Я привел ему встречный довод. Да, действительно, нация мало развивалась в городах; античность и средневековье не оставили ей в наследство городских ансамблей, созданных преимущественно для пешехода. Но все же я в ином усматривал причины разительной перемены в человеке, который на Западе ведет себя как безукоризненный джентльмен, а дома уподобляется бандиту или безумцу, на коего впору надеть смирительную рубашку.

— Мое объяснение такого рода поступков, — сказал я, — еще более парадоксально.

— С любопытством жду.

— Граф К. потому мог вести себя так, и только потому, что при первой вспышке самодурства не получил нокаута и ему не расквасили нос.

— Думаете — вы, психолог! — что все так просто?

— Сложные и запутанные ситуации всегда разрешаются до неправдоподобия просто.

— Но все же не так примитивно, как затасканная пословица? Где итог долгой работы ума, кропотливых домыслов? От науки можно бы ждать и большего.

— Ведь и динамит взрывается очень просто. Однако его появлению предшествовала напряженная умственная деятельность. И электрический свет не вдруг вспыхнул в лампочке Эдисона.

— Я полагал, что предписания ваши как клинициста будут по крайней мере более пространными. Особенно при недугах души. Ведь здесь речь может зайти об очень глубоких, коренящихся в подсознании, пожалуй даже атавистических, чувствах: о вере в божественное происхождение правителей, королей, — наставлял меня собеседник.

— Психология могла бы рекомендовать панацею даже Францу-Иосифу. Но с вами я не решаюсь входить в обсуждение. Еще рассудок ваш, пожалуй, и принял бы это средство, но воображение и ваши чувства интуитивно отвергли бы его как неприемлемое.

— И все-таки сделайте попытку.

— Это лечебное средство потрясает даже мое воображение, а ведь мой разум не столь долго и не столь упорно приноравливали к почитанию коронованных особ. Но вернемся к князю Тасило. Вообразим себе, что в момент, когда князь ощутил нервный шок, оттого что какой-то невежа-простолюдин дерзнул предстать перед его высочайшим взором на заповедной земле, вообразим, что этот самый невежа изо всей силы и, конечно же, босой ногой двинул бы в зад досточтимого рыцаря Золотого руна, да так, что…

— …данное лицо тут же рассталось с жизнью.

— …да так, что сиятельный князь ничего не мог бы поделать с данным лицом. Не имел бы над ним абсолютно никакой власти. Потому что данное лицо в качестве представителя другой системы принуждения, не ограничась пинком, еще смазало бы по физиономии князя.

— Мир пошатнулся бы.

— Один определенный мир… И определенного рода представления.

— А для короля каков будет бальзам?

— Точно такой же. Но прежде чем исследовать дальше методы лечения, я расскажу еще один случай. Интересно, как вы его истолкуете. То есть прежде всего сочтете ли правдоподобным. Потому что я сам долгое время считал его абсурдным или, во всяком случае, гротескно преувеличенным. Хотя и слышал о нем от человека, чьим словам можно верить. Правда, этот человек… Но не будем ходить вокруг да около — граф Михай Каройи[122] рассказал мне об этом эпизоде еще в студенческие годы, объясняя, что отвратило его, тогда еще подростка, от пути, уготованного ему по праву происхождения. Как-то раз дядя Каройи вместе с друзьями совершал прогулку в большой коляске, запряженной четверкой, и Михай с ними.

— В ландо, так это называется.

— Удивительно: с нашими графами чуть ли не все истории приключаются в каретах! Впрочем, это естественно, ведь именно таким образом они входили в соприкосновение с внешним миром. Так вот, дядя Каройи курил. А докурив, погасил окурок несколько необычным способом: наклонился и прижал горящую сигарету к обнаженной шее выездного кучера. Можно этому поверить? Можно себе такое представить? Каройи, по его словам, помнил даже темно-коричневую от солнца кожу и морщины на этой безликой шее. Самого кучера — нет, потому что лица его он не видел. Ведь кучер при этом так и не обернулся.

Граф задумался. Я помог ему:

— Ну что, он был садистом? Или кретином? Из той породы «высокоизбранных», в среде которых правящий общественный класс за своими кастовыми барьерами — по моей теории — нередко пестует столь же чудовищные экземпляры, как те, что содержатся за стенами дома умалишенных?

— Да, несомненно, это был изверг.

— Дядя или двоюродный дядя, не помню, благодушно мотивировал друзьям свой проступок — нет, даже не проступок, а привычку (как бы давая им совет): оказывается, в засушливую погоду за городом нельзя выбросить из коляски тлеющую сигарету — чревато пожаром! Но и в коляске ее не притушишь, не попортив при этом лакировку, обивку… В компании сыскался переимчивый человек. Он тут же и опробовал дядин способ. Правда, после этого дал кучеру форинт.

— Ну, тогда история заслуживает иной оценки. Видимо, это было своего рода представление. И даже не исключено — скажу и я нечто парадоксальное, — что с согласия кучера. И дядя, быть может, просто хотел прихвастнуть.

— Тем, как выдрессировал крестьянина — не хуже, чем своих лошадей и собак? Хотя сомневаюсь, что подобному можно обучить хоть одно животное.

— Есть народное выражение: тот молодец, кто стерпит. Считается, что стойкость — самая характерная черта венгров, и это, к слову сказать, правда.

— До поры до времени. Но чтобы терпеть такую бессмыслицу?

— А разве понимал Иов бога, наславшего на него проказу?

И граф улыбнулся.

Выверту собственной мысли. Очень уж алогично было систему дядиной власти обосновывать утратившей силу верой в бога. Граф посмеялся над этим курьезом.

— Такого рода испытания верности прежде позволяли себе короли. И полководцы. Да и теперь они далеко не редкость.

— Среди безумцев. Среди фанатиков власти. Вы только что изволили употребить выражение: заслуживает иной оценки. Если отдельная личность совершает преступление в невменяемом состоянии, то это действительно заслуживает иной оценки. Но если преступление — результат коллективного помешательства, его участникам нет и не может быть снисхождения. По моей скромной теории. Именно в интересах самого общества.

— А если именно общество взрастило такого рода преступи ников?

— Тем больше у него прав на перевоспитание! Или на изгнание их, если, помимо своей невоспитанности, они еще и невоспитуемы. Если сосуществование с ними невозможно.

— Так и произошло.

— Любая незаслуженная исключительность неизбежно влечет за собой нарушение психики, — делился я опытом своих наблюдений. — Но если заболевание такого рода угрожает группе людей, симптомы его много серьезнее. В результате кровосмешения и за отсутствием противоборствующей силы, бывает, целые слои превращаются в полноправных кандидатов дома смирения. И без проблеска надежды на выздоровление.

— Мне тоже известен случай, аналогичный истории с сигаретой.

— Он займет свое место в коллекции.

— Это граф В. из нашего комитата: граф был страстным охотником, но четыре раза в своей жизни он упустил добычу по вине загонщика, неудачно поднявшего дичь. И все четыре раза граф немедля разряжал в загонщика второй ствол своего ружья. Чтобы «дать разрядку напряжению».

— Подобное я где-то читал, помнится, еще о тех временах, когда охотились с луком и стрелами. Ну, и графа судили?

— В каждом случае он сам осуждал себя: говорят, он выплачивал такую высокую компенсацию, что загонщики буквально лезли под выстрел.

И мой собеседник взглянул на меня чуть ли не с вызовом.

— Стало быть, и жертва наплевательски относилась к основным правилам человеческого общежития. Если бы господин В. после первого казуса попал на мой суд, с ним не повторились бы опасные приступы. Сумасшествие господина В., как и всего его класса, было исторически обусловленным. Сегодня же, поскольку изменились сами условия, и ему пришлось бы горько раскаиваться в содеянном, вторично граф уже не выстрелил бы в загонщика, даю голову на отсечение.