Верховодил тот, новый мальчик. Авель ему вторил. От голода он совсем отощал, и старику припомнилось другое лицо, давно забытое. Жил у них в Луго мальчик, играл на скрипке, рисовал и считал очень хорошо. Тоже был легонький и ловкий, как кошка, и глаза у него были светлые с блестящими точечками, и волосы он отбрасывал, когда здоровался. Он часто трогал виски и говорил:
— Тут болит…
Он заболел, на другой день умер, а на третий его похоронили. И внучек сеньоры из «Рая» напоминал старику того мальчика, особенно когда говорил:
— Ни Пабло, ни я не созданы для здешней жизни. Вот соберем денег и пойдем на фронт, попытаем счастья.
Приближалась зима, мальчики ходили все реже. Им было не до того. Он часто видел их издали, но они проходили мимо, даже не здоровались.
После Нового года на него опять напали ребята из интерната, и он с грустью заметил среди них Авеля, тоже с камнем в руке.
На его лице отразилась борьба; он вспомнил то, что видел полчаса назад, — мальчики пересекали лощину, шли к роще. Солдаты ждали его указаний, чтобы за ними гнаться. Он думал об одном: как расстроятся дети, если их поймают, — и, не колеблясь, указал в противоположную сторону.
— Вон туда.
И с переднего сиденья своей машины смотрел, как они идут по дороге, которая — как, в сущности, все дороги — не приведет их никуда.
Глава V
Они узнали о его смерти, когда сидели в гостиной, обдумывали свое поражение, и все они прослезились — и Люсия, и сестра ее Анхела, и даже школьный сторож, который у них в то время был.
Утренний поход закончился полным провалом. Пылая восторгом, женщины ворвались на шоссе в самый опасный момент наступления. Красно-желтое знамя свисало с их плеч. Люсия держала в одной руке листок бумаги со словами «Триумфального марша», в другой — перламутровые четки. Анхела швырнула в первую машину собранный у дороги пучок цветов.
— Солдаты Испании!.. — возопила Люсия.
Но за оглушительным шумом машин и голосов никто не разобрал ни слова. Младший лейтенант обнаружил на холме гнездо сопротивления, и на всем обозримом отрезке шоссе кипела работа.
— …в этот торжественный час…
Люсия подалась вперед, потрясала в воздухе рукой, словно приветствуя народ, громко рыдала. Наконец один из солдат спрыгнул с грузовика. Анхела кинулась к нему на шею. Но солдат, человек грубый, без сомнения, плохо воспитанный, схватил ее за талию, отшвырнул в кювет и рявкнул страшным голосом на Люсию:
— А ну, давай отсюда! Не видишь, проехать мешаете?
Она не видела. Она держала в дрожащей руке листок бумаги, любимое знамя все еще свисало с ее плеч, и ей казалось, что все это страшный сон. Люди в грузовиках и на мотоциклах хохотали, показывали пальцами. Анхела, сложив рупором руки, звала главнокомандующего, но никто не удосужился ей ответить. Машины ехали мимо них все быстрее а пешие солдаты, которых тоже было немало, останавливались побалагурить.
— Глянь, попугаи!
— Шляпы-то, шляпы!
— А помоложе у вас тут не найдется?
Наконец, не в силах сносить оскорблений, они решили идти домой.
— Невоспитанные люди!
— Наглецы!
— Хамы!
Дома их ждал школьный сторож, который еще прошлым утром попросил у них убежища, и, понурые, заплаканные, они сели в гостиной у стола, все еще держа в руках поблекшие эмблемы своего поражения.
— Грубияны! — твердо сказала Люсия. — Вот они кто. Так обращаться с дамами…
— Если бы наш отец встал из могилы… — рыдала Анхела. — Он принимал в своем доме всех генералов!.. — Она обернулась к сторожу и пояснила, всхлипывая: — Вы не думайте, что мы какие-нибудь. Мой отец был в чине генерала. Сама королева-мать приглашала его во дворец на приемы.
— Нас все уважали, — сказала Люсия. — Папа был военный губернатор на Балеарах. Когда мы проходили мимо стражи, сержант — он был нам большой друг — всегда приказывал солдатам отдавать нам честь.
— Да, время было! — вздохнул сторож. — Простого человека, вроде меня, и то больше уважали. А теперь что? Никакого понятия.
— Вот именно. Никакого понятия, — согласилась Анхела. — Любой паршивый солдат считает, что вправе тебя оскорблять. Никакого уважения ни к возрасту, ни к полу!
— Это уж верно. До чего мы только дойдем! Все хуже да хуже, последний разум люди теряют.
— После того что я сделала для армии… — прошептала Люсия.
Анхела сняла пальто.
— Сестра в молодости дала большой концерт в пользу солдат, возвращающихся с войны, — объяснила она сторожу.
— После лотереи все подходили пожать мне руку. Я одна продала больше половины билетов.
Анхела повернулась к сторожу. Лицо у нее было усталое, широкополая шляпа закрывала весь лоб.
— Вы представьте себе. Буквально по всему городу афиши с ее именем и вон та большая фотография — видите, на консоли?
Старик поднялся с кресла и внимательно осмотрел фотографию. Люсия была снята во весь рост, в белом платье, с меховой муфтой. Гибкий, юный стан, нежное овальное лицо в темной рамке волос.
— Красота… — тихо сказал сторож.
Анхела подошла к нему и ревниво спросила:
— Правда, никогда не скажешь, что это она?
Она взглянула украдкой на сестру, словно хотела удостовериться, как мало похожа эта старуха на ту красавицу, и поставила портрет на консоль.
— Хотя теперь и не скажешь, — объяснила она сторожу, — сестра в свое время была одной из первых красавиц. О ней каждый день писали в светской хронике. У ее ног было не меньше дюжины титулованных особ. Но она и тогда была такая — все я да я, ни за что не желала поступиться своей свободой.
— Я знала свое призвание, — сказала Люсия, — и не собиралась им жертвовать ради первого встречного. Мой учитель пения всегда говорил, что замужние женщины ставят крест на своем призвании. Я предпочла искусство.
— Люсия всегда была такая. Она еще в раннем детстве ни с кем не считалась. Бедную маму она буквально сводила с ума, все делала по-своему. Поверьте, немногие женщины располагали такими возможностями. Настоящий испанский гранд сложил к ее ногам свои замки, яхты и конюшни, но она даже не захотела его слушать. Ах, если бы она его выслушала, наше положение было бы совсем иное!
— Почему, интересно узнать? — возразила сестра. — Тебе прекрасно известно, что бытовые нужды меня никогда не трогали. А если ты не об этом — не понимаю, чтó ты имеешь в виду.
— Как так не понимаешь? — воскликнула Анхела. — После того, что было сегодня, после всех этих надругательств, у тебя хватает духу…
Люсия сухо ее оборвала:
— Может быть, ты объяснишь, какое отношение имеет Дарио Коста к утренним происшествиям?
Анхела смерила ее полным достоинства взглядом.
— Если бы он был там, он бы дал им пощечину, можешь мне поверить. — Она обернулась к сторожу. — Ах, если бы вы его знали! — пылко сказала она. — Рыцарь, в полном смысле слова. Он был безумно влюблен в сестру и каждый день присылал ей корзину цветов. Красоты он был необычайной и очень знатного рода, но сестра, из чистого упрямства, упорно ему отказывала, — она ехидно усмехнулась. — Потом жалела.
— Жалела? — вспыхнула Люсия. — Смешно, честное слово! Я никогда ни в чем не раскаиваюсь. Кто-кто, а я свою жизнь прожила неплохо.
— Ты еще скажешь, что сейчас бы его прогнала?
— Конечно, прогнала бы! Мне на жизнь хватает, я ни в ком не нуждаюсь.
— Видите? — обратилась к сторожу Анхела. — Упряма, как мул. Она и в восемь лет была такая. Ни за что не признает, если неправа.
Люсия демонстративно повернулась к ней спиной и замурлыкала итальянскую арию.
— Видите, видите? — зашептала сестра, — Слушает только то, что ей по нраву. Заговоришь начистоту — затыкает уши. А ведь только благодаря мне она не погибла.
Люсия оборвала арию и обернулась. Ее лицо исказилось от гнева.
— Врешь. Папа оставил деньги нам обеим. Они такие же твои, как мои!
— Она бы их все промотала. Если бы не я…
— Я могла бы давать уроки. Мой голос знает вся Испания, за ученицами бы дело не стало.
