Это было первое показание Голубева, которое он дал старшему следователю. Сергеев попросил прокурора поручить ему следствие по настоящему делу. Что ж, к этому нет процессуальных препятствий…
Сергеев приступил к следствию. Конкретные действия начал с обыска в комнате одинокого Глеба Корнеевича Голубева. Обыск ничего не дал, даже косвенной улики. По глубокому убеждению следователя — это было своего рода весьма веской уликой, хотя и не предусмотренной законом: настоящий, опытный лазутчик только так и должен содержать свое логово. Истребовал личное дело на агента отдела снабжения свинотреста Глеба Корнеевича Голубева, тщательно изучил его. Ничего особенного, стандартные материалы: пространная анкета, еще более пространная автобиография, четыре похвальных характеристики с прежних мест службы, выписки из двух приказов директора свинотреста с объявлением благодарности товарищу Голубеву за успешное выполнение заданий дирекции. Сергеев записал год и место рождения Голубева и вернул папку. Из живой беседы установил, что Глеб Корнеевич действительно неплохо работал и был горячим общественником; о религиозных его убеждениях ничего не было известно, даже не подозревали о них… Что можно сказать о личных качествах? Общительный товарищ, внимательный к людям, а там кто его знает: как говорится, чужая душа — потемки…
Сергеев запросил с местожительства Голубева необходимые данные, в частности, просил путем опроса родственников и знакомых сообщить основные его приметы, если возможно, попытаться нарисовать словесный портрет. Хотел послать фото, но у Голубева не оказалось ни одного снимка, кроме карточки на паспорте. Любопытная деталь!
Вскоре Сергеев получил исчерпывающие ответы на свои вопросы. Голубев Глеб Корнеевич с первых дней войны ушел на фронт, два года писал, потом переписка оборвалась…
Что стало с Голубевым? На многочисленные запросы был один ответ: «Пропал без вести». В деревне проживают его жена и четверо детей, все они работают в колхозе. Убеждены, что хозяин погиб, иначе откликнулся бы. Нарисованный словесный портрет резко расходился с внешним обликом арестованного Голубева. Теперь не подлежало никакому сомнению, что задержанный скрывался под чужой фамилией. Надо нанести преступнику сокрушительный удар: вызвать жену Голубева и предъявить ей мужа.
Арестованного Голубева вызвали на очную ставку с его «женой», загорелой, статной колхозницей; щадя женщину, следователь ничего не сказал ей о цели ее встречи с арестованным.
— Вам знаком этот гражданин? — спросил Голубеву следователь.
Она удивилась:
— Мне? Почему? В первый раз вижу.
— А вам?..
— Мне? Почему? В первый раз вижу, — усмехнулся Голубев.
— Ну что ж, — сказал следователь, — встреча незнакомых. Всё ясно.
— Да, всё ясно, — согласился «Голубев». — Кончим спектакль… Сдаюсь…
— Можно будет очередной протокол оформить на имя…
— Агапкина…
— Игоря Андреевича?! — не удержался от восклицания следователь.
Агапкин, прищурившись, смотрел на своего противника:
— Теперь уж всё равно, вы победили.
Он помолчал с минуту.
— Вы победили… Но я хочу думать, что заслужу снисхождение чистосердечным признанием…
И он рассказал о Бруке, Огульковой и о себе…
Сергеев ожидал, что Агапкин заговорит об обычных шпионско-диверсионных заданиях…
Оказалось нечто другое. Брук дал им, на первый взгляд, невинные задачи. Они должны жить тихо, завязывать дружеские связи, входить в доверие к нужным лицам; всячески закреплять за собой славу отзывчивых людей.
А исподволь распускать всякого рода сплетня про знатных людей на производстве, про писателей, художников, артистов — про всех, кому плохое настроение помешает думать, творить… Неплохую услугу в тех же целях могут оказать и анонимные письма.
Агапкин говорил тихим монотонным голосом.
— Где Огулькова, мне неизвестно, — закончил он, — у меня нет с ней связи… Но она в Советском Союзе и, наверное, действует…
Записывая показания Агапкина, Сергеев думал: «Как велика злоба врага, как он изобретателен в своей ненависти, и как должны быть бдительны мы, советские люди…»
