Полицейский инспектор сам начал склоняться к тому, что тут что-то неладно и стал обдумывать как бы ему лучше всего попасть в дом художника Дартфорда. Дело в том, что в Англии это совсем не такая простая вещь.

По закону, полицейские не имеют права насильно проникать в чей бы то ни было дом, пока не получат на то позволения владельца.

«Мой дом — моя крепость» — говорит англичанин, и закон дает ему на это право.

Но, наконец, Мак-Гордон все-таки придумал исход из своего затруднительного положения. Взяв с собою трех полисмэнов, он отправился к дому художника.

Дартфорд сам открыл инспектору дверь и спросил, что ему угодно.

— Я слышал, м-р Дартфорд, — сказал инспектор, — что прошлой ночью в ваш дом забрался какой-то вор, который до сих пор еще сидит в нем. Полисмэн, сделавший мне это сообщение, безусловно надежный человек, и я не имею ни малейшего повода сомневаться, что он сказал неправду. Не позволите ли вы мне, в ваших же собственных интересах, сделать обыск всего дома?

К великой радости инспектора, Дартфорд немедленно изъявил согласие; Мак-Гордон внутренне ликовал и уже поздравлял себя с феноменальным успехом.

Было далеко за полдень, когда Мак-Гордон со своими помощниками вышел из дома художника; если б тот мальчишка, который сегодня утром сообщил ему об исчезновении Шерлока Холмса, теперь попался ему на глаза, бедняге, наверно, пришлось бы плохо!

В самом деле, положение инспектора было прямо таки комично; ему пришлось извиниться перед художником за напрасное беспокойство, так как во всем доме не нашлось и малейшего следа какого-либо вора.

— Мне кажется, — насмешливо заметил Дартфорд, — вашему полисмэну просто что-то приснилось. У меня были сегодня ночью гости; мы устроили маленькую попойку. Не знаю, каким образом мог бы забраться вор именно сегодня, когда мы все время были на ногах.

Инспектору пришлось проглотить пилюлю и уйти с носом. Хорошо еще, что художник не обиделся и, по-видимому, не имел намерения подать начальству жалобу за напрасное беспокойство со стороны Мак-Гордона, который повел обыск с таким усердием и рвением, что буквально не оставил без внимания ни одного угла.

Затаив в душе злобу, инспектор вернулся домой. От того, что Шерлок Холмс и Гарри Тэксон продолжали не показываться — настроение его ничуть не стало лучше.

К тому же инспектор должен был себе сказать, что его идея с обыском, которая вначале показалась ему такой остроумной, была довольно таки неудачна.

— Как ни как, а этот м-р Дартфорд с его преувеличенной любезностью мне совсем не нравится, — подумал Мак-Гордон, — ведь он, без сомнения, не такой дурак, чтобы не понять, что я искал чего угодно, только не вора. Каждый другой англичанин за это взял бы меня за шиворот и просто-напросто выставил, а этот джентльмэн еще кланяется да любезничает. Это, очевидно, что-нибудь да означает. Если мошенник, действительно, что-нибудь скрывает, то, очевидно, он был предупрежден. Экая чертовщина, в самом деле! Хоть на стену полезай!

Последнего инспектор, правда, не сделал, но состояние его духа было таково, что все подчиненные старались, по возможности, не попадаться ему на глаза. В такие минуты он бывал очень и очень неприятен.

Когда наступил вечер, а Шерлок Холмс все не появлялся, Мак-Гордон начал серьезно беспокоится, и скрепя сердце, решил еще раз отправиться к дому Дартфорда.

Если бы его спросили, чего он собственно хотел там, то он даже не сумел бы ответить на этот вопрос, но он не находил себе места и решил, что надо хоть чем-нибудь успокоить свое внутреннее волнение.

— М-р Дартфорд уехал, — сказал слуга инспектору, когда тот попросил его доложить о нем.

На вопрос Мак-Гордона, куда именно уехал художник, слуга не мог дать никакого ответа. Инспектор стал его расспрашивать, не заметил ли он сегодня ночью чего-либо особенного и тут только узнал о чрезвычайно поразившем его факте, что Дартфорд не держал в доме никакой прислуги, что он всегда сам прислуживал своим гостям, так как все лакеи на ночь уходили к себе домой и приходили только утром. Таким образом, никто из прислуги не мог бы дать никаких указаний относительно того, что происходило в доме ночью.

Это неожиданное открытие окончательно вывело инспектора из его душевного равновесия, и он просил слугу, позволить еще раз, в его же присутствии, обыскать дом.

— Отчего же, сделайте ваше одолжение, господин инспектор. Неприятности мне от этого не будет. Я все равно уже отказался от места. Если придется уйти раньше срока, то и это не беда! Идемте, господин инспектор, я очень рад оказать вам услугу!

До поздней ночи работал Мак-Гордон. Он вторично обыскал весь дом художника, простучал все стены, потолки и полы — но все напрасно, Нигде не было ни одного потайного помещения, нигде не было и следов ни Шерлока Холмса, ни Гарри Тэксона.

Опять, как после первого обыска, Мак-Гордон ушел ни с чем; опять ему так и не удалось добиться ни малейшего результата.

Шерлок Холмс более часа просидел в темноте, обдумывая свое положение, и в результате пришел к следующим соображениям:

— Одному мне до потолка не добраться. Значит, надо попытаться разбудить Гарри. Спасительное средство славу Богу, при мне; только шприца нет.

Сыщик снова засветил свой электрический фонарик и подошел к спящим.

Достав из кармана маленький ланцетик, он прикорнул около неподвижно лежавшего Гарри и приступил к операции.

Он слегка надрезал кожу на руке молодого человека, затем накапал в ранку пять капелек жидкости и крепко зажал ее пальцем.

То же самое проделал Холмс и над спящей девушкой. Так как он не знал, когда именно наступало действие загадочной жидкости, то потушил фонарик и сел около Гарри так, чтобы быть под рукой, как только тот начнет просыпаться. Но усталость победила и его могучую натуру; глаза его сомкнулись, он заснул.

Через некоторое время он вздрогнул, очнулся и прежде всего схватился за фонарик. Блеснул свет. Холмс оглянулся. Кругом все было по-прежнему — товарищи его одиночества спали все тем же крепким сном, каким спали и раньше.

Шерлок Холмс посмотрел на часы и к немалому удивлению убедился, что сам проспал ни более, ни менее, как восемь часов; ночь уже миновала; на дворе должно было быть утро.

Правда, здесь, в темном подвале, оно не было заметно. Здесь царила вечная ночь. Одно счастье, что воздух был более или менее чист, не такой ядовитый, как в известковых ямах китайской чайной. В одном углу Холмс нашел кувшин с водой; он выпил глоток, снова потушил фонарик, чтобы не расходовать напрасно энергии и стал опять ждать.

Он решил ждать до полудня, а если к этому времени со спящими все еще не произойдет никакой перемены, повторить впрыскивание еще раз.

Время тянулось томительно долго. Несколько раз Холмс вскакивал, брался за фонарик и собирался впрыснуть спящим капли, но каждый раз побуждала его сильная воля и он опять садился ждать.

Среди гробового молчания сидел он, как страж мертвых. Иногда он прислушивался — не слышно ли какого-либо шороха, какого-либо хотя бы самого слабого звука… но ничто не нарушало могильной тишины.

Наконец, часы показали двенадцать. Тогда Холмс решился повторить операцию впрыскивания. Он засветил фонарик, достал ланцетик и капли. Но каков же было его ужас, когда он, подняв руку своего молодого помощника, увидел, что место, где было сделано впрыскивание, сильно опухло, а кожа казалась как будто обожженной. Видно было, что средство применено не так, как следует.

Вместо того, чтобы пробудить, оно как будто только отравило больного.

В сильнейшем волнении Холмс подбежал к молодой девушке. И здесь тот же результат. Рука опухла, кожа обожжена.

У сыщика опустились руки; он снова потушил фонарик и в темноте взволнованно зашагал взад и вперед.

Прошел весь день. Наступил вечер.

Шерлок Холмс не чувствовал ни голода ни жажды. Он только ломал себе голову, не обманул ли художник своих товарищей? Существовало ли вообще средство, которое вылечивало от ужасной сонной болезни?