И тут Моранси охватил праведный гнев! Да по какому праву этот человек осуждает невинную девушку на ужасные мучения?! Эсклармонде было лишь шестнадцать лет, она имела право на жизнь. Мать тоже не должна была увлекать ее за собой, зная, какими могут быть последствия… Бертран тщетно сотрясал воздух обвинениями. В ответ он получил лишь полные сожаления взгляды и все те же слова: брак нечист по своей сути, и костер предпочтительнее; это недолгие мучения, но взамен будут даны вечная любовь и блаженство, Божье величие и свет Рая…

Бертран бесновался в бессильной ярости, он уже не владел собой и был готов броситься на Марти, но тут вдруг почувствовал чью-то руку на своем плече. Обернувшись, он узнал Раймонда де Перелла; взгляд старого рыцаря являл само воплощение муки.

– Оставь, мой мальчик! – произнес он. – Ты с ними не справишься. Я уже пытался…

Бертран дикими невидящими глазами обвел собравшихся. Каменные лица, опущенные глаза «совершенных» и фанатичный взгляд Корбы де Перелла, матери, чьи руки одновременно оберегали и властвовали, давя на плечи своей дочери. Немного придя в себя, он увидел епископа, молчаливого, но абсолютно непреклонного. Казалось, игра проиграна: отчаяние холодной волной захлестнуло его – всего лишь на миг, ибо он не желал признавать свое поражение. Ведь у него еще оставалось немного времени.

Волей случая однажды в эту жестокую зиму осады ему удалось встретиться с Эсклармондой у входа в подземелье. И вот теперь он преклонил перед ней колени и, делая вид, что прощается, шепнул ей, что будет ждать ее в условленном месте после трапезы. Там, не теряя времени, за несколько минут рассказал ей о своей любви. Он умолял девушку поверить ему и не приносить себя в жертву. Она выслушала его, а потом даже призналась, что он ей тоже симпатичен. Но тут же заявила, что истинная жертвенная любовь принадлежит не этому миру, а иному. А если Бертран искренно любит ее, то он должен к ней присоединиться… Слова Бертрана Марти оставили глубокий след в ее душе. Единение в смерти – вот о каком браке мечтал этот ребенок шестнадцати лет.

А почему бы нет, в конце концов? И Бертран разыскал епископа, чтобы просить его о включении себя в число его послушников. Так он сможет последовать за своей любимой в смерти. Но и этого Марти не позволил ему. Якобы, чтобы быть допущенным к славной смерти, просто любить недостаточно, надо иметь веру, а веры-то Моранси и не имеет. К тому же его миссия якобы еще не была закончена. Ему собирались поручить еще одно важное дело! Сокровища катаров пока оставались в замке, и они не должны были достаться победителям.

Епископ объяснил: трое «совершенных» – Амьель Экарт, Гуго и Пуатвен – призваны спасти реликвии. Монахов спрячут в подземелье, где теперь хранятся припасы, а вход замуруют. После сдачи замка, ночью, Моранси поможет им выбраться из тайника и на веревках спустит в пропасть вдоль отвесных скал. Потом они будут отправлены в надежное место.

Можно себе представить, как юноша отреагировал на подобное приказание! Спасать «совершенных» после того, как у него собирались отнять жизнь и даже смерть Эсклармонды? Да они смеются над ним?! Нет уж, пусть лучше будет обмен: спасение сокровищ против жизни девушки!

На этот раз шансы договориться были вполне реальные, так как спасение сокровищ – это дело очень важное. Было видно, что Бертран Марти колеблется… Но он все же решил не уступать, ибо Эсклармонда сама стремилась к смерти. А этой жизни, которую ей хотели подарить, она не желала. Она сама хотела последовать вслед за матерью и бабушкой по пути, ей предначертанному. Более того, если ей откажут в Consolamentum, она уморит себя голодом, как это делали все «совершенные», когда желали покинуть этот мир. Что же касается Моранси, то, если его коснулась скорбь, ничто не мешает ему достичь своей цели: он может найти смерть, которая позволит им соединиться в Вечности… Разве не об этом доказательстве любви его просила возлюбленная?

И как прикажете поступать после таких слов? Чем на это отвечать, если не согласием? Побежденный, повесив голову, Моранси вынужден был исполнить то, что от него требовали: подготовить исчезновение сокровищ и людей, которых он теперь ненавидел, но готов был (он это теперь точно знал) сделать все, чтобы их спасти.

Через несколько часов трое «совершенных» скрылись в подземелье, а вход в него замуровали. Однако Бертран не присоединился к ним, как от него требовалось. Он хотел испить чашу горечи до дна.

Стоя рядом со стариком Перелла, чье лицо было залито слезами, он видел, как открываются так долго остававшиеся неприступными ворота замка и как они пропускают во внутренний двор людей короля. Он видел длинную вереницу катаров, связанных попарно, тяжело двигавшихся, спотыкавшихся о камни на дороге к огромному костру, приготовленному в поле перед замком.

Там палачи оградили кольями площадку, закрытую со всех сторон, и набросали на этом пространстве бревен, вязанок хвороста, просто веток и даже соломы, чтобы сырое дерево быстрее занялось. Сверху налили смолы и посыпали серы. И в этом аду должны были погибнуть около двухсот мучеников, которые добровольно вышли к сенешалю и папскому легату.

Эсклармонда, чьи светлые волосы, ниспадая на плечи, оживляли черное платье, в которое она теперь была одета, шла во главе этих людей, рядом с Бертраном Марти. А он во весь голос пел псалом, который нестройными голосами подхватила вереница монахов, шедших следом. Пение болью отзывалось в сердце Моранси, который не осмеливался даже взглянуть на отца девушки. Лица обоих были каменные, но чувствовалось, что души их пребывают в агонии.

Вскоре приговоренные подошли к изгороди. Палачи, ожидавшие их, развязывали несчастных и одного за другим грубо толкали внутрь, прямо на вязанки хвороста. Потом вход закрыли и с четырех сторон забросали площадку факелами. Сырое дерево дымило, вызывая приступы удушья и кашля, потом появились языки пламени, а вслед за ними и первые крики боли. Все время было слышно пение. Оно не прекращалось до самого конца.

Теперь старый Раймонд де Перелла упал на колени и разрыдался, он уже не мог дольше сдерживаться. Две его дочери, стоявшие рядом, потеряли сознание при виде этого ужасного зрелища. Кроме них ни одна женщина не осмелилась прийти посмотреть на это пламя, послушать это пение…

Огромная печь горела до самой ночи, и тишина мало-помалу установилась в ее пылающем чреве. Жертвоприношение сопровождал ужасный запах, повисший над горой и распространившийся по всей округе. Говорят, что солдаты молчали все время, пока угли не превратились в пепел. Молчание и неподвижность. Казалось, каждый из этих людей осознавал, что присутствует при неслыханной драме, одной из тех, что знаменуют не только эпоху, но черным пятном ложатся на всю историю страны.

В замке, несмотря на горе, смогли воспользоваться всеобщим остолбенением. Моранси спустился в подземелье и выпустил спрятанных там катаров. Ночью трое мужчин, не замеченные солдатами, спустились вместе со своей ношей с головокружительной высоты отвесных скал по веревкам. Сокровища, унесенные ими, так никогда и не были найдены. Позже думали, что их могли спрятать в глубоких пещерах возле Усса. И если бы мы не знали наверняка, что хранители клада тайно исчезли, все это могло бы стать одной из многочисленных легенд этих мест. Но мы точно знаем, что сокровища были. Видимо, это было золото, но еще вероятнее – какие-то священные предметы и, может быть, какие-то из самых больших тайн катаров.

Что же касается Бернара Моранси, сохранившего жизнь себе на горе, то он покинул страну, чтобы более уже никогда не возвращаться. В поисках смерти он влился в ряды тамплиеров, надев белый плащ с красным крестом, одеяние монаха-воина. Говорят, после той ночи в Монсегюре его черные волосы стали совершенно белоснежными…