***

Полиция уже находилась в лаборатории Невропатологии, ожидая прибытия Годфри. Сестра Котар подошла к нему. Ее глаза красные, а волосы выглядят так, слов- но она всю ночь ворочалась в постели, появление в таком виде явно пророчило беду.

Он положил свои руки на ее плечи и сказал идти домой и взять пару выходных.

Она отрешенно кивнула, затем аккуратно прижалась к нему и всхлипнула, как ребенок.

Иди домой, – снова сказал Годфри, его учтивый тон скрывал обиду, что утешает он, а не его.

Шериф Сворн подождал пока она уйдет, потом подошел к Годфри с хмурой улыбкой.

Забавная штука, – начал он. – У вас сильно тревожный пациент и простой – по край- ней мере, в эти дни – суицид, полностью заснятый камерами. Но. С безопасностью тут не до шуток, правда?

Это был риторический вопрос, но Годфри и так не видел ничего смешного.

Дело в том, – продолжил Сворн, - что на кассете не зафиксировано проникновения, но и никто другой не заходил тоже. – Он остановился, словно задумавшись о мире, в котором происходят вещи далекие от его определения понятных. – Дверь, она просто открылась для него. Словно… хм… говоря: Давай, дружище, входи.

Доктор Годфри посмотрел на пол в другом конце Мозговой Фермы. На полу лежал Френсис Пульман. В его руке зажат поршень шприца. Отломанная игла торчит

из виска. Как же там говорила Дороти Паркер? “Лучше бы передо мной поставили бу- тылку, чем предложили лоботомию”. Годфри задушил единственный разумный ответ на эту ситуацию в зародыше, особенно учитывая гротеск образцов стоящих в ряд на полках. Задушил единственный ответ, который может быть у квалифицированно вме- няемой личности в психиатрической лечебнице. Ведь человеку его положения в таких обстоятельствах лучше сдержать смех.

***

С первыми лучами солнца двери главной спальни открылись, и в них появилась Оливия. Она была одета в белый атласный халат, пошла дальше по коридору и оста- новилась у двери с нарисованным на ней драконом, вошла. В комнате было темно; утренний свет виднелся по краям штор. Он все еще спал. Она подошла и остановилась подле него. Его голая грудь и шея были длинными и белыми. Она положила палец на его шею и почувствовала живое чудо, биение молодого сердца в груди, связь его и ее собственным. Он открыл глаза. Она погладила его лицо и кожу головы.

Скоро нужно будет снова тебя обесцвечивать, – сказала она. – Уже видны корни.

***

По пути в свой класс Питер остановился у шкафчика и обнаружил торчащий из его прорези слоенный вдвое лист бумаги. Он взглянул на него и знал, своей Свадистха- ной, что он был отправлен тем же человеком, что послал приглашение Лизе Уиллоуби. Он взял страницу и развернул ее. На ней не было ни слова, только рисунок. Сырой на- бросок коричневой волчьей головы, отрезанной. Голова лежала в луже крови, которая по цвету и текстуре была определенно настоящей, да и сама голова на первый взгляд, казалось, нарисована коричневым кремом для обуви, но нет. Он понял, спустя мгно- вение, это не то, чем кажется. Питер мрачно сложил рисунок и убрал его в сумку. Его взгляд привлек постер на стене, с изображением вытянутого указательного пальца и надписью: КОГДА УКАЗЫВАЕШЬ ОДНИМ ПАЛЬЦЕМ, ТРИ ОСТАЛЬНЫХ УКАЗЫ- ВАЮТ НА ТЕБЯ.

Бля – сказал он.

Он повернулся, намереваясь пойти дальше, но заметил Романа.

Бля, – повторил он.

Они вышли через восточный выход и по коридору добрались до кладовой, дверь из которой вела наружу. Оставили дверь открытой, подперев ее кирпичом, чтобы она не захлопнулась за ними, и Роман прикурил две сигареты, передав одну Питеру.

Питер огляделся. В такие дни как этот птицы не летали. Они сидели десятка- ми на электропроводах, напоминая черные прищепки, держащие шифер небосвода, с которого Бог, подув ветром, поднимал их и скручивал в вихрь, через секунду уже воз-

вращающийся на свои насиженные места, но в этот раз они полетели в другом направ- лении. Что бы это ни было, но что-то находило на птиц в дни, как этот.

Мне кажется, в Белой Башне что-то происходит, – сказал Роман. Питер курил и наблюдал за птицами.

Не знаю, связано это или нет, но я могу провести нас внутрь, – продолжил Роман.

На небе появились черные штрихи. Будет дождь.

Роман видел это по его лицу.

Ну и? – спросил он.

Нет, – ответил Питер.

Что значит нет? – не унимался Роман.

Все кончено, – ответил Питер.

Что ты несешь?

Все кончено. Я не в деле.

Роман взглянул на него и понял, что он серьезно. Неожиданно, ему неудержимо захотелось вырвать этот ебаный пидорский хвостик из его головы. Он захотел найти какие-нибудь слова, чтобы заставить его передумать.

Почему? – спросил Роман.

Питер не ответил. Ему не нравился этот разговор; вещи подобного рода были не менее удушающими для него, чем, когда он был младше, и старший брат поймал его, завернул в одеяло и сел сверху, почувствовал, что это хуже, чем смерть. Путаясь в чув- ствах других людей, оставалось винить лишь себя. А еще он обвинял Романа.

А при чем тут копы? – спросил Роман. Его тон подчеркивал скуку и банальность ин- цидента. – Ты сказал избавиться от них, что я и сделал. О, и, кстати, очень деликатно с твоей стороны, бросить мою машину с пустым баком.

Он постарался увидеть, изменила ли ситуацию, вставленное им легкомысленное замечание – оказалось, что нет.

Ладно, – сказал Роман. – Ладно, это было глупо. Действительно глупо, я идиот, и что тут еще сказать, кроме того, что я идиот, но хватит уже. Подумай о том, что ты дела- ешь. Ты не можешь уйти из-за такой глупости, как эта, не можешь. Нельзя уйти от… этого.

Он произнес это с идеальной фонетической четкостью, но, между строк, послед- ним словом было «от нас».

Питер размышлял, как бы объяснить все Роману, не расстраивая его еще боль- ше. Объяснить, что они не похожи, что как бы не чувствовал себя Роман отдельным от всего мира, он все еще богатый и потому не особо-то и другой. Он не знает, как обсто- ят дела у таких, как Питер, он не боится клетки. Клетка, которая куда хуже любой из возможных смертей. Он не знал способа, как объяснять такое кому-нибудь как Роман, как нельзя подойти к тигру в джунглях и сказать: Ты хоть знаешь, насколько ты свобо- ден? Потому что как он может знать какую-либо другую жизнь? Не имея возможно- стей обрисовать эту картину в сознании Романа, потому он убрал ногу с перил, думая, получится ли уйти, избежав каких-либо слов, помимо тех, которые он уже произнес.

Блядь, да ты скажешь хоть что-то? – не вытерпел Роман.

Ты должен уйти, – сказал Питер. – Для тебя тут нет ничего хорошего. Ты должен бе- жать от этих смертей, города и своего имени. Начни все с чистого листа. И, я не знаю. Выясни сам как все сделать.

Роман посмотрел на свою руку. Она тряслась, не в силах более удержать сигаре- ту, потому он бросил ее.

О! Спорю, ты доволен, – взвился он. – Уверен, тебе это очень удобно, ты цыганский кусок дерьма! Знаешь, если ты трахаешь мою кузину, я убью тебя!

Питер посмотрел на него.

Ты не лучше меня, – сказал он поникшим голосом.

Питер продолжал на него смотреть.

Роман, отвернувшись:

Этот ебаный лошадиный хвостик.

Питер встал и вошел внутрь. Роман поднял голову на мрачное, свинцовое небо.

Бля, – произнес он. Его горло сжалось.

Затем, краем глаза он заметил какое-то движение. Питер возвращается, он не оставит его тут. Как и раньше, Питер снова сделал все вещи невыносимыми, но снова возвращается к нему. Такой уж он есть, доводит все до крайностей. Роман позволит ему вернуться, примет его. Но дверь не открылась, и Питер не вышел, а движение, что он видел, на самом деле было на противоположном конце его внутреннего взора, слов- но темные пальцы черной тени, ловко машут ему, стараясь привлечь внимание. Веки