На этот раз он имел дело с клерками. Они набросились на него, и, хотя фанфарон был в сопровождении дюжины слуг, его хорошенько отколотили, оттрепали, в общем, ощипали всерьез, так что люди, которые пришли к нему на помощь, имели время только на то, чтобы спрятать его в печи, откуда он осмелился выйти только к вечеру.

Кончини пожаловался королеве, королева — королю. Но, как вы догадываетесь, король стал на сторону президента Сегье и даже мелких клерков.

Королю доложили, что Кончини грозил членам парламента шпагой.

— Прекрасно, пусть грозит, — ответил король, — их перья поострее шпаги итальянца.

Королева была в отчаянии.

И как раз на самый пик этого отчаяния пришелся визит мадам д'Эскоман. Она явилась сделать заявление, чрезвычайно важное для безопасности короля. Чтобы получить доказательства, она предлагала на следующий день перехватить определенные письма, прибывшие из Испании. Королева три дня отделывалась обещаниями ее принять и выслушать и в конце концов этого не сделала.

Тут д'Эскоман, напуганная таким молчанием королевы, в то время, когда дело шло о безопасности ее мужа и ее короля, побежала на улицу Сент-Антуан, дабы открыть все отцу Коттону, королевскому исповеднику.

Она не была принята. Тогда она стала настаивать и была принята отцом прокурором. Тот отказался предупредить отца Коттона, и ей пришлось довольствоваться таким ответом:

— Я испрошу у неба, что я должен сделать.

— Но если в это время убьют короля?! — закричала д'Эскоман.

— Женщина, занимайся своими делами, — ответил иезуит.

На следующий день д'Эскоман была арестована. Согласимся, что она по праву это заслужила.

Но слухи об этом аресте могли достичь ушей короля. Хорошо. Но прежде чем он распространится, король будет убит.

Бедная заключенная была так далека от мысли о том, от кого шел приказ об ее аресте, что и из тюрьмы она продолжала обращаться к королеве.

Со своей стороны королева пустила в дело все средства, чтобы стать регентшей. Отъезд короля, опасности, которым он подвергался в армии, служили достаточным предлогом. Им пользовались настолько упорно и хорошо, что король, устав, согласился на эту коронацию. Она произошла в Сен-Дени и сопровождалась великолепным шествием.

Но, как настоящий гасконец, король хоть от одной вещи, да уклонился. Он позволил ее короновать, но не сделал регентшей, дав ей всего лишь один голос в своем совете.

Это было одновременно и больше, и меньше того, чего она требовала. Король же был грустен, как никогда. Это ясно видно по мемуарам Сюлли. Сюлли пишет: «Король ожидал от этой коронации самых больших несчастий». Все лица вокруг него были хмурые, а веселый гасконец любил только веселые лица. Он любил народ и чувствовал необходимость в народной любви. А народ не был счастлив.

Однажды, когда он проходил, возможно, в ста шагах от места, где был впоследствии убит, человек в зеленой одежде крикнул ему:

— Сир, именем нашего Господа и Пресвятой Богородицы, мне надо с вами поговорить!

Этот человек был Равальяк. Он говорил, что окликнул короля, чтобы его предупредить, хотел спросить его — действительно ли он хочет объявить войну папе.

Безусловно, смерть короля находилась в полной зависимости от ответа. Он хотел узнать от короля, правда ли, что гугеноты готовили резню католиков.

Несчастный был как одержимый, не мог удержаться на одном месте. Он хотел укрыться в монастыре ордена фельянов, но те не хотели его у себя оставить.

Он постучался в монастырь иезуитов. Иезуиты оттолкнули его под предлогом, что он шел от фельянов. В конце концов он начал обсуждать свой проект со всеми, у всех прося совета. Дело дошло до того, что люди, встречаясь, говорили друг другу:

— Вы знаете, убийца короля в Париже.

Однажды он покинул Париж и вернулся в Ангулем. Как видим, он колебался. Но святое причастие, по его словам, вернуло ему силы.

В апреле 1610 года он снова в Париже, готовый нанести удар. В трактире, где он остановился, он взял нож и спрятал его в рукав. Затем под властью новых угрызений совести он еще раз покидает Париж, чтобы вернуться в Ангулем. Он сделал больше — из страха, что вид ножа его соблазнит, он отколол его на дюйм о проходящую повозку.

Но в Этампе вид распятия вернул ему присутствие духа. Ему виделся уже не Христос, распятый евреями, а религия, поднятая на крест протестантами.

Исполнясь яростью, он вернулся в Париж.

Но, однако, и бедная д'Эскоман не уставала настаивать на своем. Через мадемуазель де Гурней, приемную дочь Монтеня, ей удалось передать сведения о готовящемся убийстве одному из друзей Сюлли. Друг Сюлли побежал в Арсенал. И он, Сюлли, и его жена обдумывали, что им следовало делать. Признание передали королю, но слабо, не настаивая, сказав, что, если он хочет, к нему приведут этих двух женщин.

Но Генрих, казалось, уже устал бороться, чувствуя, против кого он борется. К тому же через три дня он уезжал.

Он даже не вспомнил, что Колиньи также был убит за три дня до отъезда.

Однако в ночь с тринадцатого на четырнадцатое он никак не мог обрести покой. Скептик поднялся, преклонил колени, пытался молиться. Были ли это предчувствия? Почему бы и нет?

И вправду, недостатка в предсказаниях и предзнаменованиях у него никогда не было. Во-первых, одно из предсказаний, которые ему были сделаны, уже дважды едва не исполнилось, а именно, что он погибнет в карете.

Первый раз он думал, что погибнет таким образом во время осады де Ла Фер. Он сопровождал герцогиню де Бофор из Травени в Муи. Лошади споткнулись в узком проходе и увлекли карету в пропасть. Карета была разбита, лошади или убиты, или покалечены.

Мы уже говорили о другом случае. Рассказывали, как, пересекая переправу в Нейи, карета упала в реку. В королевской карете было пять человек — король, королева, принцесса Конти, герцог Монпансье и герцог Вандом.

Король и герцог Монпансье выпрыгнули через дверцу до того, как карета оказалась в воде. Но королева, принцесса Конти и герцог Вандом не были столь счастливы. Первой вытащили принцессу Конти, она оказалась возле тонущей кареты. Карета продолжала погружаться. Ла Шатенере нырнул и вытащил королеву за волосы. Оставался герцог Вандом. Ла Шатенере еще раз нырнул и, к счастью, спас юного принца. Ла Шатенере был вознагражден, если предположить, что подобные услуги могут быть вознаграждены, особым знаком, осыпанным бриллиантами стоимостью в четыре тысячи экю, и назначением на место капитана гвардейцев королевы.

Итак, как мы сказали, король уже дважды чуть не погиб в карете.

К тому же в Германии для него составили гороскоп. По этому гороскопу жизнь его должна была оборваться внезапным ударом на пятьдесят седьмом году жизни.

Более того, знаменитый математик опубликовал, что Генрих IV счастливо и триумфально станет во главе монархии Европы, если ужасный случай, угрожающий ему, не остановит его на середине этого славного пути.

Тот же человек, который предсказал герцогу Гизу его убийство в Блуа и герцогу Мейену неудачу в баталии при Иври, сказал, что в этот 1610 год король умрет насильственной смертью.

На алтаре Монтаржи было найдено предсказание об этом гибельном дне, а в Булони видели плачущий лик Богоматери.

Супруга маршала де Ретца рассказывала, что королева Екатерина, желая узнать, что станет с ее детьми, нашла колдуна. Этот колдун показал ей зеркало, в котором можно было увидеть просторную залу, где каждый из ее сыновей проделывал столько же танцевальных туров, сколько лет ему суждено было прожить.

Франциск II появился первым и сделал один тур. Карл IX появился вторым и сделал четырнадцать туров. Генрих III явился третьим и сделал пятнадцать туров. Наконец, Генрих Беарнский появился четвертым, сделал двадцать один и исчез.

Во время церемонии коронования королю показали предсказание, полученное из Испании. В нем говорилось, что великий король, бывший пленником в молодости, умрет в мае. Король тряхнул головой.

— Не следует доверяться ничему, — сказал он, — что идет из Испании.