-Вас вывели из членов Совета церквей или как церковь?
Да, из Совета церквей. Потом, приехав сюда, я еще возглавлял Объединение, и на объединении поставили вопрос о снятии меня с Объединения. И когда стоял этот вопрос, то братья, с которыми мы работали по области (6 больших церквей) сказали, что они против вывода: «Мы знаем этого брата, мы с ним работали, и мы не согласны». Им ответили: «В таком случае, мы и вас выводим из Совета церквей вместе с вашими церквями». Братьев и их церкви вывели. И наша община получилась ни там, ни там. И мы вышли в автономию. В Киеве, по другим областям, в Бресте, на Кавказе, в Ростовской области, когда повыводили всех, тогда братья приехали ко мне и говорят: «Давайте мы создадим наше братское общение, чтобы мы также могли приезжать, молиться, читать, наставлять; чтобы церкви наши не распались, а то дух то какой: предатели и все остальное». Мы стали собираться в Харцызске, назначать братские общения, посещать церкви. Ростовская область подключилась, Кавказ тоже, нас же знали. Так стали вокруг нас собираться общения, и мы продолжали. Создалось братство, а потом уже сказали: «Давайте, братья, мы сделаем объединение, зарегистрируемся, чтобы быть официальным лицом. Из-за рубежа может быть с гуманитаркой помогут. Давайте мы зарегистрируемся». Составили устав и зарегистрировали «Южный регион братства независимых церквей». Это сталось в 1989 году. Михаила Ивановича Хорева подключали, он приезжал к нам сюда как авторитетное лицо Совета церквей. Хотя он и молчал, но однако присутствовал и не возразил ничего. То есть он, практически, молча дал свое согласие.
-У вас по отлучению вели работу Хорев и Румачик?
И Миняков, Хорев, Петерс, Румачик - эти личности проявили себя очень.
-Когда был выведен Румачик?
Румачика уже после меня вывели. Он еще у нас был как вице-президент. Так он себя во всяком случае называл. Мы уже о совещании, которое прошло в Туле 6 декабря 69 года. На это совещание мы подготавливались и договаривались с Крючковым, чтобы все те работники, которые работали в их отсутствии, когда они находились в узах, чтобы все они: пасторы, проповедники, руководители- могли присутствовать на этом совещании. Мы должны были дать отчет о проделанной работе за эти 3 года, или три с половиной. Также здесь должны были дать оценку нашей работы, а мы сложить свои полномочия, передать опять тем, которые возвратились из уз. И потом мы разъезжаемся по нашим церквям, совершаем труд, как мы совершали до этого, а если будет учтено, и братья пожелают привлечь кого- то к труду в Совете церквей, то, пожалуйста, это будет личная беседа и согласие или несогласие человека работать там. На этом мы договорились. Но когда я прибыл на это совещание 69 года в Тулу, то братьев, с которыми я работал 3 года, не оказалось. Я спросил Крючкова в чем дело. Он говорит, что Винс не дал согласия, и потом есть еще и другие соображения. « ...в общем мы их не пригласили», - сказал он. Не пригласили, и братья не поучаствовали здесь. После они собрались отдельно.
-На Ваш взгляд какова была настоящая причина того, почему не пригласили братьев?
Причина та, что подозрительность появилась.
-Были какие-то достоверные факты?
Фактов не было, а были только одни подозрения, и на подозрениях строилось все это. Я уже говорил, что Лидия Михайловна, мать Винса, имела большую подозрительность. Может у нее были основания к этому, но она подозревала тех людей, которые были совершенно свободные, и никаких поводов к подозрению с их стороны не возникало. Но в связи с тем, что кого -то забирали, а кого- то отпускали, а кого -то вообще не арестовывали, у нее слаживалось мнение, что это могли быть связи с КГБ. Где -то арестовали, где- то точку накрыли, где- то общение разогнали, и идет анализ: где и кто был, кто не был, почему это могло случиться, откуда могло просочиться. У каждого могло создаваться свое мнение. Но мнение - это одно, а выдавать за факты - это другое. И когда ее сын Винс вернулся из заключения, то она давала ему информацию из своих соображений, а он, исходя уже из нее, поехал к Крючкову и сказал, что нежелательно, чтобы эти люди присутствовали, поскольку мама плохо о них отзывалась. И они не были приглашены по этим причинам. На сегодняшний день таких подозрений не установлено. Уже прошло время, уже распался Союз, уже где -то архивы поднимают, но ничего не устанавливается того, в чем обвинялись те или другие братья, с которыми мы сотрудничали. А мнения были различные.
-У Вас есть достоверные факты, что это было мнение именно Лидии Михайловны?
Да. Но это было мнение не только Лидии. Периодически были братья, которые помогали ей создавать такие мнения. Такие как Миняков, он с ней непосредственно сотрудничал и давал характеристики другим. Время ушло, и сейчас иногда рассуждаешь сам с собой, размышляешь, и вырисовывается такая картина, что если он имел какую -то обиду на кого- то, какую -то подозрительность, то хотел таким образом расправиться с человеком, или его вывести, или с ним не общаться, или очернить его. Вот так это было практически. Однажды мне с Хоревым поручили расследовать дело Бондаренко по обвинению в том, что он получил сумму в долларах из-за рубежа для Совета церквей, но не обдал, а присвоил их. Вот так создавалось мнение. Это было в 69 -70 гг. или в 71 г. на одном из совещаний Совета церквей, которое проходило в присутствии Крючкова в его резиденции, в глубоком подполье. Мы были туда доставлены связными. На этом совещании Миняков высказал так, что у него имеются достоверные факты о том, что Бондаренко Иосифу Даниловичу было передана большая сумма долларов (какая сумма он не назвал), и что он эту сумму не передал в Совет церквей, а передать он их должен был Минякову (кассиру). А ему эта сумма не поступила, поэтому Бондаренко присвоил ее. И тогда на него легло пятно. Мы рассуждали, и было принято решение, чтобы поехать к Бондаренко и выяснить этот вопрос. Поручено было мне и Хореву Михаилу Ивановичу поехать в Прибалтику и выяснить. Я сказал: «Я не возражаю поехать, но при том условии если с нами поедет Миняков, поскольку он - главный обвинитель. А то что же мы будем говорить из третьих уст, пусть он сам и скажет. Скажет факты и припрет Бондаренко к стенке. Тот или должен признаться или отказаться, но факт должен быть выяснен». Миняков долго не соглашался. Тогда я сказал: «Мы не поедим, так как обвинение можно рассматривать как клевету на брата, если ты не хочешь ехать и выяснять это дело. Раз тебе попала информация, то давай будем выяснять». В конце концов, он согласился. Мы назначили число и сообщили в Ригу предварительно, чтобы братья были собрали церковный совет и не только совет, но и расширенный совет, что мы приедем по вопросу, касающемуся Бондаренко. И мы прибыли туда. Я вел это братское общение. Братьев было примерно 35 человек, большое представительное было общение. Миняков подъехал. Тогда я предложил, чтобы Миняков рассказал о том, что он внес в Совет церквей в отношении тех средств. И он высказал: «Я имею сведения, мне передал достоверный брат, который не солжет, что Бондаренко передана какая -то сумма долларов для поддержки Совета церквей, для семей узников, для печати и для остального». Тогда Бондаренко говорит: «Я первый раз слышу об этом от тебя, я никакой суммы не получал для Совета церквей. Получал какие-то китайские лини или что такое, что у нас, вообще, в стране не ходит. И эта сумма очень не значительна, может быть месячная зарплата одного рабочего. Мы их никуда не дели и раздали как сувениры. Но для Совета церквей доллары мы не получали». Тогда я говорю Минякову: «Ты должен назвать ту личность, которая тебе передала эту информацию, мы должны расследовать кто это, откуда, чтобы все точно было». Он сказал: «Я дал обещание этому человеку не называть». Я говорю: «Если ты не назовешь того человека и выставляешь обвинение на Бондаренко, а он не признает, и другого свидетеля нет, тогда надо полагать, что или ты обманываешь, или ты придумал это, чтобы очернить нашего брата Бондаренко. Ты должен назвать имя или фамилию того человека, мы будем выяснять и выйдем на тех, кто передавал». Но он категорически отказался. Я продолжал: «В таком случае, мы сегодня не рассматриваем Бондаренко, так как у нас нет для этого оснований. Но мы будем рассматривать Дмитрия Васильевича Минякова как члена Совета церквей, от которого вышла информация. Мы рассматриваем это как клевету. Он очернил брата, а это значит, что ложится пятно и на него, и на его семью, а это - последствия большие. Поэтому мы должны рассматривать Минякова как клеветника, подорвавшего имя христианина». Но Миняков все равно продолжал отпираться и не хотел называть имя. Я предложил: «В таком случае, ты должен просить прощения у Бондаренко, за то, что это была неправда, и ты распространил этот непроверенный слух. И если он тебя простит здесь, при твоем покаянии, то мы этот вопрос не поднимаем и не придаем его огласке». Ему ничего не оставалось делать, и он просит прощения у Бондаренко. И тот ему говорит: «Ты подумай, что здесь братьев сидит 30 с лишним человек, а ты такое говоришь. Ты в Совете церквей сказал, еще может где- то сказал, и разнеслось по всей стране. Ты сделал меня вором. И ты теперь просишь у меня прощение. Но я тебя прощаю, я должен тебя простить как христианин. Но что же ты наделал?» В конце концов, Миняков понял, что это очень серьезное дело, встал на колени и стал просить прощение. Мы говорим: «Назови такого человека». Он отказался, и мы поняли, что такого человека не было, и он хотел просто на этом сыграть, очернить брата А почему? Потому что у него сложились неприязни к нему еще с 69 года, с Тульского совещания, когда Винс внес кандидатуру Бондаренко в Совет церквей ввести. Тогда Миняков был против и Крючков. Позже, когда мы были в узком кругу Совета церквей, то Миняков высказал так: «Я почему против Бондаренко. Если мы введем его в Совет церквей, то Геннадию Константиновичу делать тут будет нечего, председателем тогда будет Бондаренко». Я говорю: «Ты так ревнуешь о председателе, но вопрос так не стоит. Если достоин этот человек по своим способностям и качествам быть в Совете церквей, как служитель, то его нужно ввести». Но Миняков добился своего, Бондаренко не ввели по причине проверки слуха о браке. Будто бы он кому -то делал предложение, а потом это предложение изменил. Мы решили проверить. Но когда стали выяснять, то оказалось, что никому он предложение не делал, и та сестра, которая была названа, сказала: «Я первый раз слышу об этом, и никогда у меня в мыслях не было такого, я никогда не претендовала на него, и он не давал мне никаких поводов». Это подозрение было снято, но как высказал Храпов: «Знаете братья, когда человек отхаркивается и сплюнет в платок, то уже проглотить это мерзко для него, он не сможет. И если уже вот так выплюнули Бондаренко, то принять его уже мы не сможем». Он, конечно, не себя имел ввиду, а создавшееся мнение внутри братского совета. Таким образом, хотя мы и выяснили, что за Бондаренко ничего не числится, однако, его уже не ввели, потому что совещание закончилось, все разъехались, а Крючков ушел в глубокое подполье. Тут уже не до Бондаренко было. И так этот вопрос с ним и остался, но имея на него, по всей вероятности, еще недовольство, Миняков хотел положить на Бондаренко пятно. Миняков очень не терпел если кто-то возвышается, как, к примеру, у Сталина если кто возвышается, то его нужно задавить, или убрать, или убить. И у Минякова была такая мания, что если он видел, что больше его поднимается или больше кого-то, то он хотел задавить. Так он однажды высказался, когда мы издали учебные пособия для курсов проповедников, которые хотели организовать. Было пять основных предметов, которым нужно было обучать проповедников, и Миняков сказал так: «Я не советую это делать, и не надо заниматься обучением братьев. Если мы их обучим, и они будут проповедовать лучше нас, то кто нас будет тогда слушать, мы просто потеряем авторитет в братстве». Я очень удивился, что у него такое мнение и говорю: «Дмитрий Васильевич, как ты узко смотришь. Если бы все братья проповедовали и проповедовали бы лучше нас, то тогда бы церкви росли. Мы тогда все радовались бы, а ты ревнуешь о том, чтобы лучше нас никто не проповедовал». Вот такое у него было в характере. И здесь, по всей вероятности, он хотел Бондаренко очернить. А Бондаренко имел большой авторитет среди молодежи, среди церквей, о нем знали на Западе и высказались как-то, что это Билли Греем российский. Конечно, с Билли Греемом его может быть не сравнить, но как герой веры, отдавший свою жизнь и способности, он может именоваться. Иосиф имел высшее судостроительное образование, но ему не выдали диплом, потому что он был верующий. Но он не дорожил дипломом, и был употреблен Господом. А Миняков хотел положить на него тень. Ему это не удалось, и он вынужден был просить прощение. Бондаренко, в конце концов, простил его, и они вместе помолились. Мы написали пленку с Хоревым для отчета о проделанной работе, о том, как мы тут все провели, к чему пришли и передали пленку Геннадию Константиновичу. Я не знаю как отреагировал Крючков. По видимому, он рассчитывал, что это действительно был факт, и этот факт мы должны были подтвердить. Тогда с Бондаренко было бы покончено. Но мы оказывается не выполнили задания возложенного на нас, и вместо того, чтобы возложить вину на Бондаренко, обвинили Минякова. Это в последствии отразилось на мне. Миняков потом приезжал в Харцызск, создавал здесь мнение, обрабатывал братьев и их употребил это затем, чтобы оклевать уже меня. Это я сейчас уже понял, почему Миняков имел ко мне неприязнь такую.
