Зачем?

Потому что Руманчеки не должны запоминаться в этом мире за свое барахло.

Бля-я, – сказал Роман.

Бля-я, – повторил Питер. Они копали.

Как умер Николай? – спросил Роман.

Рак кишки, – ответил Питер. Он был задумчив. – Мне было тринадцать и я только начал превращаться в тот год. – В ласковых воспоминаниях он покачал головой. – Чу- вак, Николай это нечто. Глядя на него, ты мог поклясться на Библии, что его ноги не дотрагиваются до земли.

Питер облокотился на черенок, вынул бумажник, и показал Роману старую, потертую фотографию. Это было изображение худого белого волка, бегущего между стволами деревьев и можно поклясться на Библии, его ноги не трогают землю. Линда сделала снимок, когда они уже знали, ему осталось не долго. Оглядываясь назад, Пи- тер никогда не уставал восхищаться старым, терпеливым белым волком. Не возражав- шим против мешающегося под ногами молодого щенка. Быстрейшим существом на четырех лапах, никогда особо не спешившего. Это до сих пор находилось за пределами понимания Питера: нестареющая мудрость, позволяющая тебе ждать других, чтобы поймать. Что за ум.

Роман вернул фотографию, и они продолжили копать.

Но в последний раз, в превращении Николая, что-то было не так. Той ночью белый волк смылся, оставив Питеру никаких шансов догнать его или следов, чтобы последовать. Питер искал его всю ночь, но без надежды на успех: Николай имел дела,

в которых Питеру не было места. Питер высказал свое одиночество, слушающим ушам ночи и пошел назад к дому и царапал заднюю дверь и лег к ногам матери в ее постели. Они не обсуждали это; Питер должен был понять такое самостоятельно. Старик умер еще до рождения новой луны.

Они разрешили мне сделать это, – сказал Питер. – На похоронах Ника.

Сделать что? – спросил Роман.

Отрезать его голову. Если этого не сделать, после смерти с нами происходят всякие вещи.

Они копали.

Так… какие вещи? – не удержался Роман.

Плохие вещи, – ответил Питер.

За холмами был слышен слабый шум летящего вертолета. Они копали.

Со временем, не смотря на холод воздуха, их лица начали сиять от пота на их коже, и Роман поднял свои глаза и взглянул в ночь, где кольцо облаков закручивалось на ветру. Он поставил свою ногу на кучу земли и скрестил руки на черенке, отдыхая.

Я был на двух похоронах, – начал он. – Одни были моего отца, в 99-ом. Только фраг- менты. Я помню услышал выстрел и спустился по лестнице. То, как мама сидела на диване, ее взгляд, словно она забыла, зачем вошла в комнату, ну, знаешь. Он был на полу. Пахло ее любимыми духами, он облил себя ими. Помню, я еще подумал, сколько

же у него будет проблем за то, что потратил их.

Он задумался, другие фрагменты проявлялись в его разуме. Его дядя пришел позже той же ночью. Он был единственным, кого она позвала, именно тогда Роман узнал о них. Он был слишком мал, чтобы понять, что он знает, но тем не менее. Его мама сидела с ним каждое утро и громко читала вслух, что писалось в газетах. Если он хотел это услышать, он хотел услышать это от нее самой. Доктор Прайс нянчился с Шелли – глядя на нее, как отец никогда не смотрел. Словно на что-то свое.

Люди любят болтать, что это была мама, но это не так, – сказал Роман. – Она никогда бы не сделала это на том ковре.

А чьими были вторые похороны? – спросил Питер.

Шелли.

***

Было ближе к рассвету, и нити тумана размотались вокруг надгробий, словно их клубком поиграли котята, когда они наткнулись на крышку гроба. Роман выбрался на поверхность и потянул свои ладони, чтобы размять затекшие пальцы, и ночной воздух приятно обдувал мозоли на его руках. Питер уперся одной ногой в край могилы, всу- нул лопату в паз гроба и нажал на черенок. Лиза Уиллоуби была облачена в сатиновую блузку, наглухо застегнутую на все пуговицы, и окружена кучей ее игрушек; каждая обладала болезненной не идеальностью, свойственной самодельным поделкам. Ниж- няя половина гробы уложена мешками с песком, начинавшимися там, где заканчива- лась Лиза Уиллоуби. Питер наклонился к ней, расстегнул пуговицы на блузке и попро- сил Романа подать ему сумку, но не получил ответа.

Роман уставился на что-то рядом с ее головой: плюшевый кардинал, давший обитель луне в своих черных глазах. Роман смотрел в эти черные глаза, почти потерян- но, обретая забытые воспоминания детства, одни из ранних. Третьи похороны, почти избежавшие его. Он был в постели и резко проснулся одним утром после позднего зимнего снега от фигурки, ударившейся об окно. Он поднялся и открыл его, высунув голову наружу. Внизу, на земле лежал кардинал. Был поздний февраль, и он лежал там, в снегу, крылья растопырены. Он спустился вниз по лестнице и наклонился над ним, загипнотизированный удивительной красотой и деликатностью птицы. Ее черные глаза дрожали, и он ждал, что они выкатятся вниз, как слезы. Он смотрел, не замечая холода, не зная как долго просидел. Пока не прекратилась дрожь. Он почувствовал руку, опу- стившуюся на его шею, и взглянул вверх на маму.

Куда оно попадет? – спросил он ее.

Она указала на небо, и он постарался проследить за ее пальцем, но пришлось отвернуться из-за яркости солнца.

Земля вызывает мудака, – сказал Питер.

Прости, – отозвался Роман и подал ему сумку.

***

Когда шериф забрал Алексу и Алису тремя часами позже, обе сказали «Дробо- вик», но, как говорил их отец, Алиса была прытковолосой, и он указал на нее пальцем, как на победителя этого соревнования. Алекса расстроенно забралась на заднее сиде-

нье и их отец , сказав им держаться, дал Алисе стакан кофе из «Dunkin’ Donuts». Он начал отъезжать и спросил, как держится Крисси.

Мы же сказали тебе, больше не называть ее Крисси, это так инфантильно, – сказала Алекса.

Она все еще уверяет, что адский пес – Питер Руманчек, – подхватила Алиса. Они нае- хали на камень, и часть кофе пролился ей на руку. – Ой, горячий кофе, – сказала она.

Она сказала, это случится снова. Следующим полнолунием, – продолжила за сестру Алекса.

Он взял кружку и многозначительно отхлебнул. Кипяток обжег небо, прежде чем отправиться дальше в желудок.

Неужели, – сказал он.

Шаг за Шагом

Этим полднем у Питера была за ланчем компания. Это было необычно. Какое-то время он сидел за столиком с парнями, носящими собачьи ошейники и не правильно цитировавших экзистенциалистов, но потом они стали сидеть в другом месте, даже де- вушка по прозвищу Чесотка, Питер был уверен, это она оставила ему анонимное голо- совое сообщение, в котором лишь пару раз простонала. Он не последовал; лучше есть одному, чем гоняться за девушкой по имени Чесотка. Но сегодня коричневая сумка опустилась на место напротив него и он взглянул поверх своего журнала о мотоциклах и сиськах, чтобы увидеть, как Лета Годфри присоединилась к нему. Она открыла кон- тейнер с фруктовым салатом с преувеличенной небрежностью и сказала:

Ходят слухи, что ты оборотень.

Питер глотнул своей апельсиновой содовой. И подавился от ее слов.

Так ты он? – спросила она.

Он посмотрел на нее. А как ты думаешь?

Знаешь, ты действительно пугаешь людей, – продолжила она.

Он пожал плечами. Он был темнее и беднее ее и имел свой заметный стиль.

Людям не нужно находить своих маленьких девочек, разорванных на кусочки, чтобы ненавидеть таких как он.

Что ты делал с моим братом? – спросила она.

То, что было необходимо, – ответил он.

Ты же знаешь, что мы в кафетерии, а не в фильме Клинта Иствуда?

Когда ты идешь в банк ты просишь деньги двадцатками или тачками? – отреагировал он.

Глупо! – сказала она. – Деньги не делают тебя тупой.