Между крестьянами даже наиболее подкованные исследователи венгерского прошлого вряд ли видят больше разницы, чем городской мальчик, герой анекдотов, наблюдающий и изучающий народ лишь из окна железнодорожного вагона. До бескорыстного и славного освобождения в 1848 году были дворяне и крепостные — так по большей части думают даже образованные люди. Хотя совершенно несомненно, что — крепостной с наделом уже во времена Матяша смотрел на «безземельного холопа из пусты» свысока, с презрением не меньшим, если не с большим, чем его помещик на него самого. Общее бедствие иногда, например при жесточайшем подавлении крестьянских восстаний, возможно, и сплачивало крепостных и батраков, но только в той лишь мере, в какой объединяются в общей беде народы страны, проигравшей войну. Во всем остальном разница между ними такая же, какая вообще устанавливается между располагающими землей и имуществом, с одной стороны, и не располагающими таковыми — с другой.
Батраки уже во времена наших далеких предков были батраками. Форма их службы, конечно, часто менялась, в большинстве случаев лишь в худшую сторону. Наши предки, завоевавшие себе родину в этой стране, были свободными до тех пор, пока была свободна земля, то есть до той поры, пока кто-то не захватил у них землю, на этот раз всерьез, то бишь в частную собственность. Расселявшиеся племена, уже в силу своей немногочисленности, не могли занять всю территорию страны; они оставили между собой обширные полосы свободной земли, отчасти в виде рубежей во избежание междоусобиц, отчасти в виде резервных земель, мудро предвидя, что они будут размножаться. Эти-то земли, составлявшие примерно половину всей территории страны, Иштван[68] вдруг объявил королевскими, то есть своими; тогда-то и начался настоящий захват земли в современном смысле слова, поскольку племена на своих землях еще вели общинное хозяйство со своими пастухами, азиатами-ремесленниками и небольшим количеством рабов-земледельцев. Если б только они подозревали, что кольцо оставленных ими свободных земель со временем превратится в затягивающуюся на их шее петлю! Были и такие, как Коппань[69] и его соратники. Вероятно, вместе с древней верой они хотели отстоять прежде всего древнюю свободу, когда поднялись на борьбу как раз в тех краях, о которых говорится в этой книге. Их разгромили, уцелевших, по обычаю того времени, заклеймили и обратили в рабов. Нам известно, что земли, оставшиеся с той поры свободными, были объявлены вотчинными владениями нескольких князей. Выходит, здешние рабы — потомки древних мятежных язычников? Я пытаюсь найти в себе хотя бы следы того пыла, с которым наши праотцы, еще и поныне проклинаемые в учебниках, обрушились на закованных в броню носителей германо-христианской идеологии, и как будто что-то нахожу.
Такой же процесс, хотя и без открытой борьбы, шел и в других частях страны. Королевские земли превращались во владения церкви и крупных магнатов, это же вскоре произошло и с общинными землями других народов, населявших страну. А что сталось с теми, кто первыми занял эти земли? Уже в Декрете Кальмана (книга I, глава 19)[70] предпринимается попытка возвратить согнанных с земли крестьян, но безуспешно, о чем свидетельствует их нынешнее положение. Да и те, которые еще как-то могли поддерживать свои семейные хозяйства, подпадают под власть отцов церкви и светских магнатов. Через два столетия в стране, не говоря об огромных земельных владениях церкви, 520 деревнями владеют 120 магнатов. Ну а поскольку через Верецкий перевал в страну вошло все-таки более чем 120 древних витязей в шкурах диких зверей, большинство их потомков уже тогда опускались в бездонную пропасть крепостного состояния в самых различных его разновидностях. Уже в XIII веке временных работников при помещиках сменяют постоянные майоратские и дворовые батраки. Они-то и являются первыми очевидными предками обитателей пуст. Остальные на положении крепостных крестьян вели хозяйство в отдаленных краях обширных землевладений на участках, полученных или оставленных им за различные отработки и повинности. Для большей их части, как для толпы статистов, ожидающих выхода на сцену, уже была предопределена роль холопов.
Хотя земли было много, уже в XIV веке среди крепостных крестьян появляются работники, не имеющие надела, живущие в чужом доме (inquilinii), которых и поныне называют желлерами на чужих задворках. Большая часть земли вокруг крепостных деревень тоже отошла к помещику, или, выражаясь иначе, к усадьбе.
Но работники типа желлеров встречаются и в деревнях; они живут там на положении рабов при крепостных крестьянах, имеющих свой надел. «Самым тяжелым был оброк в деревнях, населенных рабами, — говорит Ачади[71]. — Всю тяжесть их положения отражает пространная грамота Демешского аббатства 1188 года».
По Кнаузу[72], во владения этого монастыря, основанного герцогом Алмошем, несчастным братом короля Кальмана, уже тогда было не менее 57 деревень, некоторые из них с довольно многочисленным населением. Так, например, в Цуппане было 70, в Сцере — 66, в Геу — 62, в Лингу — 53, в Тамаче — 35 наделов. На некоторых наделах уже тогда сидело по нескольку семей. В Шимуре, например, по грамоте числится 7 наделов на 21 семью.
Все рабы, судя по именам, были венгры. В грамоте попадаются такие имена: Алмош (соня), Хазуг (лжец), Семет (мусор), Вика (бык), Марадек (огрызок), Банди (бандит), Фаркаш (волк), Фекете (черный), Пентек (пятница), Сомбат (суббота), Окош (умник), Жидо (еврей), Цимер (рогатый), Самар (осел), Кокош (петух), Пюнкешд (святая троица). Если не что другое, то, уж во всяком случае, эти имена, выбранные явно не самими их носителями, свидетельствуют о том, что предки современных желлеров и батраков уже во времена монастырских распространителей культуры жили под постоянным надзором, их без конца понукали, бранили, карали. Они обязаны были снабжать святых отцов откормленными свиньями, волами, овцами, гусями, курами, каменной солью и не в последнюю очередь медовухой. Так, например, Геу и окрестные села должны были поставлять в среднем по 25 кебелей медовой браги каждое, что в целом составляет весьма внушительное количество. В великий пост привозили 30 больших рыб, а если улов был неудачен, приходилось платить наличными. В грамоте говорится, что нельзя никого переводить из числа рабов в свободные или из свободных в рабы.
Судя по сохранившимся многочисленным судебным документам и жалобам, нигде не грабили рабов и крепостных столь жестоко, как на монастырских землях. Этот монастырский метод — пример западной, высокой школы грабежа — очень быстро рождал противодействие. XII и XIII века оглашаются жалобами на монастыри, затем, с началом разложения средневекового уклада, жалобы несутся со всех сторон. Вначале эти жалобы имели какое-то действие. Некоторые из королей династии Арпадов в меру своих сил пытались кое-что подправить в гигантском творении Иштвана. С упадком их власти ухудшается судьба и крепостного крестьянства, и дворовых. Право на участие в управлении страной, как известно, давала земельная собственность; таким образом, венгерская история того отдаленного времени есть история крупных землевладельцев или крупных землевладений, история распрей между магнатами. О том, что ел, что думал крепостной крестьянин или раб, скажем, в эпоху святого Ласло, мы знаем ничтожно мало.
Оттон, епископ фрейзингенский, умерший в 1158 году, застал жителей Алфельда в середине XII века еще в шатрах. Наши историографы по большей части удовлетворяются тем фактом, что эти крепостные и рабы были иноземцами, мягко намекая этим на то, что жалеть их особенно нечего. Ну а господа завоеватели кровью, пролитой у Альпара[73], обрели право на землю и на господство. Однако истина, как мы видели, прямо противоположна этому утверждению. Как свидетельствуют, между прочим, их меткие клички, рабы были венграми. Из числа венгров даже вожди не брали землю в собственность: они просто не понимали ее ценности, считая богатством только скот. Агоштон[74], которого никак нельзя упрекнуть в национальной предвзятости, показывает и настаивает на том, что частными землевладельцами вначале, да и позднее почти без исключения были чужестранцы, главным образом немцы, уже знавшие на примере западного, более развитого хозяйствования ценность и способы приобретения земли. Они-то и основывают затем крупные поместья и порабощают даже бывших вольных общинников, уже тогда открыто ссылаясь на историческое развитие и особое положение страны. Была эпоха, когда барщина в Австрии составляла двенадцать дней в году, а у нас в это же время — три дня в неделю.
