«Нанжи, как мы теперь видим, был одновременно и зауряднейшим, и изысканнейшим маршалом Франции. Прекрасное, ничем не примечательное лицо, хорошее не выдающееся телосложение, воспитанный среди галантных интриг супруги маршала де Рошфора, его бабушки, и мадам де Бланзак, его матери, которые были искушены в этом и считались неплохими наставницами. Увидев свет в ранней молодости, ибо они составляли там что-то вроде центра, он не знал иных забот, кроме как нравиться дамам, говорить на их языке и добиваться их с не свойственной его возрасту и веку скромностью. Никто не был так моден в свете; под его командованием был совершенно детский полк; он проявил силу воли, старание и блестящую храбрость на войне, и дамы оценили это в достаточной для его возраста мере. К нему благоволил монсеньор герцог Бургундский, бывший ему почти ровесником, и весь бургундский двор, где он был очень хорошо принят. Монсеньор, страстно влюбленный в свою супругу (как и весь его двор!), не был сложен так же хорошо, как Нанжи. Но принцесса так разумно отвечала на все его сомнения, что тот умер, ни разу не заподозрив, что она обращала свои взоры на кого-либо еще. Нанжи не был равнодушным человеком, просто он боялся влюбиться…»

Этот небольшой шедевр едкой злости характеризует человека лучше, чем что-либо другое. Сен-Симон посвящает многие страницы этой фигуре, его любовным увлечениям, тому, что он называет «его пошлостями», но мы, в любом случае, не можем до конца доверять его субъективному мнению.

После Бришанто замок Нанжи стал собственностью маркиза де Ля Герша, личности гораздо менее яркой, запомнившейся тем, что благодаря ему в 1749 году здесь был подтвержден маркизат.

Объединяющий три древние башни с левым крылом, возведенным в XVI веке, замок Нанжи, видевший обворожительную юную де Ламбаль, и поныне встречает румяных (и не очень) невест в час их бракосочетания: он стал городской мэрией.

1820 год. Прекрасный летний день. Две девушки, наклонившись над письменным столиком, были заняты сочинением письма, которое, похоже, у них не совсем получалось. Увлеченные, они даже не обращали внимания на пейзаж, открывавшийся из окна: ласкающая глаз долина Торе и соседние с городом Кастр небольшие деревни.

Они были кузинами и ровесницами, им обеим было по семнадцать. Та, что повыше – Леонтина де Вильнёв. Ее отец, граф де Вильнёв, был хозяином милого замка Отрив, построенного из светлых камней и сохранившего от Средневековья лишь скромную башню. Другая, Корали де Жекс, считалась ее ближайшей подругой. Обе девушки выросли вместе, поскольку замок Жекс находится совсем близко от Отрива. Они мыслили и даже шутили одинаково, и совпадали не только их вкусы, но и мечты.

Но особенно страстно девушки увлекались чтением и литературой. Эта страсть заставляла их грезить Парижем – центром литературного света; но это были лишь мечты, ведь они даже не знали, увидят ли они его когда-нибудь. А властителем их дум был тот, кого вся Франция вслед за несколькими знатными дамами звала Волшебником: это был виконт Рене де Шатобриан, роман которого «Апология христианства» заставлял плакать от волнения Леонтину и Корали…

Итак, в тот день Леонтина и Корали старательно писали письмо; после стольких сомнений они наконец решились совершить этот очень важный в их жизни шаг: обратиться с письмом к великому писателю в надежде (пусть и очень слабой) получить в ответ несколько слов, написанных его высокочтимой рукой… Их письмо было так трогательно:

«Господин виконт, мы не имеем чести быть вам представленными, но знаем вас по красоте ваших произведений и по вашей преданности королю. Нам прекрасно известны доказательства вашей преданности, и мы счастливы, что вы живете на белом свете. Поэтому нам было бы очень приятно, если бы вы когда-нибудь оказали честь нашим замкам своим приездом. Мы не сможем показать вам розарии Иерихона или пальмы Гаде, но вы точно увидите здесь старинные дубы, пережившие многих наших предков…»

Сразу скажу, что это письмо так и не будет отправлено. Когда оставалось уже только подписаться, Корали вдруг испугалась. Она была более робкой, чем Леонтина, и дрожала при мысли, что непостижимый кумир примет их за двух сошедших с ума дурочек. Тогда Леонтина убрала письмо, стараясь больше не думать о нем. А через несколько лет Корали вышла замуж, из-за чего подруги стали видеться гораздо реже.

И вот однажды, ноябрьским вечером 1827 года, Леонтина, сидя в полном одиночестве за своим письменным столом, с бьющимся от восторга сердцем предприняла еще одну попытку осуществить свою давнюю мечту.

«Честно говоря, месье, я не знаю, зачем пишу вам. Очень многие и до меня досаждали своими анонимными посланиями знаменитым людям. Наверное, у меня было много предшественниц, но никто еще не говорил вам: «Именно вы зародили в моей душе восхищение. Я была ничем. Лишь обыкновенной девушкой, воспитанной в глубинке, но вот однажды ваши произведения открыли для меня источник радости…»

Письмо было подписано просто – Адель. Так же, как и семь лет назад, Леонтине не хватило смелости полностью исполнить свой замысел: она решила скрыться под чужим именем и дала совсем другой адрес. Но о чудо! Через несколько дней пришло письмо! И какое письмо!

«Мадемуазель, если мы в один прекрасный день встретимся с вами, я, вероятно, увижу красивую юную окситанку, прелестную и искреннюю. А вы увидите старика с седой головой, в котором от рыцаря осталось одно лишь сердце. Но нет, мы не увидимся, мадемуазель. Я не хочу попасть во власть иллюзий, а вам не стоит лишаться ваших…»

Можно себе представить радость Леонтины, которая тут же вновь взялась за перо. И постепенно между Волшебником и «красивой окситанкой» установилась регулярная переписка. К сожалению, сохранилось лишь несколько писем девушки. Послания же Шатобриана, напротив, сберегла одна юная поклонница, и по ним мы теперь имеем возможность проследить за развитием этой идиллии…

Не отдавая себе отчета, Леонтина полюбила писателя. А он, в свою очередь, через эту переписку тоже проникся любовью к этой молоденькой незнакомке, душа которой так полно раскрылась перед ним:

«Я согласен, что для вас я – необъяснимый волшебник, – написал он ей несколько месяцев спустя, – если вы говорите мне правду, а я не напрасно считаю вас откровенной со мной. Давайте никак не будем называть наши отношения, как вы и предлагаете. К вашей молодости и прелести я могу прибавить лишь жизнь на исходе и неумолимость времени, то есть то, что уже нельзя изменить…»

«Вы говорите, что вовсе не любите меня, но вы же любите. Хотите, чтобы я раскрыл вам полное значение этого слова? А как иначе мне назвать то, что я чувствую к женщине, которую совсем не знаю? Признательностью за вашу доброту? Или нежностью, взаимной дружбой? Наконец, необъяснимым влечением, всегда появляющимся в отношениях мужчины с женщиной. Вот совершенно откровенно то, что я испытываю к Леонтине…»

Конечно же, псевдоним «Адель» исчез уже во втором письме. Почему же тогда она сначала скрывалась? По мере развития переписки тон Волшебника становится все нежнее и задушевнее:

«Вы говорите мне: я хочу счастья или горя с вами. Но вы ошибаетесь. Я принесу вам одно лишь несчастье. Я не говорю, что я какой-то роковой человек, которого вы могли бы полюбить; я говорю о том, что принесет вам это чувство. Все, кто всей душой привязывался ко мне, потом страдали. И я тоже бываю охвачен страхом, когда кто-то хочет связать свою судьбу с моей…»

Несмотря на эти слова, как же ему хотелось, чтобы она не отвернулась! Он так боялся, что она устанет от прелестной игры, возвращающей его в молодость, но еще больше он страшился увидеть ее и показаться ей на глаза, так как их огромная разница в возрасте просто не могла не оттолкнуть от него девушку… Но он был неправ: Леонтина любила в нем талант, ценила в нем писателя и его душу; в то время как для него, соблазнившего столько женщин на своему веку, любовь – это была реальность, соседствующая с мечтой…