Единственная пуля попала нашему летчику в висок. Тяжело было переживать гибель незаурядного офицера. Графин нравился мне своей отчаянностью в боях, способностью выполнить самое опасное задание. Он пользовался большим уважением у летчиков.

Боевая жизнь преподносила самые различные, порой непредвиденные случаи. Выполняя по плану прикрытие наземных частей, заместитель командира полка Андрей Труд со своей группой, не встретив противника в воздухе, решил ради любопытства посмотреть на вражеские танки. Снизился на малую высоту и оказался под сильным зенитным огнем противника. Самолет был серьезно поврежден. Труд все же сумел дотянуть до своих войск. Приземлился он на «живот». Узнав об этом, я немедленно выехал с КП в дивизию.

Андрея Труда встретил уже на аэродроме, куда его привез на мотоцикле танкист. С забинтованной головой, но с видом победителя на лице, он предстал передо мной.

– Товарищ командир дивизии! Капитан Труд произвел вынужденную посадку на подбитом зениткой самолете и прибыл в полк. Самолет сильно поврежден и ремонту не подлежит, – доложил он.

Вижу, улыбается. Такая меня злость взяла.

– Видимо, ждешь, что похвалю за лихое ухарство?! Это не геройство, а дурость! Чуть не погиб сам, потерял боевой самолет. Зачем тебе надо было снижаться над противником, в зону зениток?

– Захотелось лучше рассмотреть немецкие танки, так сказать, в натуре, ну и снизился…

– За твою глупость строго накажу! – пригрозил я капитану.

Тут уж веселая улыбка исчезла. Лицо стало кислым… «Пусть думает, – решил я, – много в нем еще этой бесшабашной удали…»

Все эти случаи наводили на грустные размышления. Требовалось выработать меры, чтобы устранить появившееся у летного состава этакое легковесное отношение к противнику на пороге нашей победы, в какой-то сотне километров от Берлина.

Этим проблемам я и посвятил очередное совещание с командирами и политработниками. Провел ряд серьезных мер и наш политический отдел. Мы все понимали, что нельзя ни на секунду терять бдительность, настороженность в действиях. Старались, чтобы эти чувства испытывал каждый летчик, действовал решительно и осмотрительно, разумно и дерзко. Я был уверен, что только сочетание таких качеств и рождает настоящего воина, с горячим сердцем и твердыми руками, трезвым умом.

Вот ведь парадокс. Летчики, познав себя в бою, стали действовать смелее. Появилась разумная дерзость, безграничная уверенность в себе, в друзьях, в технике. Они смело шли в атаку на противника, навязывали свою волю. Эта уверенность сказалась и на внешнем облике пилота. Спокойное достоинство воздушного бойца, способного выполнять любое задание, придало благородство внешним чертам, всему облику нашего летчика.

И в то же время нет-нет да и промелькнет этакая бесшабашность, ненужная лихость в бою, порой какая-то ребячливость. Каждый такой срыв – это жертвы, потеря техники.

Вскоре наступило короткое затишье. В свободное от боевых вылетов время летно-технический состав полков выехал в музей Кутузова. Работники комендатуры уже много сделали, чтобы восстановить его. В комнате, где умер полководец, стояла старинная железная кровать, простая мебель и стенды с книгами, посвященными боевой деятельности Михаила Илларионовича. Все было до предела скромно. Кутузов не любил роскоши, тем более в условиях боевой обстановки.

В один из мартовских дней состоялся митинг у памятника Кутузову. Во время возложения венков над памятником на малой высоте прошла эскадрилья наших истребителей под командованием Трофимова. Она салютовала стрельбой из пушек и пулеметов в честь наших великих предков. Мы отдавали дань уважения патриотизму и отваге русских богатырей. С боями прошли они по этой дороге. По ней идем и мы, их потомки, идем к Берлину.

Понеся значительные потери в воздушных боях в конце февраля и в начале марта, фашистское командование авиационной группировки, действовавшей против войск правого крыла фронта, не смирилось с поражением. Оно предприняло все меры, чтобы обнаружить нашу дивизию и расплатиться хотя бы на земле. Мы понимали, что это стремление особенно выросло после нашего удара по вражескому аэродрому. А произошло это так…

В одном из вылетов восьмерка под командованием Ивана Бабака зашла в тыл обороны противника и нанесла удар по колонне автомашин. При возвращении домой летчики обнаружили среди лесного массива вражеский аэродром с большим количеством истребителей, транспортных самолетов Ю-52 и «Фокке-Вульф-189». Нанести удар по нему было нечем – боеприпасы были израсходованы при штурмовке.

После возвращения Бабак сразу же доложил об аэродроме. Тут же была создана группа для удара по вражеским самолетам в составе четырех звеньев, продумана тактика действий. Решали все оперативно, но тщательно. И это обеспечило успех операции. Зайдя с запада, группа внезапно выскочила на аэродром. Вышедшее вперед звено Бондаренко стремительно атаковало и сбило двух патрулирующих Ме-109 и одного из взлетевшей пары. Другое звено обрушило свой огонь по зениткам и подавило их. Восьмерка под командованием Ивана Бабака, став в круг, последовательно заходила в атаку, расстреливала самолеты на стоянках. Прикрывающее сверху звено обнаружило подлетающего к аэродрому Ю-52 и короткой атакой сожгло его. Расстреляв весь боекомплект, группа Бабака без потерь возвратилась домой. На вражеском аэродроме сгорело более десяти машин, была повреждена полоса, строения.

А вскоре мне доложили, что задержан диверсант недалеко от аэродрома. Было выброшено несколько парашютистов, а взяли одного. Он не скрывал, да это было и так ясно, что ведется поиск нашего аэродрома. Фашистские летчики, конечно, никак не ожидали, что мы летаем с автострады в районе Аслау.

Учитывая все это, стали еще лучше маскировать самолеты на стоянках, укрывали их в сосняке вдоль дороги, использовали большой ангар на летном поле. Однако не всех коснулись эти заботы. Личный состав зенитной батареи, приданной нам для прикрытия аэродрома, проявил беспечность. Это привело к обнаружению нашего места базирования и последующим налетам вражеской авиации.

Однажды, подъезжая из штаба дивизии к аэродрому, увидел идущего с запада на высоте двухсот метров двухмоторного разведчика Ме-210. Находившиеся в землянке зенитчики проворонили его. Они открыли огонь в хвост уходящему на восток разведчику и, конечно, не сбили. А в это время на бетонной площадке, у ангара заправлялась прилетевшая с боевого задания группа самолетов. Можно было предполагать, что Ме-210 обнаружил наше базирование.

Пришлось серьезно поговорить с зенитчиками и приказать им посменно, нарядами, сидеть за штурвалами пушек с раннего утра и до позднего вечера. С полками отработали график дежурства пар и звеньев в воздухе, над аэродромом.

Дня через три над автострадой на малой высоте снова пролетал разведчик Ме-210. Но теперь он шел с востока. На этот раз зенитчики бдительно несли дежурство, своевременно открыли огонь и поразили вражеский самолет. Он упал на поле, невдалеке от аэродрома, и сгорел вместе с экипажем.

Через несколько дней аэродром атаковала восьмерка «Фокке-Вульф-190». Группа выскочила в разрыв облачности и сбросила кассетные осколочные бомбы. По радио на противника сразу же была наведена пара истребителей. Она как раз совершала тренировочный полет. Летчики успели догнать уходящую вражескую группу и подбили один «фоккер».

От сброшенных бомб наши самолеты не пострадали. Но под взрывы попал командир эскадрильи Вениамин Цветков. Во время бомбежки он бросился к самолету, чтобы взлететь и отразить удар «фоккеров». Крупный осколок вонзился ему в спину, нанес смертельную рану. Врачи не успели довезти его живым до лазарета. Похоронили мы В. Цветкова в Легнице, на польской земле, за освобождение которой он провел много боев.

Когда мне сообщили об этом ударе по аэродрому, первое, что я спросил: «А где были дежурные истребители?» Выяснилось, что командование 16-го гвардейского полка не выполнило установленный график дежурства над аэродромом. Считая это напрасной тратой сил, не подняло заранее, по расписанию, звено на барражирование. Это было грубое нарушение. Будь звено в воздухе, налет удалось бы отразить еще на подходе вражеских самолетов к аэродрому. За неисполнительность и другие нарушения командира 16-го авиаполка вскоре перевели на должность инспектора в корпус, не связанную с руководством личным составом.