Все это время зона была без дорог и переписки, короче, на обезжиренном режиме. Дело дошло до того, что бывшие паханы-вожди хавали убитых вождей, до того они проголодались. После такого всевождистского опомоивания вождям трудно было подняться до былого уровня, исчез лоск, ореол геройства и уголовной славы. Но их не оставили, а снова разбросали по зонам отечества доживать и делиться пережитым. Там в других зонах многих добили суки. Из содружеств «воров в законе», насчитывающих десятки тысяч сплоченных соратников, осталось около тысячи. Это были в основном те, кого спасли начальники за былые заслуги, подмогу, те, кто мог держать язык за зубами, а не в заднице. В середине 80-х годов в этом «братстве» насчитывалось свыше 200 человек. Их глава, Боб, умер в возрасте 87 лет на своей даче под Пятигорском. До конца он ежедневно принимал массаж, играл в карты, ездил к друзьям и организовывал дела. Он пережил арест своего друга по Норильску Ахмаджона Адылова — главы узбекской мафии. Менты хвалились в своих пособиях, издаваемых Рязанской школой милиции, что в стране в 1980 году было всего 14 «воров в законе». Боб, знающий истинную картину, радовался тому, что началось возрождение воровских традиций. Особенно умиляло его то обстоятельство, что русское воровство хорошо прижилось за границей. В нас, «ворах в законе», есть все же дух рыцарства, изрекал он в минуты откровения.

Бериевская операция по уничтожению вождей вошла в гены — оставшиеся в живых «воры в законе» очень хвалят Сталина, Гитлера, Муссолини и других вождей, но всей многоэтажной соленостью лагерного мата проклинают Лаврентия Павловича.

Паханы по-прежнему (по Брежневу) властвуют в зонах, но без прежнего лоска и ритуальности. Они явно измельчали, часто идут на поводу администрации. Бывает невиданное — пахан становится «роком зоны» и вступает в СПП — секцию профилактики правонарушений, бредет официально по дороге исправления. Разборки по-прежнему процветают и множатся — зэк-чучек мельчает, а от того и звереет.

«Ты умри, а я еще поживу» — неписанное, но воплотившееся в жизнь зэково кредо. «Умри» — слово емкое, оно входит в понятие «распределение» в коммунистическом смысле. А распределяют среди чучеков не задумываясь: лучшее пахану и тем, кто сидит за столом, но сначала пахану. Распределение вы ощущаете сразу, как только вас втолкнут в КПЗ, снимут шнурки, галстук и ремень. В тюрьме к вам подойдет незнакомый человек, нагло ощупает вас, ваши вещи, посмотрит в зубы, снимет очки, их примеряет, почистит стекла о задницу. Начался беспредел, то есть, вы — под контролем зэков. Оторопев от такого бесстыдства, вы отталкиваете непрошенного потрошителя, отстраняете. Но, как по команде, со всех углов налетает свора — очки разбиты, вы умываетесь кровью и слышите ехидно-пронзительное: «Падла, сука, для дальняка марочку пожалел, лепень скинуть побоялся. Он, сука, педераст. Помойте его, помойте его!» — И тащат человека — бывшего члена КПСС, профсоюза и других массовых организаций, отца семейства к унитазу, суют голову в толкан, держат, подбегают другие, мочатся, брызжут теплыми струями на лысый череп бывшего изобретателя-рационализатора…

«Ну, мужичок, давай поделимся — подходит свора к человеку. — Небось бабка сидор собирала. Теплый еще, домашненький. Сколько получил, сколько накинули тебе коммуняшки?» — уже роясь в сидоре. — «Пятилетку? УПК, УПК, пятилетку, на пока. Для настоящего зэка — не срок, на толкане просидишь». Сидит мужик с опустошенной сморщенной сумой и думает: «Что поделаешь, тюрьма, меня и на самом деле сюда не звали», «Молодец, что все им отдал» — подходит какой-нибудь доброхот. «Не переживай. Прошлый раз в карантине один заерепенился, не стал отдавать, так они старика тут же отчешежопили». «Лепень какой, глядь, лепень какой — замшевый, бархатный. В баньке Колька кинет пару плит». В переводе на разговорный человеческий язык это означает, что блатные увидели замшевый костюм и оценили его в две плиты чая, то бишь в три рубля. На воле этот костюм вам стоил в пределах 300 рублей. Пораскиньте умом и придете к выводу, что самая выгодная барахолка и необузданная спекуляция — в отечественных тюрьмах. Идут, идут сквозь них народы и оседает парча, золото, серебро, костюмы, пальто. Провожали на пенсию в 1983 году начальника (хозяина) Убинской зоны — лагеря строгого режима. Целую неделю расконвойные грузили ему вагон барахла, заработанного честным, праведным трудом на ниве МВД СССР.

Вызывает дубак блатного. Через несколько минут он возвращается в камеру: «Братва, у Генерала (кликуха дубака) завтра праздник. Пригласил его кент (товарищ дубака) на свадьбу. Подарочек нужен от нас. Братцы, он дубачок неплохой, не то, что Усатый (кликуха другого дубака), многое нам прощает. Поделимся, подсобим. Надо ему парочку гаечек (золотых колец)». — Гаечки находятся. Дубачок одаривает в свою очередь блатных 200-граммовой плитой прессованного грузинского чая по цене 1 рубль 68 копеек.

Охраной все тюрьмы и зоны отечества укомплектованы сполна. Народ туда работать идет с удовольствием. Валом валят афганцы, бывшие вояки из Восточной Европы, одни поколения охранников сменяют другие. Но все же жалуется иногда администрация на разных совещаниях: «Кадров нет, недокомплект». Это — для поднятия своего престижа и повышения оплаты за «боюсь-боюсь». Иногда комсомол тайно объявляет призыв: никуда не годных комсомольских работников перебрасывают для усиления борьбы со все возрастающей преступностью. Романтики хватает, пожалуй, больше, чем на любой стройке коммунизма. Работа в тюрьмах и зонах во всех отношениях выгодна всем слоям и категориям трудящихся масс. Возьмем для сравнения меновый обмен — 50 граммов байхового высшего сорта чая стоят 52 копейки — в тюрьме идет за 10–15 рублей. А сколько еще чего надо человеку: лезвия для бритья, иголки, нитки, бумага, ручки, карандаши. Дубаки предпочитают сами не продавать, есть у них доверенные среди блатных, и вовсю гудит-шумит перепродажа. Среди зэков свое распределение — отбирают, выхватывают, уговаривают отдать и сами меняют; сапоги зэковские на сапоги солдатские, что прочнее и теплее; тепляк — нательное теплое белье — на тепляк же, но китайской марки «Дружба» — он плотнее и теплее, в ней не так быстро заводятся вши; шапки, майки, рукавицы: все, все, все. «Оставьте, пожалуйста, рубашку, не забирайте, ее бабушка в церковь носила, освящала», — сопротивлялся юноша. — «Ты что, сука, меня за человека не считаешь? Я не себе беру, а ребятам, идущим в дальняк. Скажи спасибо, шкварота, что свою взамен отдаю, кровную, милую».

Зэк обязан любую передачу, отоварку, посылку сразу положить на стол блатным, отнести в блатной угол или в каморку к завхозу. Там распределение произойдет «справедливо», «по закону». О тебе, горемычном, и совсем могут забыть, так как тебе «не положено» и останешься ты с пролетом, то есть, порожняком.

Очень уважают паханы и их кодла «московское распределение» — зэковскую кремлевку — калорийные продукты и добротную одежду. В карты играть они тоже мастаки: то проигрывают, то выигрывают — игра идет с переменным успехом, с мордобоями и примирениями, с оплатой сразу, тут же или к сроку, с отчислением на волю, то есть требуется оплатить после командировки — отсидки. Получается так, что иные и освобождения не хотят, ибо к собственному (ментовскому) иску добавляется проигрышный на не меньшую сумму.

Есть матерые паханы, что в тюрьму лезут, как в цековский санаторий на отдых, чтобы заработать там игрой и магерамством десятки тысяч. За эти деньги содержат и домашних по-купечески и братву, бедствующую на воле, одаривают. Вот мы и познакомились со словом, наводящим страх и ужас на простого зэка — магерамство. Магерамство — это обязанность каждого платить, отдавать, преподносить, одаривать пахана и его кодлу за все. За все надо платить, чтобы жить. Таков закон. Вот сколько стоят в рублях (расценки Западной Сибири и Урала до 1991 года):

• шконка в тюрьме (битком набитой камере): верхняя — 15 руб., нижняя — 25;