— Не требуется. Верно ли, что вы «тройник»: во время финской кампании работали на Финляндию, в последнее время — на фашистскую Германию и в перспективе у вас была еще одна страна — кажется, Франция?

— Это ваше личное предположение или же следствие располагает данными?

— Не отвлекайтесь от ответа.

— В таком случае, отвечу словами философа: я знаю, что я ничего не знаю.

— А мы знаем, что вы лжете. Достоверно известно, что вы — шпион.

— Этого я не отрицаю. Нас с философом надо понимать в том смысле, что ваша Финляндия и ваша Франция к моей шпионской деятельности никакого отношения не имеют.

— А Германия?

— Я вам уже дал по этому поводу исчерпывающие показания.

— Повторите их кратко в присутствии свидетелей.

— Понятно… Уважаемая теща и вы, моя «любимая» Мэри…

Мария вздрогнула, услыхав это издевательское обращение, а мать вспылила:

— Не смей так называть нас! Не смей, не то худо будет! Я не посмотрю, что здесь присутственное место…

— Какова?! — воскликнул Суров. — Может быть, и вы, гражданин следователь, присоединитесь к этой фурии? Действуйте вместе. Нет, серьезно, ведь меня впереди не ждет ничего хорошего.

— Не будем гадать об исходе вашего дела, — ответил следователь. — Однако не советовал бы вам глумиться над этими женщинами. Вы и без того основательно их подвели.

— А они меня? Разве старуха не подвела меня?

— Жаль, что раньше не сделала этого! — вскричала мать.

— Попрошу, гражданин следователь, оградить меня от оскорблений, — сказал Суров.

— Стоит ли вам оскорбляться, Анатолий Яковлевич?.. Лучше будет, если вы ответите еще на несколько вопросов.

— Я, кажется, ни разу не отказывался отвечать на ваши вопросы.

— Пожалуй, это верно. Прошу, перечислите ваши псевдонимы!

— Их было у меня пять: Беспамятнов, Прутиков, Сенокосов, Улыбкин и Светлорусов.

— Настоящая ваша фамилия?

— Индюшкин.

— Фантазируете. Следствие располагает данными, что это псевдоним вашего друга, тоже шпиона.

— Рад за следствие; добавлю: и за вас, как за его боевого представителя…

— Вы неисправимы.

— Хорошо, гражданин следователь, я готов исправиться. Я решительно настаиваю на прекращении допроса: мне надоело торчать перед вами и перед этими куклами…

— А я убедительно прошу вас вести себя по-хорошему. Подчеркиваю — прошу, а там дело ваше; по закону вы можете вести себя как угодно, лишь бы не хулиганить…

— Спасибо за разъяснение ваших законов…

— Стало быть, не ваших?

— Не ловите на слове. Ваши они потому, что ими руководствуетесь вы: вы — юрист, а не я!

— Ладно… Всё же попрошу сообщить настоящую свою фамилию, имя, отчество, подданство, происхождение, родственные и другие связи на нашей территории. Зачем вы продолжаете игру? При вашем положении…

— Вы хотите сказать — безнадежном положении?

— Я сказал то, что хотел сказать.

— Юристам, как и математикам, следует быть предельно точными. Я не случайно добивался уточнения. Если мое положение действительно безнадежно, могу ли я рассчитывать, что вы облегчите его в какой-то мере, разумеется, при условии моей полной чистосердечности?

— Ничего не могу обещать.

— Не хотите или не в силах? Простите, что снова добиваюсь точной формулировки…

— Участь преступников в известных случаях может облегчать только суд.

— В таком случае, — раздраженно прервал Суров, — мы продолжим нашу беседу на эту тему в суде. — И он отвернулся, вызывающе закинув ногу за ногу.

Следователь обратился к женщинам:

— Может быть, вы желаете задать гражданину Сурову какие-либо вопросы?

Мать встала, поправила свои седые волосы; могло показаться, что она хочет произнести пространную речь. Но речи она не произнесла, сказала всего лишь несколько слов, сказала тихо, но очень твердо:

— Молодой, а какой страшный!.. Просчитался, однако, гад… Вы уж не взыщите, товарищ следователь, иначе как гадом назвать его не могу… Просчитался, говорю! С запозданием, с трудом, с терзаниями, а всё же вывели тебя на чистую воду. Думаю, теперь не избежать тебе расплаты. И на суд не надейся… Советский суд по совести судит. Можешь и впрямь считать, что твоим подлостям пришел конец!

Мария ничего не сказала. Она всё еще с трудом владела собой. До сегодняшнего дня всё происшедшее, по предложению следователя, держали от нее в секрете; она думала, что Сурова арестовали за какие-нибудь промахи по службе, надеялась, что это лишь недоразумение… Теперь же пришлось убедиться в ужасном: человек, которому она отдала свое сердце, оказался шпионом, злодеем, врагом… А как он сейчас глумится над ее чувствами, с какой наглостью ведет себя, смотрит в глаза?! Продолжает ли она его любить? Нет, слава богу! Любовь умерла от ужаса, оскорблений, омерзения…

Самоотверженными поступками Мария докажет, что она не последняя среди людей, которые, не щадя себя, отстаивают любимый город, любимую Родину.

С волнением шел в родное село Иван Яковлевич Русанов. Пять лет не был он здесь. Школьные товарищи вряд ли сразу узнают его, когда-то тихого и робкого «Жан-Жака Руссо». Он вырос и возмужал. Шутка ли сказать: 25 лет — четверть века! Плохо лишь, что он до сих пор не сумел одолеть одну черточку в своем характере: застенчивость, робость… Почему бы вот теперь, приехав домой, не сказать матери, что любит Веру Семенову, студентку-однокурсницу, очень красивую и очень способную. Самую красивую и самую способную на всем белом свете. Что в этом дурного? Вера права — это ложный стыд, своего рода болезнь…

Всю дорогу Русанов настраивал себя на определенный лад. При встрече он обязательно посвятит мать во все планы личной жизни — в скором времени они с Верой создадут счастливую семью. Конечно, мать одобрит это его намерение.

Из-за тучного поля ржи на изгибе дороги показался человек. Размахивая палкой, он не спеша шел навстречу Русанову. Не учитель ли это? Точно, это Дмитрий Кузьмич! Неужели он не изменил своей привычки гулять после обеда? Русанов ускорил шаги и через минуту сжимал в своих объятиях Дмитрия Кузьмича.

— Ох, ты! Ну и ну! Лев, настоящий лев… А забывать-то нехорошо… Не меня, нет… Мне-то что… Матери жаль — мало писал. Не оправдывайся! Помнишь золотое правило: хорошее поведение в оправдании не нуждается.

— Помню, помню, — улыбался Русанов.

— Молодец! Ставлю пятерку. Кто ты таков ныне и что от тебя народ может ждать? Порадуй старика!

Русанов шутя назвал себя академиком, а дорогой не без удовольствия рассказал учителю, что все пять лет был отличником. Теперь ему предстоит поездка за границу, в Западную Европу. Закончить дипломный проект и завершить одно изобретение.

— Специальность моя — геолог-разведчик.

— Так, так! — кивал старый учитель. — Жаль, однако, что мало погостишь в родных краях.

Дмитрий Кузьмич неожиданно остановился и, придирчиво осмотрев Русанова с ног до головы, сказал раздумчиво:

— Молод ты для заграницы… Ну да ничего, обойдется! Только покрепче запомни: в чужих краях надо смотреть на всё нашими глазами — советскими. И жить там надо только советской душой.

Пробыв месяц в колхозе, Русанов и пять его товарищей по институту уехали за границу. Товарищи остановились работать в большом столичном городе. Русанов же выехал в провинцию, в горнозаводские районы.

Вернувшись затем в столицу, он решил денек-другой побродить по городу, посмотреть, понаблюдать.

Во время этих прогулок Русанову примстилась пара: пожилой субъект с клинообразной седоватой бородкой и молоденькая элегантная особа в зеленом платье, в зеленой накидке, с зеленым зонтиком. Он видел их на улицах, в парках, в коридорах гостиницы. Встретил он эту неразлучную пару даже на окраине. Правда, они не затрагивали Русанова, как будто не замечали его. Тем не менее, ему было неприятно: не может быть, чтобы в таком огромном городе так часто случайно могли встречаться одни и те же лица!