«Трус»! — вот как назвали Терезу.

— Чтоо? Что ты сказал? Что он сказал, говорю?!

— Остановись, хам, мурло!

— Чтооо?! — совсем обалдел Тереза. — Да я тебя сейчас по­полам разорву, сопляк, гнида!

— Послушай меня, хорошенько послушай, — сказал ему Бучута. — Чтоб я мог наказать тебя, ты должен совершить какой-нибудь проступок, а нет, так извинись перед отцом и я все тебе прощу. Проси прощения у отца, а я лично на тебя не сержусь. Решай, как тебе будет лучше.

— Больше ничего?.. — скорчил презрительную рожу Тереза. — Я вот тебе сейчас так извинюсь по уху... — и занес руку.

— Ты мне зубы не заговаривай. Стало быть, извиняться не будешь, да?

— Ии...

— Нет, да?

— Еще чего?

— Тогда, если ты настоящий мужчина, соверши какой-нибудь проступок.

— Проступок? — Тереза глянул по сторонам, да вдруг как грохнет по плечу оказавшегося к нему ближе других человека, а, именно Шашию, что тот свалился чуть не замертво. — Вот!

— Не-ет, это чепуха, — нахмурился Бучута. — Шашиа — твой сторонник, и если ты его все же ударил, то явно только по глупости. За глупость же я лично никого не наказываю.

— А кто тут твою сторону держит...

— Папико, вот...

— Этот? — спросил Тереза с брезгливой гримасой. — Фиф, к такому прикоснуться рукой! К этому обалдую, фиф...

— Ооо, это уже по-настоящему со зла, это уже прямое оскорбление, — сказал Бучута, переступил два шага, подпрыгнул и — что это было, люди добрые! — врезал Терезе такую затрещину по харе!

— Ии... — приложил Тереза руку к щеке, — правда ударил?!

— Да, — сказал Шашиа, с трудом поднявшись на ноги. — Правда.

— Ии... — растерялся Тереза, — ииэ...

— Послушайте меня, — сказал Бучута, — и вникните в мои слова как следует. Вы можете вызвать меня на дуэль, и хотя я стреляю очень метко, тем не менее я возражаю против пистолетов. Как никак пуля есть пуля, и тут недалеко от беды.

— Ии... вырвалось у Терезы. — Кого ударил, а? Ну?!

— И поэтому мы будем драться равно доступным каждому средствами, то есть собственными руками. Согласны?!

Он говорил, будто сажал пуля в пулю.

— Ииэ... руками?

— Руками, да.

— Не надо, сынок, Бучута, — воскликнул Арджеванидзе, — убьет он тебя, право слово, убьет... Он же вырос на моих глазах, я знаю, что тебя ждет, не надо, оставь, сынок...

— А у вас, оказывается, доброе сердце, Самсон. Это — хорошо.

— Не надо, Бучута, парень, — пустился в уговоры и Пармен.

— Цыц, Пармен... — с улыбкой пригрозил ему Бучута.

— Он и правда разорвет тебя до пупа, — предостерег Титико Глонти.

— Выражайтесь прилично, — строго сказал Бучута и насупился. — Слова надо выбирать.

— Оставь, Бучута, не надо, — вступил в разговор и Чедиа. — Давид, правда, одолел Голиафа, но у него хоть была в руках праща, а ты на что рассчитываешь?!

Но Бучута сказал:

— У каждого из нас есть свой секрет. — И повернулся к Терезе:

— Ну, так начнем...

Оии, люди, что за история стряслась в Харалети, врагу, врагу своему не пожелаешь. Два титана — один по силе, другой по уверенности в себе — схватились друг с другом, и ведь должен же был кто-то из них оказаться побежденным, а это для нас, харалетцев, и, главное, для них самих, было непредставимо. Но когда Тереза, ненадолго призадумавшийся после твердых слов Бучуты, стянул через голову сорочку, мы, потеряв всякую надеж­ду, увидели — что? — мы увидели бугорки, тропинки, холмы, растекающиеся ручейками синие жилки, каналы, канавки, и мало ли, мало ли еще что; а Бучута тем временем осторожно снял часы и попросил первого, кто попался ему на глаза, — а им как раз оказался я, — спрятать их до окончания схватки, после чего Пармен Двали подал знак, и в тот же миг откуда-то издали послы­шался оклик:

— Чего вы не поделили?! Бросьте спорить!

— Да пошел ты... — буркнул Тереза и замахнулся своей богатырской ручищей.

Пусть бы рухнул мир, я бы здесь все равно не прервал своего рассказа: это было сродни исполинской волне, девятому валу бу­шующего океана, и когда волна перекатилась над головой жертвы, Бучута высунул голову и с коротким «цклуп» въехал потерявшему равновесие Терезе в самую челюсть! Однако Те­реза ничего не почуял. Он вновь вскинул свою исполинскую ру­чищу и замахнулся, но Бучута вовремя унырнул, а когда он вновь всплыл на поверхность, то двинул Терезе своим маленьким ку­лаком под скулу, и, видать, здорово прищемил ему ухо, — тот так взревел, что у нас волосы на всем теле встали дыбом; в вихре огромнейших кулачищ Терезы маленького Человека уже перестало быть видно, так что даже сам Тереза заинтересовался, куда-де он мог сгинуть, и тут вдруг Бучута, целый и невредимый, вновь высунул голову и звезданул превратившемуся в одно сплошное зрение Терезе в самое рыло... Уух ты! Ну не сойдешь после этого с ума! Теперь противники закружились вихрем, и пудовые кулачища Терезы замелькали градом, так что от них чуть было не досталось Пармену. Мы все мигом взобрались на деревья и уже оттуда слышали посвист в воздухе терезиных кулаков, но стоило Терезе чуть приостановиться, как мы вновь увидели целого и невредимого Бучуту, который снова долбанул Терезу по харе.

— Исключительно высокая техника, — заметил с ветки Оси­ко, — поистине отлично отработанный удар.

Бучута усмехнулся и в мгновение ока отскочил в сторону, а Тереза с ожесточением всадил кулак в пустоту, — туда, где только что маячила Бучутина голова. Распаренный, запыхавшийся, с разлохмаченной головой и оскаленной пастью, Тереза, со своими обезумевшими, налитыми кровью глазами, был так страшен, что на него и взглянуть было боязно, и уж горе тому, кого бы настиг его кулак, но Бучута рассчитанными, отшлифованными движения­ми уходил от ударов, а когда Тереза замахнулся на него ногой, он ловко увернулся и — не так, мол, надо, а вот как! — хорошо понаддал ему коленкой в живот, а затем, подпрыгнув, въехал головой в рыло.

— Тончайшая техника, — заметил с ветки Осико, — даже, можно сказать, утонченная.

У Бучуты снова мелькнула на лице слабая улыбка; увернув­шись от сокрушительной длани своего противника, он рывком выставил вперед кулак, и Тереза напоролся на него всей своей тяжестью, а когда он выпрямился, мы все увидели, что у него рассечена губа. Ошеломленный, по-бараньи вылупив от удивления глаза, он провел тыльной стороной ладони по лицу и, увидев кровь, с побелевшими от лютой ярости глазами, неистово замахнул­ся, но Бучута, разумеется, и тут увильнул, а когда он занес руку для ответного удара и Тереза прикрыл пальцами губы, в то самое мгновение маленький твердый кулак второй руки Бучуты гвоздем врезался ему под дых. С искаженным от боли лицом, Тереза едва перевел дух — Терезе тоже надо было дышать... А я все сжимал в руке маленькие плоские часы и слышал их четкое тиканье — время шло.

Пока Тереза приходил в себя, а Бучута спокойно ждал, Оси­ко еще раз отметил:

— Поразительная техника. С такой рафинированной техникой кого угодно измотаешь.

Бучута, правда, на сей раз и бровью не повел, но мы все-таки почувствовали, что он разозлен. Тереза, отдышавшись, попробовал было замахать руками, но одумался и неожиданно попросил:

— Ну дай хоть разок тебя ударить...

— Давай, — сказал Бучута. — Пока один из нас не свалится, я не сойду с места.

— Правду говоришь? — недоверчиво переспросил Тереза и плотоядно провел кончиком языка по губам. — В самом деле, а?

— Да.

— На что ты рассчитываешь? — спросил с ветки Осико. — Тут тебе твоя образцовая техника не в помощь.

— У каждого из нас свой секрет, — ответил Бучута, не подни­мая головы.

И пошло-поехало, но что — два харалетских титана: теперь Бучута тоже стал титаном в наших глазах, — ринулись друг на друга и затоптались, чуть переступая и все же каждый оставаясь на своем месте; мы слышали ужасающий глухой перестук; за­махиваясь с плеча, они изо всех сил избивали друг друга, моло­тя без разбора кулаками по лицу, груди, животу, и, что самое удивительное, Бучута словно бы вырастал на наших глазах и стал почти вровень с Терезой, я еще никогда не видел воочию такого невероятного превращения, — он уверенно, как настоящий мужчина, закрепился на месте и... Какая там техника, где там техника! — это была обычная уличная потасовка, без соблюдения каких-либо правил: они почем зря вслепую избивали друг друга, стараясь каждый лишь о том, чтоб любой ценой сломить своего противника. И вдруг оба одновременно отчаянно замахнулись для решительного удара, и до нас донесся какой-то ужасающий звук — кто-то из них опередил другого, и оба ненадолго оста­новились. В том кладбищенском безмолвии слышалось только ти­канье часов. Но вот Тереза внезапно завалился назад и рухнул, как подрубленное дерево, на зеленую мураву.