– Что вы скажете о фамилии Лии, Марк Аронович?

– Я – весь внимание, мои юные друзья. Итак, Лиечка, ваша фамилия…

– Эттингер.

Марк Аронович заулыбался:

– Звучит, как гром.

Костя, прищурившись, смотрел в потолок. Артур с восхищением взглянул на Лию:

– Похоже на Шредингер.

– Это кто?

– Как кто? Основное уравнение в квантовой механике – уравнение Шредингера!

– Физик? Я знаю только Эйнштейна, – сказала Лия.

– А о Ландау кто-нибудь слышал?

– Да.

– И все же Эйнштейн – самый великий физик, – поддержал Лию Марк Аронович.

– Самый известный, – поправил его Артур.

– Что вы хотите этим сказать, юноша?

– Хочу сказать, что важным оказывается не то, что есть на самом деле, а что об этом говорят.

– В этом, юноша, вы абсолютно правы. А кто, по-вашему, самый лучший?

– Энрико Ферми.

– А как же теория относительности?

– А что теория относительности? Ни мне, ни вам, никому из присутствующих от нее ни жарко ни холодно. Но дело не в этом.

– А в чем?

– Сказать? – Артур обвел всех глазами.

– Конечно!

– Понимаете, теория относительности бывает специальной и общей. Что касается специальной, то по существу в ее основе лежат преобразования Лоренца. Они были известны задолго до Эйнштейна. В плане общей теории были использованы работы Пуанкаре. Эйнштейн приспособил их к новым представлениям о пространстве и времени и сделал, так сказать, популярными. Узкий круг ограниченных людей, кое-что понимая в этом деле, ухватился за эту теорию, вернее, теории. Публика, ровным счетом ничего не понимая, ухватилась за Эйнштейна. Так что популярным стал он сам, а не теория относительности.

– Он же нобелевский лауреат!

– Да. Однако Нобелевскую премию он получил не за теорию относительности.

– А за что?

– За объяснение фотоэффекта, который открыл Столетов. Кому это известно? Еще Эйнштейн занимался спонтанным и вынужденным излучением, а также броуновским движением? Да мало ли нобелевских лауреатов? Я вам назвал двоих из самых крупных, но их почти никто не знает. А покажи фотографию Эйнштейна любому школьнику, результат известен! Кто на свете всех умнее? Эйнштейн.

– Не могу с вами не согласиться, юноша. Если Маркса или, скажем, Фрейда почитает часть человечества, то имя Эйнштейна – это проповедуемая истина для всех без исключения.

– Кроме редких специалистов, – кивнул Артур.

– Совершенно с вами согласен. Кроме исчезающе малой доли специалистов, доброй половине которых полезно поддерживать это мнение. Позвольте пожать вашу руку, Артур.

Под общий смех они подали друг другу руки.

– Вот как решаются научные споры, товарищи! – подытожил Костя.

Виталик безмятежно смотрел на них. Ему было все равно, Маркс или Эйнштейн, варяг или грек будут висеть на стенах кабинетов или выходить на красное крыльцо. Он был управляем любовью, то есть вертикалью, уходящей прямо в небо, минуя кабинеты и трибуны. Вертикаль эта начинается не от головы, а от сердца.

К одиннадцати часам стали подниматься из-за стола. Покашляв, Марк Аронович повернулся к Виталику:

– Позвольте мне, юный друг, предложить Лиечке переночевать сегодня в моем скромном жилище. Жена будет очень рада такой гостье. Внуки на праздники уехали, и она уже немного заскучала. При всем уважении к Косте, боюсь, что Лиечке здесь будет тесновато, тогда как у меня – все условия.

Виталик сначала посмотрел на Костю, потом на Лию. Костя жестом дал понять, что находит предложение Марка Ароновича вполне подходящим.

– Лиечка, отдельная комната и ванная – в вашем полном распоряжении, – поспешил добавить Марк Аронович.

– Я согласна, – она взяла Виталика за руку, – да?

Виталик, озабоченный созданием комфорта для Лии, тоже согласился. Артуру было все равно, да его мнения, впрочем, никто и не спрашивал.

Виталик пошел проводить Марка Ароновича и Лию.

– А внуки у вас большие? – поинтересовалась Лия.

– Еще дошколята. В этом году у нас всю зиму жили. Как весна пришла, жена с ног сбилась. Им простор подавай. А перед Пасхой мы их никуда не выпускали. Мало ли что! Зато теперь у нас тишина и покой. Сами увидите, Лиечка.

Утром выспавшаяся Лия, стоя у окна на втором этаже в ночной сорочке, наблюдала за мальчишками, которым Костя предложил вместо душа два ведра колодезной воды. Сам Костя, подняв ведро, как ковшик, одной рукой, вылил его себе на голову; затем второе. Накачав из колодца еще два ведра, он поставил их перед Виталиком, который окатил себе водой плечи и грудь, а потом облил не решавшегося Артура.

Лия смотрела на крепкие мышцы Кости, на стройную фигуру Виталика, на кожу Артура, цвета топленого молока, на чистое небо, на робкие светло-зеленые листочки, чувствовала запах пирогов из кухни, прислушивалась к доносившемуся из радиоприемника маршу:

Глаза ее сияли радостью. Это был ее мир. Ей предстояло покорить его, и она верила в удачу.

В воскресенье Лия с Виталиком вернулись в Москву. Их проводили не раньше чем Лия положила в сумку пироги, сладкие булочки и хлебцы из пресного теста. Марк Аронович обменялся с ней номерами телефонов. На даче остался Артур, он решил еще на один день задержаться у Кости.

«Спиной Портос, Арамис и Лильбон чувствовали направленные на них три шпаги. Они спускались по улице, сопровождаемые шестью кардинальскими гвардейцами, не в силах вымолвить ни слова.

Первым пришел в себя Портос. Поравнявшись с переулком, он споткнулся и чуть не упал. Шедший позади гвардеец едва не налетел на него, приблизившись на опасное расстояние вытянутой руки Портоса.

Портос, не оборачиваясь, выбросил руку назад. Лицо гвардейца, встретившись с мощным кулаком Портоса, перекосилось, а его хозяин выронил шпагу и, шевельнув губами, без звука осел на землю. Шпага, звякнув, покатилась по мостовой. Той доли секунды, на которую не преминули отвлечься гвардейцы, хватило Арамису, чтобы завладеть упавшим оружием.

Аильбон бросился бежать в переулок, за ним Портос. Пока отставшие выхватывали шпаги, Арамис успел заколоть ближайшего к нему вооруженного человека и бросился догонять товарищей.

Один из гвардейцев склонился над раненым, остальные пробежали несколько шагов по темному переулку, но дальше преследовать не решились и вернулись подсчитывать потери. Впрочем, счет долгим не был: один серьезно ранен, другой в глубоком нокауте».

«Как изменились люди с той поры, – подумал Артур. – Для мушкетеров это была обычная стычка, о которой и говорить-то не стоит. Портос за тридцать лет имел только официальных дуэлей около ста девяноста, не считая случайных встреч, и признавал при этом, что у д’Артаньяна дуэлей и стычек было гораздо больше».

Артур припомнил, как в юности, в назревавшей драке, один из его товарищей достал из кармана авторучку с металлическим колпачком. В темноте колпачок сверкнул стальным лучиком, кто-то крикнул: «Нож!» – и противники отступили.

Да нет, пожалуй, люди не изменились. Времена меняются. В Отечественную ходили в штыковую атаку, в первые месяцы войны, даже генералы, прошедшие в молодости школу Первой мировой.

Когда красную кавалерию бросили на немецкие танки, танкисты схватились за фотоаппараты. Такое в истории бывает не часто, пожалуй, можно припомнить только победу кавалерии в 1794 году над голландским флотом.

Тогда полк французских гусар с ходу атаковал вмерзшие в лед корабли противника. Но это было блестящее использование подходящего случая. А в холодной России солдату выдавалась памятка, как воевать против немецкого танка, используя шанцевый инструмент, лопату, другими словами.

Что сказать? Россия… Не объять ее. Жара, пыль, дороги, напоминающие болота, снега, лютый мороз и русский солдат, поднимающийся с лопатой против танка. Он выгнал Наполеона и вошел в Париж. Он выгнал Гитлера и вошел в Берлин. Медленно запрягает, но быстро ездит, никому не угрожает, но ведает чувство справедливого гнева, часто преданный и проданный, но никогда не мстящий. Он поднимается, услышав стон матери Родины, не склонный приписывать себе победы и горько переживающий свои поражения.