Примерно три года длилась блистательная карьера нового капиталиста. Раз в две недели Михаил ездил в Польшу, где закупал на всю сумму ходовой товар: розетки, выключатели, пластмассовые чашки, метлы, люстры, краски, обои, унитазы, раковины и даже чугунные ванны итальянского производства, говорящие человеческим голосом. Все это добро увязывалось в тюки, грузилось в автобус, а дома, в Москве, сдавалось знакомым продавцам на строительном рынке по сходной цене. Из двух недель от одного тура до другого четыре дня уходило непосредственно на поездку. Затем день, чтобы отоспаться, день, чтобы сдать товар на рынок, день, чтобы подбить бабки и изучить конъюнктуру.
От такой челночной жизни Мишка похудел, его глаза горели лихорадочным огнем, в них не то светилась неутолимая жажда наживы, не то тускло тлела многодневная усталость. При встречах Мишка бубнил глухим голосом, простуженным от вечных сквозняков и неотапливаемых зимой автобусов:
— Сейчас, Таня, я все бабки, что занимал, уже отбил и сверх того наварил еще три штуки зеленых… Пустил их в оборот, через полгода у меня будет еще две — сейчас, летом, большой спрос на отделочные материалы. Если в Катовице меня не кинут, я осенью открою на рынке свою палатку. Палатка — это вообще золотое дно. Можно будет брать товар на реализацию, а самому только денежки в карман складывать. Через год арендую магазин, поставлю своих продавцов, завезу товар… Вот уж развернусь!
И как ни странно, все то, что еще недавно казалось воспаленным бредом шизофреника, помешавшегося на звоне «золотых», у него получилось. К зиме Ненашев поставил на рынке свою палатку, а через год арендовал симпатичный магазинчик в бойком месте. В стеклянных витринах глянцево блестели никелированные краны, сверкали позолотой дорогие смесители, уютные шведские унитазы всем своим фаянсовым видом приглашали усталого путника понежиться на их белоснежных сиденьях. За стойками стояли милые девушки и приветливо отвечали на вопросы покупателей. Дело было на мази.
Дома у Ненашевых перманентная семейная война перешла в фазу капитуляции и прекращения активных военных действий. Изрядно подросший на хороших хлебах Юрка щеголял во дворе новыми огнестрельными орудиями и по-прежнему пугал всех своим дьяконским басом. Жена Елена наконец справила себе вожделенную шубу из голодной выдры и примирилась с супругом. Сам Мишка стал Михаилом Ивановичем, бросил ездить в Польшу, забурел, покрылся первым, еще тонким слоем жирка и стал по мере возможности косить под нового русского. Он приобрел привычку покупать галстуки в приличных магазинах и предпочитал обедать вне дома. Еще через два года он сменил подержанную «шестерку» на подержанную же «ауди» и решил, что отныне голодное существование ему не грозит. Он решил, что «черные дни миновали, час искупленья пробил». Он перестал оглядываться назад и бояться завтрашнего дня. Он перестал как ненормальный складывать каждую лишнюю копейку в чулок. Это его и погубило.
Летом разразился экономический кризис. Дурные пророчества, из года в год с достойной лучшего применения регулярностью печатавшиеся в газетах, неожиданно начали сбываться с пугающим правдоподобием. Доллар взлетел до заоблачных высот, а рубль упал так глубоко, что на дне финансовой пропасти его стало почти не видно. Мишка по бросовым ценам распродал свой товар, уволил продавцов и опять оказался как Илья Муромец на распутье.
На оставшиеся после закрытия дела деньги он снял полуподвальную квартиру возле станции метро «Молодежная», купил газовый пистолет и открыл собственное детективное агентство.
Первой об этом узнала я. В это непростое время я тоже оказалась на мели. Наше конструкторское бюро, так долго дышавшее на ладан, наконец благополучно загнулось, перспективный начальник лаборатории, купившийся на мои короткие юбки, оказался дважды вдовцом с искусственной челюстью, а увеличивать до трех количество его в бозе почивших жен не хотелось.
В итоге я оказалась одной из тысяч безработных, вынужденных с листком свободного поиска, выданным службой занятости, обивать пороги различных контор.
В общем-то мне жилось неплохо. Если у меня было вдохновение и стояла хорошая погода, я шла впаривать ужасно дорогую кислородную косметику, а если нет — лежала на диване под уютный стук дождя. Собаки ластились к моим ногам — тогда у меня жили чихуахуа, пекинес и блеклая трусливая болонка, похожая на обесцвеченную пергидролем продавщицу из овощного, отчего-то вставшую на четыре лапы. В холодильнике охлаждался пакет апельсинового сока, в раковине размораживалось мясо для собак. Псы смотрели на меня преданными глазами, выразительно косились в сторону кухни и захлебывались слюной. Вскоре должны были вернуться хозяева собак и расплатиться со мной за обглоданные тапочки, порванную обивку дивана и укусы своих любимцев.
И вот в один прекрасный вечер чихуахуа Жорик (возможно, хозяева его звали как-то иначе, но перед обедом он откликался на любые клички) поднял лохматую голову и настороженно заворчал на дверь. Он как будто предупреждал меня: не открывай, не надо! Пусть этот человек уйдет восвояси. Не вставай с уютного дивана, пусть он подумает, что никого нет дома. Затаись, пусть не обрушится на твою голову тысяча и одна неприятность. Но я не поверила прозорливому Жорику, я открыла дверь. На пороге стоял Михаил.
Год мы не виделись, это точно. Мой старинный приятель выглядел на все сто, но что-то в нем неуловимо изменилось. Он был по-прежнему коренастый, щекастый и курносый парень, его русопятство было выгравировано на лбу аршинными буквами, однако в глазах появилась какая-то лукавая хитринка, которая ясно доказывала, что он задумал грандиозную авантюру.
— Проходи, — пригласила я. — Но предупреждаю: в холодильнике ничего нет, а если ты съешь мясо для собак, голодные псы в отместку сожрут меня.
— Не переживай, я принес кое-что с собой, — сказал Мишка.
И он вручил мне объемистый пакет, в котором что-то мелодично позвякивало. Уже тогда мне показалось это подозрительным. С чего бы это ему приходить ко мне с сумкой, полной еды?
— Забежал на минутку, поболтать, — убаюкивающе сказал Мишка, как-то по-особенному глядя на меня. — Ух ты псина, — ласково произнес он, тыча в морду пергидроленной болонке обгрызенную тапку.
Болонка возмущенно тявкнула и от греха подальше забилась под диван.
На кухне запахло деликатесами. Я открывала банки, а тем временем в уме прокручивала варианты, зачем заявился приятель. Самое примитивное: пришел занять денег. Хотя это было бы так же нелепо, как если бы Билл Гейтс стал просить доллар до получки у самого мелкого служащего своей компании.
— Вот ты, наверное, Татьяна, думаешь, и чего это я к тебе вдруг пришел? Без звонка, без предупреждения… Думаешь же?
— Нет, не думаю. А вот то, что ты целую сумку еды с собой притащил, — вот это наводит меня на определенные мысли. Вариант благотворительности с твоей стороны исключается. Ты не из тех, кто хочет забронировать себе местечко в загробной жизни на Небесах, подавая страждущим. Скорее всего ты решил меня окормить, опоить, а потом насладиться беспомощностью одинокой женщины… Нет, конечно, сейчас ты будешь врать, что пришел занять у меня денег, пригласить на день рождения, взять собаку на воспитание, предложить работу…
— Я действительно пришел предложить работу, — оторопело произнес Мишка. Лицо у него было растерянным.
Я вздохнула. Тяжелый случай. За время, что мы не виделись, он совершенно отвык от милых приятельских колкостей. Придется его вновь кропотливо приучать быть начеку в ожидании дружеской булавки в спину.
— Это была шутка, — снисходительно заметила я. — На самом деле я до слез тронута тем, что ты не забыл свою престарелую подругу и пришел предложить ей, то есть мне, кусок хлеба. С маслом, надеюсь?
— С маслом, — сердито буркнул Мишка.
— А с икоркой?
— Как заработаешь, — все еще сердился он.
— А что делать-то надо, скажешь?
— Скажу… Сидеть на телефоне и отвечать на звонки. Варить кофе, развлекать клиентов беседой, вести кое-какую отчетность. Но клиентов пока нет — пока нужно просто сидеть на телефоне и ждать, когда они появятся.
