В те времена это была «новая пластинка». Напев у нее был тягучий, заунывный, как собачье завывание. Песня бездомности, истинно батрацкая песня.

Вот о чем может жалеть батрак, о шкворне да о погонялке, больше ему не с чем здесь расставаться. Сплошной протяжный стон эта песня; пели ее запинаясь, надрывно, будто тяжелые мешки носили. Но третий куплет неожиданно звучал совсем по-иному — стремительно выскакивал из прежней колеи и исполнялся в совершенно другом ритме. Лихо притопывая, упрямо вскинув голову, парни пели:

Конь? Батраки никогда в жизни не садились в седло, лишь плелись вслед за волами. А эти хвастливые притяжательные местоимения: «мой» табун, «мои» овцы, «мой» конь! Долгое время я не мог взять в толк, откуда это бахвальство и даже явное вранье после двух правдивых куплетов. Теперь понимаю: это бунт, отрицание действительности, избавиться от которой можно было, лишь пренебрегая ею. Парни рисовались подбоченясь, заломив шляпы.

В пять часов этот рай на земле кончался. Его рушил продолжительный рев из коровьего рога: пора было поить скот. Скотники, подпираясь руками, поднимались с порога хлева, и их старые кости издавали треск под стать ружейной перестрелке; вздыхая, шли они к своей скотине. Игроки в монету раздраженно, наспех прогоняли еще один кон и тоже бежали к своим подопечным. Звуки гармоники сменялись жалостным мычанием волов, которые беспокойно задирали свои морды от больших корыт в странную тишину, пуская изо рта длинные нити слюны. Начинался вечер, а с ним вместе — неистовый поросячий визг, поскольку наступал также и час кормления свиней. А там уж и спать пора. Завершался день, ради которого стоило тянуть всю неделю, всю жизнь. А иные батраки предпочитали безмятежно проспать все воскресенье. И уныло направлялся домой, ловя по дороге майских жуков, сражаясь с головками цветов или отбивая сапогом примерзшие к земле куски кирпича — в зависимости от сезона. Во мне кипела горечь, но не та, что побуждает от всего отступиться, а скорее напоминавшая возмущение человека, которого обокрали. Я молча готовил и относил в хлев коровье пойло, лившееся из худых бидонов мне на ноги. Резал сечку, кормил отнятых от коров телят. С охапкой сена или кукурузы заходил я к коровам, которые вместо отобранных у них телят тратили всю свою коровью нежность на меня, облизывая мне лицо, шею, руки, сколько бы я ни отбивался.

Когда я выбирался из хлева, было уже совсем темно, кое-где из окон батрацких домов сочился свет. Начинался снегопад, либо шел дождь.

Батраков били. Бить по лицу неписаным правилом разрешалось лишь до определенного возраста: лет до тридцати — тридцати пяти. После этого батрак получал удары только сзади: по затылку или по шее, да и то всего раз-другой, не больше. Если же ситуация требовала ударить все-таки спереди, то удар, по утверждению знатоков дела, должен был быть коротким и обезоруживающим, решительным и завершающим, как точка в конце предложения, чтобы к моменту, когда имярек придет в себя, все было уже позади и воспринималось как нечто совершенно безоговорочное. В отношении старых батраков к столь прямым методам воздействия прибегали с опаской. Ибо старики, когда на них еще только замахиваются, начинают плакать. И вовсе не от страха, а из-за унижения. Годам к шестидесяти у них уже созревает чувство человеческого достоинства. Вообще старались избегать применения палки, трости, плетки и т. п. к работникам старше двадцати лет. Дело в том, что телесное наказание, приводимое в исполнение над живым телом живой невооруженной рукой, воспринималось, как правило, с покорностью, а то и с улыбкой, почти с признанием в этом одной из форм общения между людьми, тогда как телесное наказание с применением вспомогательных средств вызывало противодействие иногда с непредвиденными последствиями. К аналогичным выводам приходят и исследователи поведения животных. Ответная реакция не зависит от степени болевого ощущения. В связи с этим приведу из своих отроческих наблюдений слова одного молодого, только что женившегося батрака. «Ну уж палкой, господин, чур, не драться!» — закричал он, вдруг побагровев, когда надзиратель, довольно долго колотивший его правой рукой, в завершение, словно бы на прощание, замахнулся левой, в которой была тонкая трость. А вот детей можно наказывать любыми методами и средствами.

Несовершеннолетний батрак до восемнадцатилетнего возраста, как говорится в последнем абзаце 3-го параграфа статьи XIV закона 1907 года, должен подчиняться дисциплине, установленной хозяином. Описание этого мы находим, почти как обмолвку законодателя, несколько ниже — в пункте «б» 46-го параграфа; там говорится, что договор между батраком и хозяином может быть немедленно расторгнут, «если хозяин, член семьи хозяина или лицо, им уполномоченное, наносит оскорбление действием батраку, не подчиненному дисциплине, установленной хозяином, или же подвергает опасности жизнь и здоровье батрака или членов его семьи».

Таким образом, в духе действующего закона и практически по его предписанию хозяин может подвергнуть опасности жизнь и здоровье работника моложе восемнадцати лет. И лишь за указанным возрастным пределом хозяин теряет право подвергать опасности жизнь и здоровье батрака. Это явно традиция. «Man kann behaupten, daß in keinen der bis jetzt entdeckten Länder unseres Planeten so viel und so con amore geprügelt wird, als im Lande der Magyaren»[92], — пишет немецкий путешественник Эльрих в своей книге «Die Ungarn wie Sie sind» («Венгры как они есть»), вышедшей в свет в 1843 году. Как в свое время святой Геллерт[93] не мог уснуть от песни, так этот путешественник нигде на обширном пространстве венгерских пуст не мог сомкнуть глаз от воплей избиваемых людей.

Разумеется, эти обычаи в разных местах имеют свои особенности и оттенки. В комитате Верхний Шомодь, например, небезопасно применять телесные наказания именно к молодежи: очень уж «трудно привыкают». В районе О. с вечера субботы до полуночи воскресенья от наказания батраков вообще лучше воздерживаться. Насколько кротки и покладисты они в будни, настолько буйны и обидчивы в воскресенье, а также и в некоторые другие праздничные дни, например на Петра и Павла, в день святого Иштвана; интересно было бы дознаться, почему именно в эти дни. Почти везде побои сносят молча. Есть даже поговорка: «Батрак пикнет, лишь когда богу душу отдает». Вот только район П. известен тем, что там даже мужики, когда их бьют, кричат так, «будто их режут»; поэтому о них даже батраки всюду отзываются с некоторым Презрением и насмешкой. Протестанты, вообще говоря, чаще нарушают дисциплину, чем католики, вот почему и на работу их принимают менее охотно. Якобы именно протестанты распространили дух противления. Ведь после войны уже случалось, когда на удар батрак отвечал ударом. Таких, естественно, незамедлительно увольняли. Опять же после войны батраки иногда стали обращаться с жалобами в суд или в ближайшую жандармерию. Но от этого они быстро отвыкли. Жандармы довольно часто гостят в пусте, но не у батраков. Их принимают хозяева, нередко отводя для них в отдельном домике постоянное помещение, которое в зависимости от ситуации можно приспособить для разных целей. Батраки зовут его «камерой допросов».