— Из Пропойской? — как-то озадаченно проговорил он. — Вот как!.. Не ожидал!

— Отчего же не ожидали, батюшка?.. Я, напротив, очень желала познакомиться с вами и с вашим семейством.

— Благодарю покорно, — приподнял он с поклоном свою шляпу, — но все же странно-с… что из Пропойской… Да, да, — не ожидал… Гм!., скажите пожалуйста!

— То есть, что же вам странно, батюшка? — в недоумении спросила Тамара, начиная уже несколько смущаться всеми этими словами.

— Мне-то?.. Да то и странно, что в Пропойск могли назначить особу вашего пола… Не ожидал… За что ж это вас так-то?

Тамара объяснила, что сделано это по распоряжению нового инспектора.

— А, так?.. Ну, это другое дело!.. А то я подумал-было, извините, того… Потому у нас ни разу еще не случалось, чтобы дамский пол по учебному сословию в Пропойск посылали. Значит, поднять желают школу? — Что ж, это хорошо, не мешает.

И как-то помявшись, точно бы раздумывая в нерешительности, сделать ли, не сделать ли ему чего-то, он наконец решился — была-не-была — и пригласил Тамару зайти к себе, но сделал это словно бы только приличия ради, а не от сердца. — Может быть, зайти ко мне пожелаете:.. Что ж, милости прошу, — с супругой познакомитесь…

Зашла и познакомилась. Но «супруга» ей не понравилась: стриженая, желтая, и все папироски, одну за другою, палит наотмашь, сидя с поджатой под себя ногою. А главное, держала она себя с гостьей больно уж натянуто, точно бы настороже, недоброжелательно как-то оглядывая искоса ее прическу и безукоризненно сшитое, ловко сидящее на ней платье, и глядела на нее все время с таким подозрительным выражением, которое чуть не говорило: и на кои черт тебя принесла сюда нелегкая: чего тебе от нас надо?

Невольно чувствуя это и желая оправдать перед нею свой визит, Тамара заговорила с батюшкой, что ученики ее нуждаются в преподавании им закона Божия и что поэтому она нарочно приехала, между прочим, и затем, чтоб условиться с ним, по каким дням и в какие часы предполагает он посещать ее школу. Но за мужа своего ответила ей супруга, а сам батюшка только улыбался, потирая себе руки, с каким-то не то смущенным, не то извиняющимся видом, да переминался с ноги на ноту, все время не присев даже ни разу. Очевидно, в этом доме царицей была сама «матушка», и грозною притом царицей.

— Школу? — как-то нараспев и подфыркивая переспросила она. — Да позвольте, с чего же это станет он убиваться, когда земство всего по тридцати копеек за годовой час предлагает! Было б из-за чего время и труд свой тратить!

Опешенная таким ответом, Тамара даже смешалась на минуту и скромно пояснила, что сочла себя вправе спросить об этом на основании того, что батюшка числится в Пропойской школе преподавателем закона Божия.

— Ну да, еще бы! Не было ему печали за семь верст ездить киселя хлебать! Так я и позволила!.. Пускай платят — ну, хоть по шестидесяти копеек за час, тогда будем ездить, а так — благодарю покорно.

— Да, но кто ж тогда будет учить их слову Божию?

— Кто хочет, нам-то что!.. Желают учиться, пускай и платят за это, пусть от себя доплачивают половину.

Тамара заметила, что это очень затруднительно, так как крестьяне пропойские очень бедны, обременены недоимками, разорены разными земскими предприятиями, и платить им решительно не из чего.

— А в кабак ходить есть на что?

— Да, но вот потому-то именно и надо бы, мне кажется, подумать об их нравственном и религиозном просвещении, — ведь это же прямая обязанность их пастырей.

— Пастырей? — полупрезрительно подфырнула «матушка». — Полноте, пожалуйста! Неужели в наше время можно серьезно говорить о таких глупостях, да еще аргументировать ими?! Какие же мы пастыри?.. Позвольте вас спросить, разве правительство дозволяет «пастырям» свободное слово с кафедры? Разве у нас можно объяснять социально-демократическое значение личности Христа и его пропаганды, так, как понимает их современная наука, в лице Страуса, Ренана и прочих авторитетов?.. Пастыри!.. Чиновники по духовным требам, — с этим, если угодно, я согласна. А пастырство, апостольство, миссионерство по указке самодержавия, — извините, я нахожу, что у людей мыслящих вся эта метафизика давно уже отжила и сдана в архив. Почитайте-ка Бокля, Писарева, Ткачева, Зайцева, и вы увидите, что русский народ гораздо умнее и практичнее, чем думают, и он уже настолько понимает, что не делает никакого различия между «пастырем» и становым, например.

Тамара подняла на нее большие удивленные глаза.

— Да, разумеется, — продолжала завзятая попадья. — Становой функционирует в сфере своих обязанностей так же, как мой муж функционирует в сфере своих («функционирует»— эко словечко какое! — с невольною улыбкой про себя подумалось Тамаре). Вся разница между ними разве в том, что функции господина станового оплачены правительством гораздо лучше, чем функция моего мужа, — вот и только!

После этого Тамара увидела, что делать ей тут нечего и потому поспешила сократить свой первый визит, о котором решила себе, что он же будет и последним.

Видит она, однако, что дети ни о заповедях, ни о литургии, ни о священной истории понятия не имеют, даже необходимых молитв, по большей части, не знают, или же путают их и коверкают слова до невозможности. А между тем, от родителей и здесь, как в Горелове, приходится ей, то и дело, выслушивать сетования на это и желания, чтобы детей учили первее всего закону Божию, а не побаскам, и чтобы на дом уроки чтения задавались им более из книг церковно-славянских, чем какие-нибудь «пустые сказки», под именем которых крестьяне разумеют все вообще статьи не духовного содержания в учебниках. В то же время и некоторые из мальчиков заявляют ей, что им отцы не велят учить дома стихов и басен, а заставляют учить псалтырь, и что если они и выучивают светские стихи, то это втайне от родителей. И сами родители, наконец, выражают ей свой ропот: что ж это за учение, если детей даже молитвам не учат! Им-де такого учения, как у вас в школе, не надо; лучше-де совсем не посылать ребят в школу, чем так-то!

Что тут ей делать? Ведь они правы, эти крестьянские отцы и матери. Неужели же оставлять и дальше их несчастных детей расти вне понятия о законе Божием, не научить их молитвам и заповедям? — подумала она, да и решила себе по голосу собственной совести, что так нельзя, что если некому преподавать им закон Божий, так она сама будет учить ему — и благословясь приступила к делу. Дело пошло было на лад, и родители, и дети были довольны; но тут приезжает вдруг ревизовать свои кабаки Агрономский и, как земский член училищного совета, счел себя обязанным обревизовать заодно и школу. Явился он совершенно неожиданно и, к удивлению Тамары, такою лисою патрикеевной, таким приветливым и мягким, как бывало, в первое время в Горелове, словно бы между ним и ею никогда не существовало никаких неприятностей. Он осведомился даже, хорошо ли она устроилась на новом месте и каково ей тут живется, не нужно ли чего, — скажите, мол, откровенно, я от души готов, чем могу, посодействовать. Но Тамара, зная уже по опыту, каково может быть «содействие» г-на Агрономско-го, холодно и кратко поблагодарила его, прибавив, что ей ничего не нужно.

. — Будто уж так всем довольны?! — удивленно спросил он с лисьей улыбочкой.

— Я ни на что и никому не жаловалась, — безразлично проговорила девушка.

— Да, но все же… Впрочем, как знаете! — саркастически извиняющимся образом пожал он плечами, с легким полупоклоном. — Я, со своей стороны, счел только долгом спросить и… готов был служить; но… конечно… если не желаете, — это уж ваше дело… Как угодно-с.

— Благодарю вас покорно, — еще раз повторила она тем же холодным тоном.

— Ну-с, а чем же теперь изволите вы заниматься с детками? Могу я послушать? — спросил он с отменно галантным видом: дескать, сам я не смею, но если позволите, — и получил в ответ, что занимаются они законом Божиим.

— Очень хорошо-с. А кто же преподает им закон Божий?

— Я сама, — ответила Тамара.