Трусики фюрера в корзине, – произнес Роман. – Я заеду к тебе утром.

Питер вынул карту Проповедника. Она снова покачала головой, и карта верну- лась на свое место.

Чего она так боится? – спросил Питер.

Что что-то выскользнет из ее когтей, – ответил Роман.

Питер кивнул. Затем его нос сморщился и, согнувшись пополам, он чихнул, и карта вылетела, упала на землю у ног Шелли рисунком вверх. Колесо фортуны. Шелли зау- лыбалась.

Черт, хотел бы я быть достаточно крутым, чтобы знать магические фокусы, – сказал Роман.

Он отвез Шелли домой. Фургон Института был припаркован на подъездной дорожке. Когда Шелли увидела его, она захлопала в ладоши и выпрыгнула из тележки, которая после этого начала раскачиваться из стороны в сторону. Она приземлилась, из- дав звук, похожий на ‘вхуум’, который прокатился по траве, подбежала к двери и резко остановилась, чтобы не снести ее с петель. Сдерживая себя, она попыталась правильно повернуть ручку, как полагается дамам. Но была избавлена от усилий, поскольку в этот момент дверь открылась и ее мама вышла наружу.

Дорогая, – сказала она, – у тебя посетитель. Доктор Прайс появился в поле зрения.

Привет, Светляок.

Шелли обняла его и подняла в воздух, приложив все силы, дабы сдержать и не начать радостно крутиться с ним на месте.

Поставь его, милая, – попросила Оливия.

Шелли вернула доктора Прайса обратно на землю. Он снисходительно улыбнул-

ся.

Не хочет ли моя самая дорогая девочка присоединиться со мной для прогулки?

Она быстро закивала головой, как ребенок, воодушевленный перспективой но- вой игрушки.

Здравствуй, Роман, – поздоровался доктор Прайс.

Привет, – ответил Роман, проходя мимо. Между ними с Прайсом никогда не было ничего, кроме установившихся поверхностных светских отношений. Доктор попадал в одну из тех редких категорий людей, которые пугали даже Романа.

Планы на вечер? – спросила Оливия.

Найн, – отозвался Роман, резко отсалютовав нацистское приветствие рукой. Он во- шел в дом.

Доктор Прайс продел свою руку через руку Шелли, они двинулись вокруг дома к трассе, через линию деревьев. Она оставляла прямоугольные отпечатки на земле,

и опавшие листья прилипали к ее ногам. В сумеречном свете, пробивающемся через деревья, он заметил кончик дождевого червя, торчащего из почвы. Наклонившись, он подцепил его и вытянул на поверхность, подставляя грязное и извивающееся существо

свету.

Это может вызывать сомнения, – начал он, – есть ли другие животные, которые игра- ли бы столь важную роль в истории мира, как эти милые создания.

Они рассматривали его несколько секунд, прежде чем он нежно вернул его на- зад. Они пошли дальше.

Хочешь узнать секрет, Светлячок? – поинтересовался Прайс.

Она посмотрела вниз на него. Неужели такое нужно спрашивать?

По каким-то причудам бытия, я родился с полным осознанием себя, – произнес он.

Можешь представить что-нибудь ужаснее? Это чувство, словно ты просыпаешься

и чувствуешь сразу ужас от незнания где ты и вместе с тем видишь самый страшный ночной кошмар наяву. И, словно этого недостаточно, я родился на двенадцать недель раньше. Не было никакого хлопка по заднице с последующим вручением меня в лю- бящие руки, нет – я попал на милость искусственной нелюбящей утробы. Мои первые недели, в качестве разумного существа, протекали в абсолютной изоляции. Но я всегда не соглашался с этим высказыванием. Среди прочего, мне повезло не развить тенден- цию к агорафобии; микрокосм отражает макрокосм, от частиц атома к далеким про- сторам вселенной, занимающей тридцать в степени десять площади космоса, все было в пределах разума: небесный свод, зажатый между противоположными сторонами стекла. И в этом мирном одиночестве, полном трепета и ужаса: я узрел это. Судьба не более чем выполнение потенциальных возможностей, скрытых внутри нас. Кора чело- веческого головного мозга это один лист, содержащий больше нейронов, чем находит- ся звезд в известной нам вселенной, скомканный до размеров, способных вместиться в емкость объемом с кварту; в одном человеке столько потенциальной энергии, что при ее высвобождении она сравнится с силой тридцати водородных бомб. Судьба – ничто, чтобы на нее уповать! И тогда, я увидел свою собственную. И приложив всю свою силу воли, чтобы выбраться из инкубатора, поскольку работа всей моей жизни вспых- нула передо мной светом, как какая-нибудь прекрасная и одинокая звезда в ночном небе, и у меня не было времени, чтобы его терять.

На их пути оказалось сломленное в четырех футах от земли дерево. Шелли при- подняла его над своей головой, чтобы они могли под ним пройти, и бросила его позади себя.

Я понимаю, – продолжил Прайс – у тебя с твоим дядей установилось некое доверие. Она напряглась в ожидании порицания. Он спокойно положил свою руку на ее.

Я не ругаю тебя. Я не Оливия. Но есть нечто, что я должен сделать, нечто очень важ- ное, и по необходимости крайне секретное. Ты когда-нибудь показывала свои стихи маме?

Она тревожно посмотрела на него.

Именно. Нет ничего плохого в секретах. Знаешь, алхимики верили, что творческая работа это вид жизни полностью независимый от создателя, расположенный одно- временно в мирах психики и материи, и ни в одном из них. Они называли это, тонким телом. Можешь представить что-нибудь более красивое и прелестное? Все творческое выражение обратно эвхаристики: создание духовного тела! Можешь подумать, что бы ты ни сделала, дабы защитить столь хрупкое творение? Потому нет ничего постыдно- го в тайнах. Ты не сделала ничего плохого, но, Светлячок, я должен попросить тебя,

личном одолжении, не рассказывать никому, что я тебе говорил. Никому. Уроборос

слишком важен и ценен. Просто… поверь мне, так будет лучше.

Глаза Шелли встретились с его и она серьезно кивнула.

Я в долгу перед моей красавицей, – сказал он, – и буду еще больше, если она мне улыбнется.

Она захихикала.

Полагаю нам пора возвращаться. Никогда не знаешь, на что можно наткнуться в лесу в наши дни. И не думаю, что это подходящее место для наслаждения тыквенным пиро- гом.

Она оживленно закивала. Они повернули назад, и низко весящая ветка застряла в ее волосах.

О, милая, – сказал он и остановился у большого камня, нежно убирав и выбросив сухую ветку подальше к деревьям.

Я так тобой горжусь, – произнес он. – И есть за что. За твое время в инкубаторе.

Ее щеки смутно вспыхнули, как свет за облаками

***

Дестини стояла у раковины, открыла банку и, повозившись там пальцами, вы- удила червя, поднеся его под воду из крана. Она окрасилась из белого в мутный си- не-красный цвет, а худое до этого создание, стало сладострастно пышным.

Вниз по трубе, – сказала она и, откинув назад голову, проглотила его всего. Она при- села и кивнула Питеру. На кухонном столе лежало два кожаных ремня. Питер обмотал одним ремнем ее живот и руки и крепко его завязал. Она скрестила лодыжки, и он привязал их к креслу вторым.

Твои ноги боятся щекотки? – спросил Питер.

Это будет последнее, что ты сделаешь на этой Земле, – ответила она. – Не отходи да- леко. Меня может начать качать.

Питер встал за ней, держа ее за плечи. Неожиданно она втянула в себя воздух, словно при резкой боли в животе.

Поспеши, – вздрогнула она. – Он двигается быстро.

Сразу после этих слов ее голова дернулась вперед и оба ремня туго натянулись, застав врасплох Питера, в результате чего он потерял хватку; он едва успел поймать спинку стула, прежде чем она начала падать вперед. Ее дыхание стало хриплым и неустойчивым, она дернулась назад, ударив своими волосами Питера по лицу; ее спи- на выгнулась дугой, а тело стало жестким, конечности напряглись, она болезненно выдохнула через нос и стала ожесточенно дергаться в разные стороны; стул качался и трясся в руках Питера. Затем она опала, и выдох прокатился по комнате, вырываясь из ее носа. Ее волосы упали вперед и все, что он мог видеть, были ее губы, со свисающей с них нитью слюны.