Последнего замечания уж никак не ожидали ни батюшка, ни тем более Тамара, и потому с невольным недоумением воззрились удивленными глазами на Охрименку.
— Благоговения, говорю, не достаточно, — вразумительно повторил им последний. — Надо больше, больше благоговения… больше этого проникновения, так сказать, высоким смыслом священных слов гимна… чувства больше, вот что!
«Час от часу не легче!»— думалось про себя удивленно Тамаре. — «Охрименко и вдруг благоговения требует!.. Да уж не сон ли это?»
— А отчего ж у вас на стене не вижу я царского портрета? — оглянувшись вокруг, спросил вдруг инспектор. — Дети должны петь гимн, обращаясь лицом к портрету. Разве школа не имеет его?
Тамара объяснила, что портрет есть, но, по приказанию попечителя, снят и убран.
— Объяснение это не совсем верно, — скромно отозвался Агрономский. — Я, действительно, приказал прятать портрет, но это лишь в обыкновенные дни, для большей сохранности от порчи, — собственно говоря, от детской резвости, чтобы часом не разбили стекло мячиком, или не попортили как-нибудь раму; но я в точности приказывал г-же Бендавид всегда вешать его в торжественных случаях и в ожидании посещений начальства. А о предстоящем инспекторском объезде были циркулярно предуведомлены все школы, по крайнем мере, месяц тому назад. Такова истинная подкладка этого дела. Но по каким причинам г-же Бендавид не угодно было исполнить мое распоряжение, мне неизвестно.
— Почему вам не угодно было повесить портрет? — обратился Охрименко к учительнице в сухом тоне официального вопроса, — или вы не находите его здесь уместным?
«Вот этого только не доставало, чтобы меня же обвинить, как какую-то революционерку!» с горьким смехом в душе подумалось девушке. Но она не смутилась последним вопросом инспектора и начала спокойно объяснять ему, что, по принятии школы, в первый же день, случайно найдя портрет в шкафу, она сама обмыла его и отчистила, и собственноручно повесила на надлежащее место, но г-н попечитель сделал ей за это строгий выговор, и даже сторожа чуть было не прогнал с места, что как тот смел допустить самовольную отмену его распоряжения, и тогда же приказал ему убрать портрет подальше.
— Да, и я нахожу это распоряжение вполне рациональным, ввиду тех разъяснении, какие представил г-н попечитель, — рассудительно решающим образом отпарировал ее доводы инспектор. — Но это не снимает с вас упрека в небрежном отношении к его приказаниям, — внушительно продолжал он. — Если вам было сказано, в каких именно случаях следует вывешивать, вы должны были исполнить, — нравится ли вам это, или не нравится, но должны. Тут нет никаких оправданий, и я вас покорнейше прошу, потрудитесь, пожалуйста, повесить портрет сегодня же! — распорядился он в заключение внушительным тоном безусловного приказания.
— А что, гриб съела, матушка! — с насмешливым торжеством, красноречиво говорил ей устремленный на нее взгляд Агрономского.
— А это что у вас, библиотечка? — спросил инспектор, кивнув на книжный шкаф. — Каталог есть?.. Позвольте-ка мне каталог.
Тамара отперла шкаф и подала ему тетрадку со списком библиотечных книг и изданий. Охрименко просмотрел список, увидел в нем перечень всех этих, пожертвованных Агрономским, томов «Дела», «Современника», «Отечественных Записок», Щедринских «Благонамеренных речей», «Ташкентцев» и проч., но ничего не сказал на это, — словно бы всем таким изданиям тут самое настоящее место. Пробормотал только сквозь зубы «очень хорошо-с», возвращая учительнице тетрадку; но к чему собственно это его одобрение относилось, — к составу ли школьной библиотечки, к порядку ли, в каком она содержится, или к ведению самого каталога, — понимай, как знаешь.
— А это что такое у вас тут написано? Диктант? — прищурился он на классную доску и стал читать выведенные на ней мелом строки. — Заемная расписка какая-то?
— Да, расписка, — подтвердила та спокойно.
— Зачем же это? — в недоумении удивился Охрименко.
Учительница объяснила, что это она занимается иногда с учениками старшего возраста, с целью знакомить их с формами общеупотребительных деловых бумаг, чтобы они знали, как, например, писать расписки, условия, доверенности и т. п.
— «Расписки», «условия», — с оттенком иронии и недоверия повторил вслед за нею инспектор. — Ради чего же это, однако?
— Ради того, вероятно, что. оно может пригодиться им в практической жизни, в их повседневном быту, — пояснила девушка.
— Ну, знаете, этой жидовской практике насчет расписок и условий лучше бы уж в кагальном хедере обучать, а не в школе: этому они впоследствии и без нас научатся сами.
Тамара вспыхнула, почувствовав в этой грубой выходке обидный намек на свое происхождение. Однако же она сдержалась, потому что, вдумавшись в мысль упрека Охрименки, сознала в душе, что, быть может, он и прав: к чему, в самом деле, преждевременно посвящать двенадцатилетних мальчиков в казуистические формы юридических и денежных отношений. Но в оправдание свое она заметила только, что учит этому не по собственной выдумке, по предложению училищного совета, и притом по книге барона Корфа, где помещены образцы подобных форм.
— Мало ли что где помещается! — подфыркнул Охрименко.
— Книга рекомендована министерством, — заметила на это Тамара.
— Так что же-с?.. У Корфа свой взгляд, а у меня свой, и я нахожу это излишним.
Девушка замолчала, так как возражать далее, очевидно, было бы бесполезно, да незачем и отстаивать подобную учебную «практику», раз что она сама, после жестких слов Охрименки, внутренно сознала несообразность и фальшь этого дела.
Инспектор, между тем, взял одну из хрестоматий и, раскрыв ее на случайно подвернувшейся странице, положил перед одним из мальчиков старшего отделения. — Читайте!
Тот довольно бойко, без особенных запинок, хотя и не совсем осмысленно, прочел стихотворение Пушкина «Пророк».
— Объясните мне, что заключается в этом стихотворении? какая мысль его? — предложил ему инспектор.
Ученик задумался в видимом затруднении пред такою задачей.
— Мы этого не проходили, — смущенно отозвался он наконец.
— Так что ж что не проходили! Это не отговорка. Ведь вы же прочли его, по-русски понимаете, — ну, и объясняйте.
Мальчик смутился еще более и молчал. Один уже вид наезжего «начальства» — всякого, какое бы оно ни было — обыкновенно нагонял на весь класс смущение и холод, как, впрочем, всегда и везде, во всякой школе, потому, во-первых, что само «начальство» кажется сельским ученикам чем-то недосягаемо высоким, важным и умным, а самая внезапность его приезда и эта торжественность приема, как явление, сравнительно, весьма редкое, исключительное, им совершенно не в привычку. Но главное, весь этот холод и смущение нагонялись тем, что в каждом «начальстве», значение коего не всегда было им понятно, ученики, по наибольшей части, встречали не то простое, сердечное отношение к делу и к самим себе, к какому приучила их своя учительница, а что-то холодное, формалистичное, безучастно сухое и постороннее, — словно бы какой-то контрольный аппарат, присланный сюда кем-то для проверки кого-то и чего-то. В «начальстве» они видели точно бы внезапно нагрянувший «страшный суд» над собою и над учительницей — суд, который вот наехал, Бог его весть, откуда и зачем, разнес за что-то и сейчас уедет куда-то дальше… И кто его знает, что это за «начальство» такое, и чего ему нужно, из-за чего разносило оно преподавателей и зачем спрашивало учеников из всех предметов по кусочку, понадергивая из каждого и того, и сего, и десятого понемножку, на выдержку… Если даже оно и ласково, это «начальство», то и самая ласковость его опять же не та простая, сердечная ласковость, какую привыкли ученики встречать в своей учительнице, а какая-то деланная, принужденная, — словом, рассудочная, а не душевная ласковость, и это дети хоть и бессознательно, но всегда очень тонко чувствуют своим непосредственным детским инстинктом. А тут, на этот раз, «начальство» выходит совсем новое, — в первый раз и в лицо-то они его видят, — и едва лишь наехало, как уже успело показать свою строгость учительнице, сказать что-то, кажись, неприятное батюшке, выказать свое неудовольствие на что-то. Все это окончательно смущало учеников, парализуя, вследствие невольного страха и недоумения, их волю, сообразительность, память, путая их мысли и сбивая с толку, под гнетом смутного опасения, как бы не ответить на задаваемые вопросы что-нибудь невпопад и тем не вызвать бы со стороны этого грозного «начальства» нового разноса себе и учительнице.
