– Воля ваша, виноват… Малость выпивши приключился… Служба собачья! Не погубите, ваше превосходительство, господин Соколов! Сон кого хошь сломит.

Соколов, уже хотевший отправить донесение о должностном преступлении городового, смягчился. Приказал:

– На ноги – встать! Кру-гом! – И он проделал ту же процедуру, что городовой на прошлой неделе с Пузановым. И назидательно заметил: – Впредь старайся, на посту бди! Пшел!

Счастливый городовой пробкой выскочил в дверь, мысленно благословляя графа Соколова. Только что и успел крикнуть:

– Бегу, грешник, в трактир, рюмку за ваше превосходительство перекувыркнуть! Душевный вы человек…

Заварзин пожал руку Сильвестру:

– Молодец, важнейших свидетелей раскопал!

– Да уж, теперь многое в деле может проясниться, – зарделся тот. – Я по книгам выяснил, что Хорек был вкладчиком в банке Шапиро. Ясно, что он сделал наводку, Чукмандин совершил хищение. Деньги поделили. Чукмандин, как свидетельствуют знавшие его, был алчным. Он задушил Хорька, забрал все деньги себе. И сделал это с помощью Клавки. Потом завлек ее в сарай, совершил прелюбодеяние и убил – боялся, видать, болтливой свидетельницы. Мадам Карская показала, что Чукмандин частенько заходил в ее веселое заведение, но проводил время исключительно с Клавкой – сердечные чувства-с!

Соколов участия в беседе не принял. Он покрутил ручку телефона, произнес в трубку:

– Барышня, соедините меня с директором Сибирского торгового банка, номер 317-89! Шапиро, это ты? Меня хорошо слышишь? Запечатай в конверт одну тысячу рублей ассигнациями и срочно с курьером отправь на Хлебную биржу, это соседний дом с твоим банком. Запиши фамилию – Матрена Пузанова. Чего? Нет, похищенное не обнаружила, а нашла свидетелей – это порой дороже денег! – Дал отбой. Потом вытащил из жилетного кармана часы. – Друзья, прощайтесь, нам, Павел Павлович, пора на Саратовский вокзал.

Заварзин назидательно сказал:

– Ты, Сильвестр, в Москве незаменим, продолжай действовать столь же энергично!

Через несколько минут коляска покатила сыщиков через весь город – многолюдный, оживленный, веселый. Соколов сидел погруженный в свои нелегкие думы, словно его сердце чувствовало: над головой уже нависла смертельная опасность.

Над Москвой с утра ходили густые, с темно-сизой подкладкой тучи.

– Надо бы успеть до дождя добраться, – озабоченно сказал Заварзин.

Соколов ничего не ответил, лишь махом взлетел на заднее сиденье, отчего легкая рессорная коляска заходила ходуном.

Гений сыска был весьма задумчив и молчалив. Это насторожило Заварзина. Он размышлял: «Заметил: если граф в себе замыкается, то это означает – чувствует необыкновенную опасность. Уж очень натура у него чуткая. Как бы опасность какая не произошла!» И начальник охранного отделения привычным движением ощупал кобуру: на месте! С недавних пор он стал носить, как Соколов, револьвер германских полицейских – мощный «дрейзе». Придет день, когда он его спасет от беды.

…Скорые события показали, что Соколов в своих худших предчувствиях не ошибался.

Коляска была запряжена парой резвых молодых лошадок, которые, словно радуясь своей прыти, резво зацокали подковами по булыжной мостовой.

Когда проезжали Овчинники, начался прямой – стеклянными нитями – дождь. Казенный кучер Антон, противный брюзга, осадил разогнавшихся лошадей:

– Тпр-ру! Башка у вас большая, а мозгу в ей, как у таракашки – какашки. Соображать обязаны: их благородия изволят мокнуть. – И он, спрыгнув на землю, поднял кожаный задок. Обратился к седокам: – Ватерпруфы достать? Или так дотрусимся? Езды – что волосок с…

– Да гони, оглашенный! – заревел Соколов.

– Едем, едем! Вы, благородия, потерпите, а я не подкачаю, домчу. От дождя тоже привычку иметь надо. И дождь чего? Так, мелочь незаметная. Вот если б с неба, к примеру, булыжники летели, то это, понятно, расстройство. Но! – хлопнул вожжами по сытым бокам лошадок. – То ли отцы святые терпели? В житии сказано, как на одного угодника червь был напущен. Ей-богу! Уж как, поди, сердечному неприятно было, а терпел. А дождь – тьфу! Вот и приехали.

Саратовский вокзал, отстроенный лишь в 1900 году, поражал своей утонченной архитектурой и гигантскими размерами. Пахло паровозным дымом, порой до слуха долетали гудки. К фасаду то и дело подкатывали коляски, носильщики волокли на плечах тяжеленные поклажи, городовые и филеры бдительно следили за порядком – царило обычное вокзальное оживление.

Не успел Антон остановить горячих, запыхавшихся лошадей, как к коляске подскочил услужливый мужичок с бритым румяным лицом, в холщовом картузе, в переднике с бляхой:

– Извольте, господа, услужить насчет багажика!

Об удивительной памяти Заварзина ходили легенды. Он, кажется, помнил всю громадную рать осведомителей не только в лицо, но и умел рассказать биографию и послужной список каждого из них. Вот и теперь он рассмеялся:

– Не надорвись, Федор Муштаков!

Носильщик близоруко прищурился, оскалил желтые крепкие зубы:

– Ах, батюшки, оказия какая! Простите конфуз, ваши благородия. Второпях не разглядел…

С удвоенным рвением он бросился к багажнику, находившемуся в задке, и стал помогать Антону вытаскивать тяжелые чемоданы.

Соколов хмыкнул:

– Федор, не тряси поклажу господина полковника. У него спрятана банка нитроглицерина. Как жахнет! Я ведь помню, что именно ты арестовал скрипача со взрывчаткой[2].

– И тогда даже бедный Сильвестр Петухов пострадал от твоей богатырской десницы, – развеселился Заварзин, обращаясь исключительно к Соколову. – И напрасно! Человек он славный! – Начальник охранки любил похвалить своих сотрудников.

Пройдя под гулкими сводами вокзала, Соколов со спутниками оказался на перроне. Тяжелая махина паровоза уже разводила пары, жирно блестела смазкой, весело сияли тщательно протертые никелированные части. Синий вагон первого класса выделялся деревянной желтоватой обшивкой.

Соколов легко поднялся по крутым ступенькам, пошел по зеленому ковру узкого длинного коридора. Двери с зернистыми стеклами кое-где были уже закрыты разместившимися за ними пассажирами.

Мужчина лет тридцати, мордатый, с густыми бровями, курчавившейся смолистой шевелюрой, с выразительными агатовыми глазами и в коротком однобортном летнем пальто, вежливо раскланялся с Соколовым и его спутниками.

– Где-то я видел эту физиономию, – Заварзин наморщил лоб, входя в маленькое двухместное купе. – Я усвоил золотое правило: обязательно вспомнить то, что запамятовал… Может, в министерстве? Или в Купеческом собрании на Малой Дмитровке? Да, кажется, он там играл в покер. Или?…

Вскоре гулко ударил колокол. Торопливо заскрипели в коридоре быстрые шаги провожающих. Поезд дал два коротких гудка. Лязгнули буфера, вагон дрогнул. Медленно набирая скорость, покатился вдоль перрона с его густой, мокрой от дождя толпой провожающих. Здание вокзала таяло в туманной дымке.

– Давай переоденемся в сухое и пойдем в ресторан! – бодро проговорил Соколов. Сейчас он испытывал приятное чувство: азарт охотника, вышедшего на опасного зверя. И еще: он полюбил Саратов и наивно-провинциальных коллег. Все это заставляло с нетерпением ожидать прибытия в город на Волге.

По коридору, заложив руки за спину, прохаживался молоденький дежурный жандарм, застенчиво улыбнувшийся Соколову: знать, узнал!

В ресторане было уже многолюдно. Официант быстро поставил на пахнувшую свежестью белую скатерть графинчик водки, грибки, селедку с горячей картошкой и нежно-телесного цвета лососину.