1 августа 1883 года между Тео и Винсентом состоялся серьезный разговор, в котором Тео как представитель семьи принуждал своего брата принять решение относительно Син. И он его принял, судя по письму от 18 августа, с тяжелым сердцем, потому что говорил в нем, что должен расстаться с Син: «Сейчас я вынужден уйти от себя самого в окружение людей, для которых важно определенное положение, и они всегда его поддерживают. Я твердо намерен бросить все и уйти в работу. Борьба между любовью и долгом больше не существует для меня. Я говорю тебе, что выбираю долг, и этим все сказано».

Эта тяжелая покорность, связанная с жизнью семьи, освободила в нем те внутренние силы, которые сделали из него величайшего художника своего столетия. Расставшись с Син, 2 сентября 1883 года он покинул Гаагу и отправился в убогую болотистую местность провинции Дренте. Но разлука с Син и ее маленьким сыном была тяжела для него, и после прибытия на новую квартиру он захотел вернуться к ним, о чем признался брату: «Если я вижу где-нибудь бедную женщину с ребенком на руках или у груди, то мои глаза сразу же увлажняются». Впрочем, вообще он не ориентировался в своем новом окружении, потому что через несколько дней спрашивал себя: «Зачем я сюда необдуманно приехал… что я могу здесь делать? Мне невыносимо грустно оттого, что здесь меня никто не отвлекает от работы, я должен работать и забыться, иначе я буду сражен».

В это время Ван Гог окончательно определился в том, что своей жизненной цели и права на существование он может добиться только искусством, и только оно может сохранить его психическое спокойствие: «Когда я забочусь о том, чтобы уйти в работу или потеряться в ней, то мое настроение становится намного лучше». Это понимание дало необходимые силы и чувство уверенности в себе, но в то же время на протяжении нескольких недель вспыхивали другие проблемы, которых он опасался: ссора Тео с парижским филиалом «Гупиль» или решение Тео «улизнуть» от всех, или открыть собственную лавку по торговле произведениями искусства, потому что ему надоело постоянно финансировать Винсента, своих родителей и подругу Марию. Было ли это определенным намеком на возможное самоубийство, как это нам представил Маттиас Арнольд, сейчас трудно сказать. Но одно можно установить точно: мысль о том, что он может потерять своего лучшего друга и единственную финансовую поддержку очень волновала Винсента. Он писал Тео: «Скрыться или улизнуть и тебе, и мне хотелось неоднократно. Когда во мне возникали такие желания, я был в подавленном состоянии, но всякий раз при этой мысли я повторял себе, что это не достойно ни тебя, ни меня». В конце концов оказалось, что вокруг сообщения Тео было много шума из ничего, но у Винсента угроза потерять финансирование со стороны брата вызвала глубокие переживания и сильное душевное мучение.

Неуверенное финансовое положение и тяжелое психическое состояние заставило Ван Гога не один раз в течение трех месяцев во время его проживания в Дренте бывать у своих родителей, которые тем временем переехали в Нюэнен, где находился последний приход пастора Теодора. Это декабрьское время ознаменовалось разнообразными «видами психических волнений». Прежде всего это выразилось в разочаровании, полученном в связи с возвращением на родину, потому что его отношения с родителями «принципиально не изменились», хотя во время его пребывания в родительском доме отец целыми днями оказывал ему дружеское расположение, но Винсенту оно казалось «внешним доброжелательством, скрывающим железную жестокость и холод льда и напоминало песок, жесть или стекло». Даже после того, как ему предложили, после всех «ночных размышлений и взвешиваний», пожить в родительском доме и оборудовать временную мастерскую, он все равно инстинктивно чувствовал страх перед своей семьей. Свое чувство он попытался выразить брату потрясающим сравнением: «Эту боязнь, охватывающую меня дома, можно сравнить со страхом, когда в доме боятся собаку, которую тем не менее нужно иметь. Мокрая и лохматая она ходит по комнатам. Между тем, у животного несмотря на то, что она собака, человеческое лицо и душа… Этот дом для меня слишком хорош, и отец, и мать, и все остальные — чрезвычайно хороши. Но собака понимает, этот приют всего лишь „дом, где ее терпят“, — и она должна попытаться найти себе где-нибудь другую конуру. Собакой является сын, который неблаговоспитан, но об этом лучше помолчать, потому что отец давно забыл, а может, никогда и не думал, что означает связь между отцом и сыном… Я с удовольствием хотел бы признать, что отец настроен по-другому, но понимаю, что все иначе… И это так переполняет меня, что я едва сдерживаю слезы».

Возможно, это чувство послужило причиной короткой поездки в Гаагу в конце декабря для того, чтобы встретиться с женщиной, которую «очень сильно желал». Но эта встреча с Син вновь открыла его старые раны. После прибытия в Нюэнен, он написал письмо, полное обидных слов, своему брату Тео: «Оглядываясь назад, я понимаю, что покинул достойную сожаления женщину. Но я не могу отрицать того, что когда мы вместе, то ведем себя неправильно. И я вижу теперь твои слова и даже тебя самого несколько по-другому и не могу больше думать о тебе с тем чувством, которое было раньше… В своих словах тогда ты был слишком опрометчив: с отцом, который так часто трубит об этом, у тебя так много общего, и что ваша мудрость будет жестокой».

Ван Гог становился все более требователен к брату, который, как он думал, обязан исполнять свой братский долг и содержать его, так как он полностью посвятил себя творчеству. Это выразилось в своеобразной манере поведения: Винсент знал, что Тео продал только одну его картину и уже в середине февраля 1884 года отослал ему «почтовый пакет с тремя маленькими картинами, выполненными маслом, и девять акварельных изображений». Они были не лучшего качества, но Винсент требовал: «Ты несколько энергичнее мог бы с этим что-нибудь сделать. Ты продал пока только одну мою работу, но ты больше не пытаешься… Братья мы или нет, если ты не можешь ничего сделать, а только лишь просто давать деньги, можешь оставить их себе». Это самоуверенное отношение к доброжелательному брату свидетельствовало о том, что Ван Гог не хотел примириться с судьбой. Да, он опасался того, что этот ультиматум приведет его к разрыву с Тео, но брат на предложенную сделку не пошел. Причина заключалась не только в том, что Винсент почувствовал укол со стороны отца, но и в том, что ощутил его со стороны собственного брата, и из этого нового лишения любви он не вынес ничего кроме агрессии — могущественного способа защиты, который он применял позже в подобных ситуациях.

Неожиданно сглаживание волн раздора произошло в результате несчастного случая с матерью Винсента, которая из-за перелома шейки бедра была прикована к постели. Обеспокоенный Винсент, следуя рекомендациям врача, ухаживал за больной, причем делал это так искусно, самоотверженно и осторожно, что вся семья хвалила его: «Винсент неутомим, при этом он успевает рисовать картины и рисунки». По меньшей мере это время в семейной жизни дома пастора протекало мирно и гармонично.

Но все-таки кажется, что Ван Гог в первые месяцы 1884 года чувствовал себя несчастным, разбитым и одиноким. Антон Ван Раппард прямо указывает на его депрессивное настроение в конце февраля: «Свеча горит для того, чтобы на нее летела бабочка? Если это начинаешь понимать, то единственным вознаграждением за это может быть только самоубийство». Подобное страстное желание смерти выражено в его письме к брату, написанном в то же время: «Смерть, может быть, тяжела не так, как тяжела сама жизнь». Он просто не мог открыто проявлять свои чувства в семье. Даже если попытаться понять его странности, его небрежную манеру одеваться, то все равно нет полного понимания того, как он жил, какие творческие цели преследовал. В это время даже брат Тео по отношению к нему находился в противоположном лагере. Осенью 1884 года произошло еще одно шокирующее событие, которое на долгое время нарушило его психическое спокойствие, а именно попытка самоубийства Марго Бегеман, которая влюбилась в Винсента. Она жила по соседству с пасторским домом. К счастью, Марго вырвало от принятого стрихнина, и после долгого пребывания в больнице в Утрехте она постепенно выздоровела. В Нюэнен она вернулась в ноябре, и Ван Гог почувствовал облегчение. Тесные отношения с ней были прерваны.