«С моей подругой молчаливой…» С моей подругой молчаливой Поля Авзонии счастливой Я в день весенний посетил: В стране прославленных могил Весна цвела, благоухала, Как дух Горация светла, Непринужденно весела Как эпиграмма Марциала, И муза юная моя Сияньем солнечным пленилась. Вернулись мы. Все тот же я; Моя подруга — изменилась: Ей непонятны и смешны Туманы прежних песнопений, Больные, трепетные сны Забытых ею вдохновений. «Понятен мне твой злобный крик…» Понятен мне твой злобный крик: Ответа ждешь ты, клеветник; Но мы забывчивы, поэты: Умри, мой друг Врага из Леты Я эпиграммой не спасу. Кого люблю, кого ревную, Тому бессмертие дарую И мирт невянущий несу. ПОДРАЖАНИЕ («Фалерна темное вино…») Фалерна темное вино Благоуханней в тонкой чаше. Смотри, вот золото: оно В моей руке ценней и краше. Не убеждай меня, пришлец, — То скучный труд и труд напрасный: Пою, восторженный певец, В прекрасном теле дух прекрасный. С АРАБСКОГО («Огромный коршун в небе рея…») Огромный коршун в небе рея, Увидит жирный труп злодея, Слетит с пылающих высот, Себя с находкою поздравит И к ночи на восток направит Отяжелевший свой полет. СЕДЬМОЙ ДЕНЬ ТВОРЕНИЯ («Заря вечерняя зажгла…») Заря вечерняя зажгла Великих риз недвижный пламень, И человек, и зверь, и камень Поют Создателю: хвала!.. Он опочил. Сладка дремота И миром созданным светла Миродержавная забота Предвечнодумного чела. «В звездном узоре сокрыто вселенной названье…» В звездном узоре сокрыто вселенной названье. Старше оно, чем звезды первозданной сиянье. Тайнопись неба прочтет ли ученый астролог? Беден язык человека и век наш недолог. Но лишь блеснут в небесах сокровенные знаки, Смертью объяты и люди, и звери, и злаки. Воины спят, погубив неприятеля в битве. Вор под смоковницей спить, позабыв о ловитве. Ночью на льва нападет ли голодный ягненок? Лев безобиден и тих и храпит как ребенок. В келье отшельник заснул, на полу растянувшись, Утром проснется, чуть свет, и увидит, проснувшись: Змей ядовитый в почетном углу, под лампадой, Мирно свернулся, дремотною скован усладой. День настает — и до ночи сильнее закона Правда мольбы, и борьбы, и ловитвы, и стона. «Вечереет. Жаль былого…»
Вечереет. Жаль былого, Жаль желтеющих цветов, Жаль сиянья золотого Отлетевших юных снов! В парке робкое молчанье — И средь этой тишины Горько дышать чарованья Отзвучавшего рыданья Умирающей весны. «Она любила бытие…» Она любила бытие, Но так спокойно в нем сияла, Как будто вовсе и не знала, Что целый мир у ног ее. То не было благоуханье Или упрямство чистоты, Но в ней таилось обаянье Какой то высшей красоты И, понимая искушенья И ясной вольностью дыша, Ни сочетанья, ни плененья Ее не жаждала душа. «На спящий пруд с насмешкою больною…» И чудный сон — и тихий сон и странный… На спящий пруд с насмешкою больною Глядит луна с далекой высоты. Дремотных трав ленивые листы В тяжелом сне склонились над водою. Чу… ветерок… Что, если смерть придет И тонкими, изящными руками, Незримая, меня вдруг обовьет, К немым устам как женщина прильнет И выпьет жизнь холодными устами?.. «Песни спеты, перепеты…» Песни спеты, перепеты — Сердце бедное, молчи: Все отысканы ответы, Все подделаны ключи; Мы — последние поэты, Мы — последние лучи Догорающей в ночи, Умирающей планеты… После нас — ночная тьма, Процветание науки, Протрезвление ума, После нас — ни грез, ни муки, Бесконечная зима Безразлично серой скуки. «Я прежде был волной. Не знал я ни печали…» Я прежде был волной. Не знал я ни печали, Ни страсти роковой… В задумчивой ночи Сияньем сладостным таинственно пронзали Меня далеких звезд далекие лучи. Я прежде был волной… В томительной пустыне, В пылу земных страстей, охвачен суетой, Молюсь я, как лучам целительной святыни, Сиянью грезы золотой. |
