Мимо стола проходил командир третьей эскадрильи Степан Назаров. Остановился, тепло поздоровался с Соколовым. Потом кивнул на стол и с усмешкой сказал:
– Ситуация! Два командира одной эскадрильи спокойно «заправляются», а летчики, бедолаги, сидят где-то у своих поломанных самолетов.
– Слушай, Степан! Прекрати подначку! – опередив меня, оборвал его Соколов.
– Да я же пошутил…
– Война – не комедия! Вот место Семенова. А он сегодня погиб в бою, – добавил я.
– Прошу извинить меня. О Семенове я ничего не знал.
Вскоре Назаров отошел. Мы разговорились с Соколовым.
– Здравия желаем, товарищ старший лейтенант! – раздались голоса Дьяченко и Лукашевича. – Поздравляем вас с окончанием курсов и возвращением в полк!
– Здравствуйте! Рад вас видеть! Садитесь за стол, – по-дружески предложил Соколов. – С курсов я сбежал. Все воюют, а мы там методику организации летной работы изучаем.
– Панкратов тоже вернулся? – поинтересовался я.
– Нет. Его оставили инструктором летной подготовки курсов.
– Жаль! Он сейчас так нужен здесь. Здоровый парень и отличный летчик, – с сожалением произнес я.
В тот момент я и не мог предвидеть, что через несколько дней и второй мой близкий Друг, Панкратов, разобьется на УТ-1, сорвавшись в штопор при посадке.
Потом я обратился к Дьяченко:
– Ты меня чуть заикой не сделал. Я кричал тебе, чтобы ты прыгал. Чуть не надорвал голос. Что с тобой произошло?
– Сплошной ужас. Когда мы сбили по бомберу, я увидел, вы снова пошли в атаку. Ну и я за вами. Только прицелился, как слышу взрывы в хвосте моего «мига». Нырнул со снижением влево и вижу, как Лукашевич прошил кабину атаковавшего меня «мессера». Беру ручку управления на себя, а она болтается впустую, как собачий хвост. Решил прыгать, а фонарь не открывается. Земля все ближе. Ну, думаю, Леня, пришел тебе конец! В последний раз поцелуемся с землей и – поминай как звали! Но тут и вспомнил о триммере руля глубины. Перевел его на себя. «Миг» вышел из пикирования над самой землей. Сижу и не пойму – над Молдавией я или на том свете. Никак не решу – плакать мне или смеяться.
– Ну, а как ты сумел сесть с перебитым управлением? – спросил внимательно слушавший Дьяченко Соколов. – Почему не покинул самолет?
– Жалко стало. Какой же я истребитель без самолета? Триммером подвел «мига» на посадку и приземлился. Только жаль – из винта сделал рога.
Вот так, в шутливой форме и закончил свой рассказ Дьяченко. А ведь ему потребовались недюжинная воля, мужество, умение, чтобы в такой сложной обстановке приземлить боевую машину. Это и есть героизм.
– А ты надоумил меня своим рассказом о фонаре, – сказал я. – Сдвижная часть его имеет каркас из стальных трубок. Вчера в бою мне ее сорвало, и сегодня я летал без нее. А это, думаю, сказалось на девиации компаса. Вот почему, по-видимому, при перелете в Маяки компас увел нас вправо, – высказал я предположение об отклонении от маршрута при перелете.
– Это возможно. Завтра утром прокручу ваш самолет и устраню девиацию, – подтвердил мою догадку штурман полка Пал Палыч Крюков.
– Это мелочь. А успеем ли до утра заменить винты на трех самолетах… Что еще нам преподнесет Фигичев? – с горечью высказался я. – Сегодня в честь вашего возвращения наломали дров…
– Не надо переживать. Техники отремонтируют машины быстро, – успокоил меня Соколов. – Ну, что же, пойдемте на отдых.
С командиром эскадрильи мы направились в общежитие. Я попросил у Соколова разрешения испытать фонарь кабины. Меня серьезно беспокоил случай с Дьяченко. Соколов одобрил мое предложение:
– Хорошо! Ты завтра продолжай руководить эскадрильей, а я ознакомлюсь с ее делами.
Чувствуя, что сейчас не смогу спокойно уснуть, решил зайти на командный пункт и узнать о судьбе звена Фигичева. Запросы ближайших аэродромов не дали положительных результатов. Долго не мог заснуть, а как только задремал – подъем.
С утра А. Соколов заслушал мой доклад о состоянии дел в подразделении, о боевой деятельности с начала войны, о причинах гибели летного и технического состава. После этого он побеседовал с каждым летчиком, инженером подразделения. А я, используя свободное время, выполнил полет с целью проверить фонарь самолета. Испытание подтвердило опасения Дьяченко. Я доложил об этом, и мы с Соколовым пошли к командиру полка.
– После вчерашнего случая с Дьяченко Покрышкин попробовал открыть фонарь в полете. На скорости более четырехсот километров фонарь с большим трудом сдвигается за спинку сиденья и ставится на замки. Около пятисот километров и более летчик не в состоянии его сдвинуть с переднего положения, – сообщил командиру полка Соколов.
– Да! Серьезный дефект. А что будем делать? – неуверенно спросил Иванов.
– Надо еще раз проверить. Если подтвердится, то со всех самолетов нужно будет снять сдвижную часть фонаря, летать без нее, – заявил Соколов.
Вижу, Виктор Петрович в раздумье. Понимаю, что такое решение командиру части взять на себя непросто.
– Товарищ командир полка, летчики при повреждении самолета окажутся в капкане. Пикирующую или горящую машину они на большой скорости не смогут покинуть. Это психологически будет отрицательно воздействовать, скажется и на боевой активности. Я твердо считаю: надо снимать сдвижную часть фонаря и летать без нее, – поддержал я Соколова.
– Но это уменьшит максимальную скорость полета «мига», – размышлял вслух командир полка, понимая, какую ответственность он берет на себя, поддерживая эти предложения.
– Скорость уменьшится незначительно, но зато у летчиков сохранится гарантия покинуть самолет в критических случаях. А это важнее.
– Хорошо! Я посоветуюсь с инженерами, сам лично слетаю, а потом дам указание. О дефектах на завод надо сообщить немедленно.
Через несколько часов техники сняли с машин сдвижную часть фонаря. Это впоследствии спасло жизнь многим летчикам.
К обеду пришло сообщение, что звено Фигичева совершило вынужденную посадку на строящуюся летную площадку. Летчики приземлились благополучно недалеко от Котовска. Лишь одна машина получила незначительное повреждение. К ним тут же выехала автомашина с техсоставом и бензозаправщик. Вся эскадрилья с надеждой посматривала в направлении Котовска, ожидая прилета звена. А с меня словно сняли огромную тяжесть.
С юго-востока показались три самолета. При подходе к аэродрому мы рассмотрели: летел УТИ-4, эскортируемый двумя «Чайками». Помяли, что прилетел командир дивизии с инспектором Сорокиным, выполняющим роль шеф-пилота.
Позвонили в эскадрилью по телефону и вызвали меня на командный пункт. Я шел и думал: какое-то особое задание или на разговор с командиром дивизии? Личной вины за вчерашний день за собой не чувствовал.
У командного пункта стоял с явно недовольным видом Осипенко. Рядом с ним Иванов. Не успел я доложить о прибытии, как командир соединения с раздражением спросил:
– Где твоя эскадрилья?
От вопроса я даже несколько опешил.
– Что молчишь? Почему растерял группу?
– Шесть самолетов готовь) к выполнению боевой задачи. Звено Фигичева уже производит посадку, – кивнул я в сторону полосы. – Через полчаса оно будет также готово к выполнению задания. Летчик Семенов погиб вчера в воздушном бою.
– Почему ты растерял вчера свою группу?
– Группа рассыпалась при возвращении с задания ночью. В этих условиях оторвалось звено Фигичева и, не найдя в темноте своего аэродрома, село вынужденно, – попытался объяснить обстановку.
– Какая ночь?.. Иванов! Что он говорит? Сумерки путает с ночью.
– При грозовой облачности темнота наступает почти на полчаса раньше. Об этом хорошо знает каждый летчик и метеоролог. Когда нам приказали вылететь на задание, этого не учли, – ответил я, стараясь отвести удар от Иванова.
– Это ты знаешь!.. А как наш Су-2 сбил, не помнишь?
– В этом я виноват! Но за этот проступок уже рассчитался шестью сбитыми вражескими самолетами.
Разговор дальше пошел, как говорят, вкрутую. Я не сдержался, заговорил о неразумном использовании истребителей, о распылении сил. Вызвал нарекания командира соединения.
