– А может быть, поискать среди дочерей франкского или кастильского короля?

Предложенные кандидатуры были названы им, исходя лишь из одного параметра – максимальной удаленности от вельяминовского поместья.

Николай коротко хохотнул:

– Ай да Тимоша! Он уже и шутить выучился… Право слово, мама, если уж мы до бояр Тютчевых докатились, то, может быть, действительно нам стоит и среди дочерей франкского короля поискать? Или, того лучше, герцога баварского?

– Не вижу оснований для ерничанья. Не то сейчас время. Да тебе мы с отцом достойную жену подобрали. Дочь нижегородского князя Дмитрия Константиновича, родную сестру жены великого князя Дмитрия. Но после ваших с Иваном выходок даже из имения боязно нос высунуть, не то что невесту достойную искать. А бояре Тютчевы – род хоть и не очень знатный, но многочисленный. А это обстоятельство немаловажное в нынешние смутные времена. – Она поднялась с кресла, подошла к Николаю и, отобрав у него портрет, передала его Сашке. – Держи, Тимоша, знакомься. Это твоя невеста.

Ох, тяжело спорить с боярыней Вельяминовой. Да Сашка и пробовать не стал. Забрал портрет и ушел к себе – разоблачаться.

Но на сегодня события, как оказалось, еще не закончились. Вечером к Сашке в комнату заявилась матушка самолично.

– На, Тимоша, читай. – Она протянула Сашке письмо. – Гонец прибыл из Сарая, от Ивана. Среди его ближних людей мой доверенный человек есть, – пояснила она. – Он и пишет.

В письме сообщалось, что Иван, прибыв в Сарай, провозгласил себя царем и был поддержан всей Ордой. Ярлык на великое княжение Владимирское, выданный его отцом князю Дмитрию Ивановичу, объявлен утратившим силу. Новый ярлык на великое княжение Владимирское выписан на имя Михаила Тверского, и Некомат Сурожанин уже отвез его в Царьград.

– Кто такой Михаил Тверской? – оторвав от письма взгляд, спросил Сашка.

Марья Ивановна от удивления сделала брови домиком, но потом, вспомнив, что ее Тимоша лишь несколько месяцев назад начал знакомиться с миром, объяснила:

– Михаил Тверской – цезарь ромейский. По-русски – Тверь, а по-гречески – Тивериада, она же Византия. Такое было в стародавние времена, еще до Троянской войны. Тогда Русь была византийской провинцией. Да тогда весь мир был византийской провинцией. Они ведь принесли в самые отдаленные уголки свою цивилизацию, действуя не столько мечом, сколько книжным словом. А сейчас это даже не смешно. Михаил мог решиться принять ярлык только в одном случае – если Орда посадит его на великокняжеский трон.

– Это война? Да, матушка?

– Да, сынок. Если мы с тобой ее не предотвратим.

– Мы-ы? Каким образом?

– Эту интригу плетет Некомат. Он спит и видит, чтобы столкнуть лбами русских людей. Сам ли он до этого додумался или заказ чей-то выполняет, не знаю. Знаю только одно: врагов у Руси много. Силой сладить с нами они не могут, вот и плетут интриги, чтобы русскими же руками залить Русь кровью. И мы с тобою, Тимофей, в этом виноваты тоже.

– А мы-то каким боком, матушка? – возмутился Сашка.

– А таким, что Мамай наш, брат твой и мой сын, у этих людей на поводу пошел.

– Ну Дмитрий этот самый тоже хорош. Не имел он права род наш сана тысяцкого лишать. По-твоему, это справедливо?

– Справедливо – несправедливо… Вопрос этот мы должны были между собой в семейном кругу решить.

– Это в каком смысле – в семейном?

– Ну да, я все забываю… Дмитрий-то Иванович – двоюродный брат ваш. Мать его, покойница Александра, приходилась родной сестрой твоему отцу. Ох-хо-хо… – Она тяжело вздохнула. – Конечно, Дмитрий неправ. Надо было сесть за стол да решить все полюбовно. Отец-то ваш, когда Дмитрий мальчишкой был, права его на трон оберегал, никому обидеть не давал. А желающих много было. Тот же тестюшко его да Микулин, князь нижегородский… А помер наш Василий Васильевич, вот Дмитрий таким образом и отблагодарил нас. Да Ивана еще гордыня обуяла безмерная… А исправлять, Тимоша, нам с тобой. В том вижу знак свыше, что в самую тяжелую минуту Господь тебе разум даровал, сынок. Поедешь к князю Дмитрию. Николай для этого дела негоден. Слишком мягок да и неумен. Убедишь Дмитрия вернуть Мамаю причитающийся ему сан. Да десятину, которую он со всей Руси собирает, да пошлины мытные, что с купцов иноземных берет за торговлю на Ярославском торжище, пусть не забывает в Орду отправлять. Войско свое кормить надо, иначе оно чужим служить начнет.

– Так здесь еще и деньги замешаны… – Сашка хотел присвистнуть, но вовремя сдержался и только почесал затылок. Его скромный жизненный опыт свидетельствовал, что за деньги, тем более за большие деньги власть предержащие у нас готовы на все. Даже несколько сот тысяч русских людей положить – это для них как два пальца об асфальт. – Боюсь, матушка, ничего у нас не получится.

– Получится, сынок, ты только постарайся, а я молиться за тебя буду. По дороге заедешь в Троицу, к преподобному Сергию. Письмо тебе к нему дам. И князю Дмитрию напишу. Может, послушает тетку. Да Сергий еще ему напишет, слово свое скажет. Вот с этими письмами и поедешь, Тимоша. А уговоришь Дмитрия, поедешь в Сарай – Мамайку, чертова сына, уговаривать. Нет, заедешь домой, сама с тобой поеду. А сейчас ложись спать, Тимофей. Завтра выедешь. Адаш подготовит все необходимое. Он поедет с тобой.

Рабочий день в «Комоко Интернешнл Рус» начинался в девять, но склад открывался на час позже и соответственно на час позже закрывался. Но коллективный опыт нескольких поколений складских работников, переросший в предание, гласил, что раньше двенадцати ни один клиент на складе не появляется. Поэтому сменная складская бригада, состоящая из трех человек, устраивала своим членам, соблюдая очередность, небольшую разгрузку. Один приходил к десяти и открывал склад, а двое других – к двенадцати. Все складские, как правило, являлись студентами, и эти два часа не были лишними ни для кого. Непосредственное начальство знало о сложившейся традиции и, поскольку это не отражалось на работе фирмы, закрывало глаза на столь вопиющее нарушение трудовой дисциплины.

Шурик Пудовалов появился на проходной без десяти двенадцать и, не прикладывая пропуск к считывающему устройству, попросил вахтера:

– Открой.

– Еще чего! Давай суй пропуск куда положено.

На вахте сегодня сидел Федотыч, препротивнейший старикашка, отношения с которым у Шурика не сложились с первой же их встречи. Любой другой вахтер без всяких возражений нажал бы кнопку и пропустил Шурика на территорию. Дело в том, что, прикладывая пропуск к считывающему устройству, работник автоматически фиксировал время прихода на работу. Когда вводилась эта система, предполагалось, что сведения с нее будут поступать в бухгалтерию, на основании чего и будет начисляться зарплата. Но жизнь показала, что система частенько выходила из строя (то ли сама по себе, то ли стараниями некоторых особо умелых работников), и бухгалтерии все равно приходилось собирать табеля по подразделениям и отделам. Но показания системы в бухгалтерии все же проглядывали, и в те дни, когда она работала, вносили поправки в показания, представляемые руководителями подразделений.

Терять оплату за два часа Шурику из-за идиотской принципиальности Федотыча совсем не хотелось, поэтому он вновь обратился к вахтеру с просьбой, сформулировав ее с максимально доступной ему степенью вежливости.

– Слышь, Федотыч, пусти, а… Да хорош тебе… Что ты ко мне прицепился, а?

– Ничего я к тебе не прицепился. Суй пропуск и иди себе.

За спиной с шумом распахнулась дверь, ведущая на улицу. Шурик обернулся в надежде увидеть своего напарника Ваську Ларионова. У Васьки нормальные отношения с Федотычем, и Шурик рассчитывал, что уж Ваське-то вахтер откроет турникет, а за Васькой проскочит и он. Но, обернувшись, Шурик увидел не друга Ваську, а толпу людей в черной униформе с автоматами и в масках, закрывающих лица. Черной лавиной они пронеслись на территорию, перепрыгнув через турникет и отшвырнув Шурика в сторону, как тряпичную куклу.