– К заведению мадам Карской наш Сильвестр, кажется, дорожку протоптал, со всеми познакомился, со всеми поговорил, но результатов ощутимых нет.

– Клавку подруги все-таки любили, – сказал Сильвестр. – Многие уверены, что Клавка, убив Хорька, пустилась в бега с одним из своих любовников.

Соколов решительно произнес:

– Говорят, женское сердце – загадка! Женщина сама порой не знает, какое коленце выкинет через пять минут. Но распутаем нынешнее дело, сделаем обязательно, и все тайное станет ясно и понятно.

Сильвестр согласно мотал головой.

Шел четвертый день расследования, но Соколову казалось, что прошла вечность – столько событий случилось. Ранним утром, когда солнце едва встало над крышами домов, Соколов вновь направился в Большой Златоустинский переулок. Дворник в очках старательно подметал мостовую, убирая на большой деревянный совок лошадиные лепешки.

– Что слышно, Прохор Андреев? – спросил Соколов.

– Да вот про убитого жильца сверху разговор идет, что, дескать, полиция ослабла и злодеев изловить не умеет.

– А какие у тебя, Прохор, отношения с рыжей Клавкой были?

Дворник чуть не выронил совок, укоризненно пробормотал:

– Истинный крест, никаких отношениев не позволял. У меня жена венчанная, как же можно с какой-то шлюхой? – Почесал за ухом. – Правда, с тазиком помог ей. Она из заведения косточки для Трезорки приносила, а меня насчет миски – кости класть – спросила. Ну, я старый таз и дал, все равно под лестницей ржавел без дела.

– Это что такое – Трезорка?

– Извольте быть известным, что наш сосед Федькин – вот его деревянный дом – на Масленицу насчет блинов не рассчитал и обкушался. Наследник его – Федькин сын – поехал развлечениями наслаждаться за границу, капиталами трясти. Мне десятку платит в месяц, а я за всем его добром доглядываю. А в ихнем зимнем сарайчике пес живет. Клавка животных жалеет, особенно собак. Стала из своего заведения еду для Трезорки носить, тот ее как мать родную любит.

– Да и тебе забот меньше!

– Обязательно! Так я Клавке ключ от сарая и дал. Она каждый раз еду в таз кладет. Как к себе домой ходит. – Дворник поднял палец. – Во, слышите – воет Трезорка. Жрать, поди, хочет. Клавка дня три-четыре не ходит. – Спохватился: – А чего ей теперь ходить, когда хахаль ейный на кладбище лежит? Ай, беда, теперь самому кормить придется.

– Пойдем посмотрим, чего животное скучает.

Они пересекли двор, оказались возле древнего сарая, сложенного из почерневших, потрескавшихся от времени толстенных кругляков. На дверях висел тяжеленный амбарный замок.

– Эх, – сокрушенно вздохнул дворник, – Клавка с собой ключ унесла. Как же я попаду? Да и собачка с голоду сдохнет…

Соколов заглянул в щель, и лицо его вдруг сделалось каменным.

– Придется открыть! – сказал сыщик. Он уцепил ручищей замок, на мгновение замер и вдруг с такой силой рванул его, что полетели в разные стороны болты и щепки. Замок вместе с петлями оказался в руках у Соколова.

В тугих лучах свежего утреннего солнца, пробивавшегося сквозь обветшалую крышу, сыщик увидал обычный хозяйственный инвентарь: старые, с потрескавшейся кожей хомуты, мешки, прогрызенные во многих местах мышами, фонарь с недогоревшей свечой и прочую рухлядь.

Посреди сарая, возле розвальней, задрав отощавшую морду к небесам, с жуткими переливами выл лохматый, похожий на отощавшего медвежонка пес.

Возле розвальней на коленях стояла женщина. Длинные рыжие волосы прикрывали лицо. Подол платья был задран, непристойно обнажая зад.

Губы дворника задрожали, он с ужасом прошептал:

– Это Клавка! На шее, гляньте, закрутка из провода электрического. Голова еле держится – жутко! А позитура ейная какая-то постыдная. Словно блудным делом собралась заняться.

– Похоже, так и было.

…Не минуло и часа, как на месте преступления была следственная группа. Покойная прижимала к груди женскую сумочку. Среди прочего Соколов в сумочке обнаружил готовую к отправлению бандероль. На конверте печатными буквами, выдававшими руку Хорька, было написано: «Саратов, Полтавская площадь, зубному врачу г-ну Бренеру Игнатию Семеновичу». Соколов вскрыл бандероль и расплылся в широкой улыбке.

– Покойничек-то, оказывается, увлекался народным творчеством! Глядите, эта тощая книжулька – «Деревенские песни и частушки» – печатана петербургской типографией «Правда» в десятом году. – Сыщик внимательно взглянул на страницы, потом на просвет, значительно произнес: – Возле некоторых букв иголкой сделаны проколы – старый тюремный способ секретной переписки. – Кивнул фон Менгдену: – Пиши, Иван Иванович. – И начал называть буквы.

Через несколько минут Соколов взял в руки листок, исписанный жестким продолговатым почерком: «Жди обыска. В четверг встречай Слесаря – привезет деньги и установит в сейфе двойное дно. Хорек».

Соколов обвел сияющим взглядом сотрудников:

– Каков фрукт! Нам сделал донос на Бренера, но тут же стал зарабатывать очки перед собратьями по партии.

– Ясно, что сам не пожелал на почте мелькать, чтоб случайно не попасться на глаза нашим людям, – поддакнул Заварзин.

Клавдию хоронили золотым осенним денечком на Алексеевском кладбище. Могилу выкопали на холме, что с востока, недалеко от храма. Народу у гроба собралось мало: несколько зареванных девиц, сама мадам Карская, всячески выставлявшая напоказ свои переживания, Соколов, Заварзин, Сильвестр.

Могильщики работали споро. Скоро вырос песчаный холмик – все, что осталось от той, что еще недавно смеялась, ходила, грешила, блистала красотой.

– Ясно одно: эту несчастную задавила та же рука, что и Хорька. Тем же проводом, тем же способом – прямо ритуальное убийство, – печально рассуждал Соколов, возвращаясь с товарищами по узкой кладбищенской дорожке.

Шедший с понурым видом Сильвестр кусал себе ногти и негодующе говорил:

– До какой же степени надо опуститься – столь жестоко убить женщину… Что касается личности убийцы, то уверен – его следует искать среди электриков. Давно замечено: орудия преступления слишком часто связаны с профессиональной деятельностью. Какой выжига!

– Все может быть, – согласно кивнул головой Соколов. И повторил: – Убийца от меня далеко не уйдет.

Обычно граф Соколов спал тем глубоким, беспробудным сном, какому предаются лишь младенцы да люди с незамутненной совестью. Но теперь это блаженное состояние было нарушено. Всю ночь в голову лезли мысли и догадки: кто является виновником убийств, где он прячется, что еще замыслил?

Вдруг необычно рано зазвонил телефон. Соколов услыхал взволнованный голос Сильвестра:

– Аполлинарий Николаевич, я выявил свидетелей грабежа банка Шапиро. И мне теперь известен убийца…

– Ты где? – Голос Соколова звучал ровно, ничем не выдавая волнения.

– Как – где? На Тверском бульваре, двадцать два, в охранке! Полковнику Заварзину я уже доложил, скорее приезжайте!

…Через три минуты гений сыска выходил из своего подъезда.

Свидетели сидели в маленькой прокуренной комнатушке на первом этаже, от входа слева, там, где в непогоду обычно дожидались извозчики своих начальственных седоков. Это была супружеская пара. Бабешка довольно смазливого вида, округлая, румяная, с необыкновенно развитой грудью, ширококостная, мясистая, с черными блестящими глазами под густыми сросшимися бровями.

Муж ее, напротив, был весьма тщедушным, узкоплечим, с болезненным румянцем, чахоточного вида. Он нервно поглаживал жидкую русую бороденку. Бегающие голубые глазки то и дело потуплял в пол, словно стеснялся смотреть на собеседников.

Заварзин, живший неподалеку – на Трубной площади, уже прибыл на службу. Он тихо сидел в дальнем углу, поглядывая, как ведет допрос Сильвестр.