— Удивляюсь, что ты вообще что-то помнишь. Жуткое крушение.

— Но у меня ничего не болит, Джефф. Полет сменился сном. Некоторое время я ничего не видел, а потом… оказался в каком-то другом месте.

— Вот и хорошо. Потому что там, после крушения, веселого было мало. Какой-то мужчина вытащил тебя из кабины. Потом прилетел вертолет, чтобы забрать тебя в больницу. Ты оказался здесь уже через тридцать минут после аварии.

— А… — ко мне внезапно вернулось ее имя, — Сабрина сразу об этом узнала?

— Ага. Мы немедля вылетели в Сиэтл. Но ты был где-то в неведомых мирах — в отключке. Кое-кто думал, что ты умрешь.

— Я решил не умирать.

— Правильный выбор. Ангелов видел?

— Насколько я помню, ни одного.

— Видимо, они решили, что с тобой все в порядке.

— А был бы рад, если бы они со мной поговорили. Пожелали бы хоть хорошего дня…

— Наверняка они с тобой беседовали. Ты неделю провалялся без сознания.

— Что ж, вспомню позже.

Прежде чем Джефф ушел, я с ним попрощался. Затем снова отключился.

Когда приходит бедствие и когда приходит благословение, спроси: «Почему я?»

Причина, конечно же, есть. Ответ есть.

Проблема маленьких больничных палат в тесноте. Никто не предполагает, что ты будешь тут путешествовать. Я лежу на предельно узкой койке — даже повернуться негде. Можно лишь лежать на спине — разница только в том, спишь ты или бодрствуешь.

Когда я закрываю глаза днем, серость палаты плавно перетекает в серость сна. Время от времени тьма за моими веками озаряется цветами и действиями.

Сон? Все очень туманно. Реальное место за стенами больницы? Будь то сон или реальное место — главное для меня оказаться отсюда подальше.

Туман рассеялся. Я оказался на поле свежескошенной травы посреди золотого лета.

Чуть поодаль стоит Тревл Эйр Дональда Шимоды — безупречно чистый, белый с золотом. Он очень органично вписывается в тишину этого утра — а рядом с ним и мой маленький биплан Флит. Обогнув фюзеляж, я обнаружил Дона. Он сидит, опершись на колесо, и ждет меня.

Словно и не было этих сорока лет… ни дня не прошло. Что-то не так со временем.

Тот же самый молодой мастер каратэ, каким я его помню, — черные волосы, темные глаза, молния улыбки, пересекающая лицо на долю секунды, былые воспоминания — и все это прямо сейчас.

— Привет, Дон. Что ты тут делаешь? Я думал… ты далеко.

— Ты действительно считаешь, что существует «далеко»? — спросил он. — Именно твоя вера в пространство-время разлучает нас, верно?

— А ты разве не веришь в то же самое? Разве не минуло много лет с тех пор…

Он рассмеялся:

— Разве мы с тобой разлучены? Надеюсь, мы неразлучны. Но мне надлежит разделять твои верования. — Он немного помолчал. — Ты даже и не представляешь, сколько здесь ангелов. И все они заботятся о тебе.

— Сотня, — сказал я с улыбкой.

Он пожал плечами. Видимо, я назвал слишком много.

— Их действительно собралось бы столько, если бы у тебя возникли настоящие проблемы, если бы им нужно было бы заставить тебя перестать наплевательски относиться к своей жизни, если бы ты не умел распознавать те уроки, которые тебе нужно усвоить.

— А если кто-то попал в беду? Например, подросток угодил за решетку?

— Десятки ангелов кружатся рядом с каждым подростком, когда тот пытается разобраться в этой действительности. Они нашептывают, что любят его таким, какой он есть, прямо здесь и сейчас.

— Но не рядом со мной.

— Ты и так все понимаешь. Иногда.

— Они не беседуют со мной.

— Они беседуют.

— Что-то я не припомню.

Он широко улыбнулся — как если бы у меня за плечом стоял его давний знакомый.

— Не оборачивайся.

Я и не обернулся.

— Чайка Джонатан Ливингстон, — произнес тихий, нежный голос.

Тот же самый голос, который я слышал много лет назад, когда бессонно бродил в ночи. Тогда я не знал, что это означает.

— Так это был ты?

А потом я снова услышал тот же голос:

— Начни выход из пикирования чуть раньше.

Я закрыл глаза и обернулся назад со смехом:

— Так это ты был в моем самолете близ немецкого города Ингольштадт в 1962 году? Ты бы явно не поместился в кабине, но это твой голос я услышал тогда за своим плечом. Я послушался совета и чудом избежал того, чтобы зацепиться за верхушки деревьев.

Я начал кое-что понимать. Кстати, голос был женский.

— Возьми правее, — сказала она.

— Лето 1968, — сказал я. — Можно открыть глаза?

— Не нужно, пожалуйста.

— Тогда мне прямо в лоб приземлялся другой самолет. Мы разминулись лишь благодаря тому, что я взял вправо.

— Рука Господня.

— В 1958, в пустыне, я едва не врезался в землю. Но тогда меня спас…

— …восходящий поток. Он приподнял твой самолет…

— Приподнял? Да там во многих местах просто заклепки поотлетали. От перегрузки более 9 g[1] у меня в глазах помутилось — я отключился и пришел в себя только в воздухе, когда самолет уже стабилизировался.

— Ты слышал меня.

— Но не понимал. Стояло раннее утро, и в пустыне было очень холодно. Я летел на скорости в 350 узлов, отрабатывая заход для пулеметного обстрела наземных целей, и начал выход из пике позже, чем следовало. Я должен был врезаться в землю, но в этот миг у меня случилась отключка. F-86 был поднят словно бы взрывом — как игрушечный. Я понимал, что это не может быть восходящий поток. Так и не понял, что же тогда произошло. И никто не смог объяснить мне случившегося.

— Я объясняла.

— Да я же тебе еще тогда говорил! Да, я понимаю, там вмешалась рука Господа! Но как…

Я почувствовал, что она отрицательно покачивает головой:

— Неужели ты до сих пор ничего не понял?

Я открыл глаза и увидел стремительно тающий туманный образ.

— Когда ты попадаешь в беду, мы даем тебе одну-две секунды, чтобы исправить ситуацию, если ты действительно в силах сделать это, — сказала она. — И лишь однажды, в том случае, когда ты уже ничего не успел бы поделать, мы изменили пространство-время. Это был именно тот случай. Можешь называть это восходящим потоком.

— Но я шел вниз под углом в тридцать градусов, — сказал я, глядя туда, где она только что была. — Когда пятнадцать тысяч фунтов железа мчатся вниз со скоростью триста с лишним узлов, то никакой восходящий поток…

Рассмеявшись, она сказала:

— Рука Господня.

— А где ты была, когда мы разбились с Пафф?

— Тебе нужно кое-что узнать об исцелении. Тебе нужно продолжить свое обучение. С Пафф все в порядке. Ее дух в порядке.

— А как же я?

— Ты — совершенное проявление совершенной Любви, совершенной Жизни, здесь и сейчас.

— А тебе обязательно оставаться невидимой?

Без ответа.

Я обернулся к Шимоде.

— Она же велела тебе не открывать глаза, — сказал он.

— Неужели так важно не открывать глаза!

— Неужели так важно непременно открыть их? Или они сообщат тебе какую-то правду? Даже несмотря на то, что ангел живет за пределами твоего пространства-времени?

— Ну-у-у…

— Вы еще увидитесь. Помнишь, ты писал о команде ангелов на корабле твоей жизни?

— Да. Штурман, оружейник, мастеровой (плотник и пошивщик парусов), без которого парусник прослужит недолго, матросы на реях, которые расправляют паруса или убирают их при наступлении шторма…

— Вот и она в этой команде. Ты капитан, а она твой старпом. Вы еще встретитесь.

«Старпом, — подумал я. — Как же мне ее сейчас не хватает!»

На поле воцарилась тишина, и я погрузился в раздумья:

— Тебе не нравилась работа Мессии. Ты сам говорил мне об этом. Слишком много людей, слишком многие ждут чудес, сами не понимая зачем. И еще неизбежная трагедия: кто-то должен тебя убить.

— Очень верно.

— Так в чем же заключается твоя работа сейчас?