Почем они, посмотрим, — сказал адъютант.

— «За убитого главаря шайки от двухсот до десяти тысяч. За каждого убитого хунхуза десять долларов, за каждого пленного особо…»

— Особо, значит, ничего, — сказал адъютант. — Лучше им обкарнать уши — все-таки двадцать долларов… Ну, что еще?