– Костя, почему так долго на Руси было татаро-монгольское иго?

– Вообще-то, я не специалист по русскому средневековью. Но, знаешь, есть такой историк, Гумилев, так вот, если ему следовать, получается, что теория о монголо-татарском иге не имеет под собой никаких фактических оснований.

– Как это?

– Суди сам, религия и культура расцвели. Появилось множество монастырей, в них созданы иконописные шедевры. Даже язык стал классическим. Такое впечатление, что монголы не завоевывали Древнюю Русь, что Великая Русь и Монголия – это просто название одного и того же государства.

– А города кто осаждал?

– А Ла-Рошель кто осаждал? – вопросом на вопрос ответил Костя. – Кочевники с востока? Верховный правитель оружием смиряет непокорных вассалов. Обычное дело.

– Значит, татаро-монгольское иго – это миф.

– Не буду этого исключать. Но если это так, он создан не народом, а историками.

– Не понял. Зачем?

– Мало ли зачем? Например, чтобы оправдать династические претензии. В Европе власть Меровингов была узурпирована Каролингами, в России Рюриковичей тоже сменили Романовы. При них и писалась история.

– Н-да, неточная у тебя наука. Физика поточнее будет.

– Любую науку люди делают.

– Золотые слова. В геометрии, например, долгое время господствовал Евклид, а потом появились геометрии Лобачевского и Римана. Одна пространство свернула, а другая, наоборот, развернула. Это – математика, не что-нибудь. Физика занята построением моделей, поэтому и люфта в ней больше. Мне рассказывали, как у нас на теорсеминаре Раман кричал Ландау, чтобы тот отправлялся учиться в школу, потому что Ландау никак не хотел понимать, что такое мода. Не мода в одежде, а тип собственных колебаний. Сам Ландау на выступлении Дирака сидел и тихонько повторял: «Дирак – дурак, Дирак – дурак».

– А Дирак?

– А Дирак взял да и ответил ему по-русски: «Сам дурак!» Знаешь, Костя, я даже думаю, что в физике тоже есть своя мифология.

– Мифы?

– Да.

– Наверное, в любой науке, как и в жизни, есть свои мифы, – дипломатично согласился Костя.

– Понимаешь, Костя, мне кажется… – Артур остановился, – я считаю…

– Ну, что? Что?

– Атомного оружия еще не сделали, – сказал Артур, понизив голос.

Костя криво усмехнулся и опустил глаза.

– Тогда что же взрывают?

– Взрывают атомные реакторы. Ведь взрывы быстренько договорились производить под землей. Я посчитал, – заторопился Артур, – та модель атомной бомбы, о которой все говорят, не должна действовать.

– Постой, ты кому-нибудь говорил об этом?

– Обсуждал с ребятами, с преподавателями.

– Не надо этого делать, Артур. Здесь вопрос не научный, а политический.

– Я понимаю. Костя, ты считаешь меня сумасшедшим?

– Нет, не считаю.

– Послушай, послушай, тогда с политической или с исторической позиции можно допустить, что мы имеем дело с мифом?

Костя наклонил голову.

– Допустить можно. Хотя американцы не остановились перед применением бомб в Японии.

– Тогда как же? Откуда эти бомбы? Объясни.

Костю вопрос не смутил:

– Дело не в объяснениях. Объяснить можно все. Гипотетически немцам удалось что-то сделать, только на других принципах. Отдельные образцы, готовые или почти готовые, попали к союзникам. Их попробовали, получилось.

– От этих образцов сейчас что-нибудь осталось?

– Если исходить из твоей посылки – вероятно. Достаточно одного-двух экземпляров, чтобы пугать и пугаться. А договоры об ограничении, нераспространении и запрещении могут свидетельствовать как в пользу официальной точки зрения, так и в пользу твоей, гипотетической.

– В общем, еще лет тридцать ядерной войны не будет.

Костя пожал плечами:

– Я не сильно удивлюсь, если окажется, что ты прав. Истина рождается как ересь! Политика – дело лукавое. Впрочем, для того, чтобы уничтожить противника под песни об атомной войне, его можно отравить, обмануть, купить. Наконец, задушить в объятьях.

– Лучше подсыпать слабительного.

– Вот именно! Если ешь постоянно пустую кашу, не найдешь сил отказаться от заморских разносолов.

Костя потянулся. Ветер шумел в вершинах сосен. Солнце справа опускалось к железнодорожным путям, идущим из Москвы на восток.

– Интересно, как там наш Буагильбер? – спросил он.

– Виталик? Они уже заявление подали. Я буду свидетелем.

– Когда?

– В конце мая.

Действительно, на конец мая у Виталика с Лией была намечена свадьба. Они к ней не готовились. Свободные дни проводили на пляже на станции Маленковская.

Огороженная территория городского пляжа примыкала к парку Сокольники. Заплатив десять копеек, можно было пройти на территорию, в центре которой был устроен пруд. На травке и на песочке стояли деревянные лежаки. Ложись и загорай.

Лие удалось купить у знакомой кремовое кримпленовое платье, а Виталик выбрал из вещей Вадима голубую китайскую хлопковую сорочку, которая по объему пришлась ему впору. Кроме того, он купил себе новый галстук за восемьдесят копеек.

Приехала Лиина мать – строгая женщина с черными волосами, немного отливающими хной, не знающая усталости, с ловкими и точными движениями. Она остановилась у Зизи.

Свидетелями были Артур и подруга Лии по институту, та самая, с кем Лия на пару снимала комнату на Кропоткинской. Подругу звали Тамарой, она тоже в этом году заканчивала пединститут, невысокая, светлоглазая, со стрижкой «Гаврош», в белых туфельках на аккуратных ножках, в полотняном костюме, на котором даже на свадьбе красовался комсомольский значок с золотой веточкой, что указывало на принадлежность его обладательницы к высшему комсомольскому кругу. Она умело и, можно сказать, профессионально распоряжалась гостями до тех пор, пока все не захмелели. Тогда она позволила себе немного расслабиться, внимательнее присмотреться к окружающим.

Вначале Артуру Тамара не понравилась. Наверное, потому, что, едва взглянув на него, только холодно кивнула. Артур понял, что ей неинтересен, и тут же отказал ей в привлекательности.

Артур был не прав, но пусть молодость послужит ему оправданием. Лия подробно рассказала Тамаре об Артуре, его внешности, в которой были смешаны испанские и русские мотивы, его увлечении наукой, в которой, судя по всему, он делал успехи, и его перспективах, которые были связаны с аспирантурой. Тамара, мельком бросив взгляд на Артура, убедилась, что Лия, по крайней мере о внешности, говорила правду, и нашла его привлекательным.

В двух небольших комнатах гости разместились без труда. Комнату Виталика освободили для танцев. Артур перетанцевал со всеми: с Тамарой, Лией, Клавдией и даже с Зизи. Последняя танцевала лучше всех: в молодости она чуть не стала балериной, танцевать любила, сохранив фигуру и пластику. Умение матери передалось Вадиму, он не только пел, но и неплохо танцевал, а чечетка у него получалась, как будто он солировал у Гленна Миллера.

В полночь жениха с невестой оставили одних. Вадим с Клавдией пошли ночевать к Зизи, Артур отправился провожать Тамару.

Они ехали тем же маршрутом, что и Виталик с Лией несколько месяцев назад. Добравшись до «Лермонтовской», они обнаружили, что метро уже закрыто, и отправились через центр Москвы пешком. Миновали темное здание Госкомстата, построенное по проекту Ле Корбюзье, вышли к волшебному дворцу Главпочтамта, напротив которого расположился стилизованный под китайский домик магазин «Чай, кофе», прошли мимо темных витрин магазина «Спорт» и дошагали до площади Дзержинского. Далее двигаясь по проспекту Маркса к Библиотеке имени Ленина, они добрались до Волхонки и остановились у дома на углу.

В сердце теснилось и отпечатывалось в памяти: весна, ночной город, чистый асфальт, редкие пары, еще более редкие прохожие, цветомузыка светофоров, порывы теплого ветра и, главное, идущая рядом девушка, не близко-привычная, а незнакомая, загадочная, со своими важными женскими мыслями. Артур почувствовал, что вступает в пору взросления.

Детство с его беспечностью и смешными опасениями, робостью и терзающими желаниями, надеждами и обидами, коллективизмом и привязанностью, беспричинным весельем и жаждой немедленного возмездия, трепетностью и приступами жестокости, жалостью к себе и верой в собственное бессмертие, это детство, уходя, приостановилось у порога и вот-вот уйдет навсегда. Еле заметная фигурка останется на горизонте, уменьшаясь со временем, но никогда не исчезая.