Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Заходит на атаку второй. Все повторяется. Но, или я чуть запоздал с броском «мига», или он открывает огонь раньше, – пули дробно бьют по бронеспинке, будто молотком отстучали. Но жив мой самолет…

Так повторяется раз за разом стрельба по «мигу», а я ухожу от огня противника. Бросаю взгляд на высотомер. Постепенно теряю высоту с каждым уходом из-под трассы. А она так нужна мне, чтобы дотянуть до своих.

Перед самой землей мотор заглох. Выравниваю самолет и иду на приземление, «на живот». В поле зрения земля, железнодорожная будка, девочка гонит прутом корову. Такая мирная картина. И вдруг дробь пуль по бронеспинке. Но подныривать под трассу уже нельзя, – не позволяет земля. В самолете раздаются взрывы, и он, с перебитым управлением, идет к земле. Грохот… Удар головой о приборную доску – и я теряю сознание.

Смутно слышу гул моторов над собой. Очнулся от сильной боли в голове. Ломит в висках, болит лицо. Поднял голову, вгляделся в небо – тройка «мессершмиттов» цепочкой разворачивается для атаки недвижимого «мига». «Хотят сжечь на земле», – мелькает мысль. Крепко, видно, «насолил» им, что и сбитого не оставляют в покое.

Понимаю, надо немедленно покинуть самолет. С трудом отстегиваю привязные ремни, лямки парашюта. Пытаюсь подняться. И не могу. Наползает какой-то туман на глаза. В полуобморочном состоянии переваливаюсь через борт кабины. Падаю головой вниз на крыло. Замечаю капли крови и чувствую, что правый глаз ничего не видит. Все! Глаз выбит, и мне уже больше не летать. Такая горечь и обида сжимают душу. Неужели пришел конец моим полетам?!

Отползаю от самолета. Сознание будоражит вопрос: «Где я сел? У нас или у немцев?» А сверху пикируют «мессершмитты». Сейчас пойдет очередь по самолету и по мне. Недалеко, у переезда, вижу мостик. С трудом поднимаюсь и бегу к нему. Надо скрыться. Ушел под настил своевременно – рядом вздыбились бугорки от снарядов.

Надо подумать и о самообороне. Вынимаю из кобуры пистолет и заряжаю его. Однажды в Молдавии, боясь плена, чуть было не поторопился застрелиться. Сейчас знаю, что с этим спешить не следует. Надо разобраться в обстановке, а потом принимать решение.

Прислушиваюсь. Рядом никого нет, и «мессершмитты» уже уходят, так и не сумев поджечь мой «миг». Вышел из укрытия. Огляделся. Рядом домик. Видать, живет железнодорожник. Иду к нему. Открывается вид на село. Навстречу мне спешит пожилая женщина, плачет и руки у нее трясутся.

– Хозяюшка! Это Малая Токмачка?.. Здесь в селе еще наши? – спрашиваю ее.

– Токмачка! Наши здесь, советские! Воюют с немцем по ту сторону села, – показала она рукой на западную окраину. Теперь и я услышал взрывы снарядов и треск пулеметов.

Все же у своих. На душе стало веселее. Вот только залитый кровью глаз ничего не видел и это беспокоило.

– Будьте добры! Принесите воды, надо смыть кровь с лица.

Женщина быстро достала из колодца ведро воды и полила на голову и ладони. Открываю глаза – видят оба!

– Хорошо! Глаза целы, летать буду. Ну и расплачусь же я с фашистами! – рассуждаю вслух.

– Где уж хорошо? У вас все лицо поранено, – с сокрушением говорит хозяйка дома.

– Все заживет! Вот где бы найти мне медиков и перевязаться?

Она указала мне дом, в котором расположен медпункт. Иду туда, а сам думаю о том, как поднять и вывезти «миг».

Взрывы снарядов и мин, стрельба из винтовок и пулеметов усилились. Ясно, бой идет рядом. Чем он закончится, неизвестно, но увозить самолет и убираться самому отсюда надо быстрее. Можно было предвидеть дальнейшее развитие событий на нашем участке фронта. И я хотел до завершения окружения успеть вернуться в полк со своим, пусть и продырявленным, «мигом».

Здесь, у переднего края обороны, мне довелось впервые увидеть работу медицинского пункта. К сараю, около которого лежали кучи окровавленных бинтов, подвозили раненых. Внутри сарая слышались стоны и крики. Тут оказывали первую помощь. Перебинтованных клали на повозки и увозили в тыл. Санитары выносили на носилках и складывали в ряд на разостланной соломе за сараем умерших. Им уже не требовалась медицинская помощь. Я стоял и смотрел на эту страшную картину, не решаясь войти в сарай.

Ко мне подошел пожилой санитар в окровавленном халате.

– Товарищ летчик! Что вы ждете? Идемте в медпункт. Врачи окажут вам помощь.

– Нет! Подожду, когда будет посвободнее, – ответил ему, чувствуя, что идти на перевязку раньше этих искалеченных бойцов не позволяет совесть.

– Идемте! Пока идет бой, сюда все время будут подвозить раненых, – настойчиво повторил санитар.

Наш разговор был прерван взрывом снаряда. Ближайший дом завалился на бок. Вскоре двое солдат, держа на весу, принесли оттуда мальчишку лет семи, с распоротым животиком. На посиневшем лице ребенка выделялись широко раскрытые глаза. В них застыли удивление и» как мне показалось, укор нам, взрослым, допустившим такое…

Я видел много страданий, пережил гибель боевых товарищей… Но такого, видимо, не забуду до конца своей жизни. Ненависть к врагу сжала меня в комок. Жажда мести фашистам за страдания наших людей охватила меня. В упреке, увиденном в глазах ребенка, я почувствовал и свою вину, вину воинов армии, допустивших врага на нашу землю. Быстрее надо возвращаться в полк и мстить фашистским убийцам за все несчастья, которые они нам принесли.

Повернулся, было, чтобы уйти. Но меня задержала медсестра. Тут же во дворе она промыла рану и забинтовала.

Двинулся в сторону передней линии обороны. Вскоре встретил сержанта и попросил проводить на командный пункт части. Под свистящими осколками мин и снарядов мы пробирались по неглубокой траншее.

– Пригнитесь, – предупредил меня сержант. – Геройством здесь никого не удивите. Вы что, хотите, чтобы вам голову оторвало?

Порицание прошло мимо сознания. Какое-то безразличие к своей безопасности овладело мной. Сказались, наверное, переживания в это утро. Вот и КП.

Представился командиру полка. Он стоял у амбразуры, с биноклем. Повернулся ко мне, спросил:

– Это тебя добивали «мессершмитты»?

– Меня! Но я с ними еще рассчитаюсь за это сполна. Прошу вас помочь мне вытащить подбитый самолет.

– Не волнуйся. Вот отобьем атаку танков и поможем. Садись. Отдохни. – Он опять повернулся в сторону поля боя.

Через полчаса наступила относительная тишина. Командир облегченно вздохнул. Появилась улыбка на его усталом лице.

– Всыпали фрицам! С десяток танков подожгли и подбили. Теперь скоро в атаку не сунутся. Начальник штаба, выделите ему машину и солдат. Ну, а ты, летчик, побыстрее забирай свой самолет, пока затишье.

Кратко рассказал командиру о полученных данных в ходе разведки. Поблагодарив за помощь, я попросил пару бутылок с горючей смесью. Их много стояло в ящике, в углу КП.

– Бери! Если самолет не вытащишь, то сжигай. Учти, что с середины ночи мы начнем отход на Пологи.

Через десяток минут мы уже подъехали к самолету, приступили к подъему его. Противник сразу же открыл по нас минометный огонь, стрельбу из крупнокалиберных пулеметов. Пришлось развернуться и скрыться за домами. Самолет лежал метрах в четырехстах от переднего края обороны, на открытом поле, и о работе в светлое время суток нечего было и думать.

Как только наступила темнота, соблюдая светомаскировку и тишину, наша группа снова приступила к подъему самолета. Однако, несмотря на старания, двух десятков солдат не хватило, чтобы приподнять за крыло трехтонный «миг». А обстановка торопила – правее позиции полка, в направлении на Пологи, доносился беспрерывный скрежет двигающихся танков. Завтра с утра они нанесут удар по флангу и тылу полка. Что делать? Я разрешил солдатам перекурить, а сам еще раз обошел «миг», обдумывая, как лучше решить задачу. В это время подошел офицер.

– Полк начинает отход. Командир полка приказал заканчивать работу и отпустить солдат. А самолет сжечь, – жестко сказал он.

Я даже растерялся. Как это, сжечь самолет? Этому противилось сознание воинского долга. Самолет – это мое личное оружие. Вернуться в свою часть без боевой машины, а их у нас в полку и без того мало, нельзя. Что делать? Исчерпаны ли все возможности? Мы до сих пор действовали по принципу: сила есть, ума не надо. А раз сил для подъема самолета мало, то надо искать другой способ.

36
{"b":"22122","o":1}