И возможно демократическое общество, которому удается существовать потому, что в его основе лежит принцип обмана, базирующийся на провозглашении свобод и возможностей, которые с пробуждением народного сознания действительно предоставляются в каком-то объеме, но потом молчаливо вновь забираются и делаются лишь иллюзорными, хотя и прописанными в конституции. Иначе говоря, это такое общество, в котором действует принцип частичного исполнения данного каждому члену общества прав.

Другим принципом демократии является двойная власть. Этот принцип делает общество непрозрачным и для граждан, и для разведок других держав. Первая власть — это та выборная, которая всем видна и известна. Она более — менее контролируема прессой, она создает фасад, закрывающий следующий уровень власти. В родовых обществах, эта власть либо основная, либо ее полномочия оговорены монархом. При демократии эта выборная власть становится марионеточной и не выполняет той функции, которая на него формально возлагается.

Второй уровень власти при демократии, это власть тайная, которая управляет властью явной в ключевых вопросах жизни государства. Если этого второго уровня власти не будет, то демократическое государство станет уязвимо: будет парализовано своими же свободами и внешними тайными экспансиями со стороны других государств. С неограниченным усилением власти второго уровня общество парализуется безынициативностью, а затем и коррупцией. Власть второго уровня принципиально организует искусственные трудности для власти первого уровня с целью ограничения ее возможностей.

Глобализм — это власть транснациональных корпораций над вторым уровнем власти. В типичном демократическом государстве второй уровень власти организуется спецслужбами, сросшимися с мафией и национальной буржуазией. Поэтому глобализм ведет идеологическую войну именно со спецслужбами государств. После победы над спецслужбами, мафии и национальная буржуазия — покупаются и подчиняются глобализму. Власть глобализма над вторым уровнем власти является самым таинственным политическим параметром. Эта власть могла бы быть выражена в процентах, и ее величина не постоянна во времени.

3. Возвращение к традиционному обществу потребовало бы разоблачения способа осуществления демократических свобод. По сути, демократия оказывается тонко организованной деспотией. Признавая это, так же следует признать, что согласно ряду исторических примеров, традиционное общество и государство не могут противостоять обществу и государству, построенному на демократических принципах. Так что, например, возвращение России к состоянию традиционного сословного государства (с царем во главе), сделает страну открытой для наших противников и потому не дееспособной на мировом уровне. Такое возвращение к традиции — фантастично. Реально в России может быть лишь создана бутафория, когда царь — батюшка посажен на трон и окружен дворянством, но управляют страной не они, а все те же анонимы, что и сегодня.

Именно поэтому язычество не ставит целью восстановление традиционного общества в масштабах государства. Иные скажут, что у язычников для этого «кишка тонка». Дело не в «кишке», а в том, что и на государственном уровне неизбежно соблюдается тот же принцип: «с волками жить — по волчьи выть». Ситуация в мире сегодня требует демократического государства с двойным дном. Иначе Россию с очевидностью сожрут.

При этом уровнем ниже, в масштабах местного самоуправления, нам представляется возможным организация традиционных общин, построенных на родовых принципах. Мы понимаем, что жизнеспособный человек может появиться именно в таких общинах, в то время как вне общин — в условиях демократии люди будут неизбежно вырождаться. Усилия язычества и языческая революция (о ней в третьей главе) должны ориентироваться в этом направлении.

1. В девяностых годах, на заре демократии, в средствах информации много говорилось о национальной идее России. Вышел из этого пшик. Никакой национальной идеи, с которой была бы совместима демократия, не обнаружилось.

Разберемся в сути проблемы. Есть идеи, которые присущи русскому народу (как и всякому иному народу) по его генетической природе и по стечению исторических ситуаций. Независимо от этого, искусственно формируются и подбрасываются в общество религиозные, политические и государственные идеи, не совместимые с идеями, которые несет в себе русский народ и родственные ему народы. Наконец, возможно говорить и о национальной идее. Т. е. об идее нации — человеческого образования, которое «сварилось» из народов России, в результате развития капитализма. Когда инородец говорит, что не русский он, но россиянин — то это означает, что он причисляет себя к русской нации, что он приобрел с ней единство через государство: через общность бюрократии, пропаганды СМИ, обязанностей и прав, языка, истории, общности массовой культуры. Если же он говорит, что «Я русский, только глаз узкий», — то это совсем другая форма принадлежности. Это означает душевную симпатию и принадлежность инородца к русскому этносу, помимо института государства, помимо массовой культуры и помимо СМИ.

Условимся, что под русской национальной идеей будем понимать ту идею, к которой предрасположен русский народ. Естественно понимать, что при здоровом государстве, она же и должна быть официальной национальной идеей. В государство Российское входят и другие народы, у которых так же могут быть свои этнические идеи, обусловленные их историей, народным генотипом и традицией. Их естественно учитывать в меру пропорциональности и роли народов в государстве. Но при этом есть не только количественное, но и качественное отличие. Если этническое начало в государствообразующем народе умирает, то гибнет и нация. В этом случае нация не просто дряхлеет и уменьшается численно, она еще и разрывается на части теми входящими в нее народами, чьё этническое чутье находит опасным для себя дальнейшее пребывание в теле гибнущей нации. Поэтому они отказываются от нации, предают ее в пользу своего этнического интереса. Этого требует от них инстинкт выживания, поэтому судить народы в такой ситуации оказывается трудно. В силу этого инстинкта выживания, в теле дряхлеющей нации, всплывают межэтнические конфликты. Так случилось на наших глазах в СССР. Лишь только страна вошла в полосу кризиса, прежние «братья на век», вдруг заострили свое внимание на своих национальных интересах, мгновенно переведя на своих территориях русских из категории «старшего брата» в население второго сорта.

Исторический опыт показывает, что нация, которая складывается как договор и синтез этносов при капитализме, оказывается не жизнеспособной в вековой исторической перспективе. Она существует лишь постольку, поскольку основной образующий ее народ помнит свое этническое происхождение и за счет этого обладает внутренним духовным импульсом. именно поэтому естественно и правильно утверждение, что национальная идея должна быть в первую очередь выражать или хотя бы быть совместимой с этнической идеей титульного народа.

Русский народ, очевидно, более древен, чем русская нация. По нашему разумению нация не является сплавом народов, утративших историческую память. Например, у Маркса и Ленина, типичным беспамятным представителем нации числится пролетариат. исторической памяти он не имел, но числился самым сознательным классом. Как такое единовременно могло быть — марксизм не отвечает. Мы находим эти суждения ошибочными.

В отличие от коммунистических представлений, мы понимаем, что нация в целом, и классы общества в частности, сохраняют в себе культуру, опыт и мудрость народа, их породившего. Иное дело, что тот же пролетарий может не осознавать свою историческую связь с тысячелетней традицией, но его поведение, его жизненные приоритеты его нравственные принципы, вера и предрассудки оказываются результатом всего исторического пути народа. Национальная окраска и идейная ориентация даже самых темных людей российского общества стала очень хорошо заметна на фоне культурных предложений глобализма, начиная с девяностых годов прошлого века.