У нас в полку действительно самолетов стало очень мало: в два раза меньше, чем было к началу войны. Пополнения нет. Успокаиваешь себя мыслями о том, что где-то готовятся линии непреодолимой обороны, возможно на Днепре, что в тылу накапливаются резервы сформированных частей, боевая техника. Без этой веры, без этих дымящихся труб Николаева просто не хотелось бы жить.

Вызывают на КП. Мне и Лукашевичу снова приказывают лететь на разведку. Задача: уточнить направления, по которым немецкие войска движутся на Одессу.

От Николаева идем строго на север, с тем чтобы потом повернуть на запад и лететь над уже занятой немцами территорией. Навстречу попадается «хеншель». Он идет без прикрытия. Обнаглели фашисты, ведут себя как хозяева. Надо напомнить им, что они даже не в гостях. Длинной очередью с малой дистанции бью по «хеншелю». Он переворачивается и падает.

Не успели мы покончить с «хеншелем», как увидели вокруг огненные трассы зенитных снарядов. В чем дело? Откуда здесь быть немецким частям? Ведь мы отошли от Николаева не более как на пятьдесят километров. Город еще жил обычной трудовой жизнью.

Присмотревшись, видим: вдоль Ингула на Николаев движется лавина вражеских танков. Надо немедленно доложить об этом.

В штабе удивились моему возвращению.

— Почему так быстро? Что случилось? — спросил заместитель начальника штаба, открывал журнал для записи донесения.

— Севернее Николаева немецкие танки.

— Не напутал?

— Своими глазами видел.

Он связывается со штабом дивизии, докладывает. Вижу, лицо его бледнеет. Он кладет трубку и сердито спрашивает:

— Зачем сорвали разведку?

— Как сорвали? Я считал своим долгом…

— Штаб дивизии требует объяснения, почему вы не пошли на Одессу. Ваши данные о немецких танках расценены как выдумка.

— Что мы, слепые, товарищ капитан?! Такое отношение к данным разведки — это просто…

Я хотел добавить слово «предательство», но сдержался.

— Не шумите? — оборвал меня замначштаба. — Вы свободны!

Да, я свободен, со злостью покидаю КП. Нам с Лукашевичем не верят. Нас ругают за то, что мы обнаружили танковую группировку войск противника, о которой, может быть, еще никто из наших не знает. Обидно за недоверие.

Мы с Лукашевичем возвращаемся к самолетам и продолжаем дежурить. На горизонте пока нет никаких признаков появления вражеских войск, но мы знаем, что они уже недалеко отсюда. К вечеру за посадками я заметил клубы черного дыма. Оттуда стали доноситься взрывы.

— Покрышкин — к командиру полка!

Спешу на КП.

Навстречу выбегает Виктор Петрович.

— Летите м посмотрите, что там, — говорит он срывающимся голосом.

Едва мы с Лукашевичем поднялись в воздух, как ясно увидели немецкие танки. Они двигались по двум дорогам и у самого города сходились в одну колонну. Я невольно подумал о наших людях, которые, не подозревая о нависшей угрозе, работают на верфях и в цехах заводов, о детях, играющих в городском сквере. Жутко стало при мысли, что на них вот-вот обрушатся вражеские снаряды, а ты ничем не можешь помочь.

Чтобы окончательно убедиться в том, что внизу под нами враг, мы решили пролететь над танковой колонной, фашисты открыли огонь из зенитных пулеметов и попали в самолет Лукашевича. Позади его машины появилась тонкая серебристая ленточка. Все ясно: пробит бензобак, горючее упругой струёй выбивается наружу и распыляется.

«Только бы не загорелся, — подумал я, наблюдая за самолетом Лукашевича. — Только бы дотянул до аэродрома».

К счастью, все обошлось благополучно. После посадки подруливаю машину прямо к КП.

Там полно людей. Отзываю командира полка в сторону.

— Ну, что там? — спрашивает он.

— Километрах в пяти от нас немецкие танки. Виктор Петрович спешит к телефону и докладывает в штаб дивизии обо всем, что мы успели увидеть. Я слушаю разговор и думаю: неужели там и теперь не поверят нам?

— Всем подготовиться к взлету! — приказывает Виктор Петрович.

Идем к самолетам. У машины Лукашевича — несколько техников. Они забивают деревянной пробкой пробоину.

У меня не выходят из головы мысли о городе. Если бы в штабе дивизии поверили нашему первому докладу, возможно, мы на какое-то время задержали бы перед Николаевом внезапно появившиеся вражеские войска. А теперь нашей пехоте придется очень тяжело.

Взлетая с аэродрома, самолеты через несколько минут пикируют на колонну противника севернее Николаева. Стреляем по машинам и разворачиваемся на восток.

Где-то недалеко от Херсона, сказали нам, есть село Чернобаевка. Ориентир единственный: там много других самолетов. Опять летим ближе к Днепру. Мы должны будем сесть еще на этой, правой стороне реки. Но левый берег оттуда совсем близко!..

На аэродроме Чернобаевки просторное поле было все заставлено самолетами и напоминало скорее какую-нибудь авиационную выставку, чем фронтовой аэродром. Мы с Лукашевичем приземлились на узенькой свободной полосе и, свернув в сторону, очутились по соседству с «чайками». Пока рулили к этому местечку, заметили машины почти всех существовавших в то время типов. Здесь стояли старенькие И-15-бис, высокие, длинноносые, ИЛ-2, притаившиеся среди прочих СУ-2, И-16, новенькие ЛАГ-3, МИГи… Их было много. Они напоминали разных птиц, которые опустились здесь от усталости, чтобы передохнуть. Это была сила, от этого зрелища создавалось впечатление организованности — самолеты каждого типа размещались рядом по краям аэродрома, но теснота и то, что сюда прилетали и прилетали новые группы, напоминали о том, что авиация отступает, что она скопилась здесь потому, что с юга было море, а с севера надвигались танки вражеской армии.

Куда перелетать — пока никто не знал.

Самолеты, грозные в полете, здесь, в таком положении, были беспомощными, вызывали сочувствие.

Через несколько часов возле аэродрома Чернобаевки начали рваться бомбы, сброшенные «юнкерсами». Немцы бомбили дорогу, по которой отходили к Днепру наши войска. К этому времени всем полкам, которые сидели здесь, уже было определено место базирования за Днепром.

Взрывы бомб подняли эту огромную стаю самолетов почти за несколько минут. Я никогда не видел такого зрелища: взлетали почти одновременно «чайки», СУ-2, И-16, ЛАГи, МИГи, разбегаясь с разных направлений. Случалось, что один самолет почти перепрыгивал через другой.

Мы с Лукашевичем задержались и взлетели со свободного аэродрома. Скоро под крыльями засверкал широкий, спокойный Днепр.

Не успели мы осмотреться в Чаплинке, освоиться с новым аэродромом, как нам приказали идти на прикрытие Каховской переправы. Сюда стекались потоки беженцев с охваченной огнем правобережной Украины. Нельзя было позволить обнаглевшим завоевателям безнаказанно расстреливать и топить наших людей.

Низовье седого Днепра. Широко расступились здесь берега реки, открывая вольный простор ее могучему течению. Редкая птица, писал Гоголь, долетит до середины Днепра. И впрямь, сколько времени понадобится ей, чтобы перемахнуть такую водную гладь! А уж о медлительном пароме и говорить нечего.

Вот маленький катер еле тащит огромную баржу с людьми, повозками и машинами. Смотришь, как он надрывается, и невольно начинаешь сомневаться: хватит ли у него сил добраться до левого берега?

На паромах и баржах — исключительно гражданское население. Значит, наша армия сражается стойко и не намерена отходить за Днепр. Это радует. И я мысленно повторяю девиз, который ежедневно читаю в глазах боевых друзей, который не раз видел в печальных глазах украинских крестьянок: «Ни шагу назад! Не пустим врага за Днепр!»

С рассвета до позднего вечера мы барражируем над заданным районом. Этот новый вид боевой работы требует от каждого из нас не только мужества, но и мастерства, изобретательности.

Одной из тактических новинок, родившихся в полку, были так называемые «ножницы». Я не склонен приписывать себе авторство в изобретении этого приема, но смело утверждаю: он мог возникнуть только в полетах строем пары, за который я ратовал и боролся. Если изобразить «ножницы» графически, то такой полет будет напоминать цепочку восьмерок. Два самолета, следуя по одному маршруту, периодически расходятся и снова сходятся. Они имеют возможность не только прикрывать друг друга, но и обозревать большое пространство. Со временем «ножницы» стали нашим веским тактическим «козырем».