Поскольку поездки готовились заранее, а билеты были со скидкой, многие учителя с удовольствием ехали с нами. Вскоре и они заметили, как сильно изменились мои мальчишки и девчонки. Сначала мы в классе подробно обсуждали балет или спектакль, на который шли: когда происходит действие, какие детали быта или истории могут вызвать интерес. На обратном пути мы давали волю критике, причем их взгляды на какие-то устоявшиеся и знакомые явления часто были свежи и необычны. Им удавалось понять и оценить разные формы искусства — часть национального наследия, принадлежавшего в равной степени им и всему миру. Как мне хотелось, чтобы в эти минуты в автобусе, только обязательно невидимый, оказался кто-нибудь из ярых хулителей нашей школы и исповедуемых в ней принципов!

Поездка на «Уэмбли» тоже была по-своему интересной. «Глобтроттерс» оказались командой классных, отлично подготовленных профессионалов, сочетавших поразительную ловкость с артистизмом и умением работать на публику. Мячом они владели так, что дух захватывало, это были настоящие кудесники, и зрители, разинув рты, следили за быстротой и точностью их движений, ревели от восторга, когда непритязательной клоунадой они выставляли на посмешище своих незадачливых соперников.

Мои ребята смеялись до хрипоты, да и на обратном пути тряслись от смеха, вспоминая тот или иной забавный эпизод. На другой день меня забросали вопросами о команде и спортсменах. Ребята с удивлением узнали что некоторые из этих мастеров учились в университетах и колледжах: стереотип американского негра, сложившийся у них в основном под влиянием фильмов, высокий интеллектуальный уровень никак не подразумевал. По ходу разговора я почувствовал, что они начинают смотреть на мир несколько иначе, переоценивать ценности.

Как-то утром вскоре после начала урока в класс вошел директор.

— У меня в кабинете сидит женщина, она пришла поговорить с вами, — шепнул он, повернувшись к классу спиной, чтобы его не услышали. — Знаете, обычно я не позволяю родителям встречаться с учителями, но она объяснила мне причину, и, думаю, поговорив с ней, вы окажете ей большую услугу. Идите, я побуду с классом.

В директорском кабинете я увидел высокую, со вкусом одетую женщину, она стояла у окна и смотрела в церковный дворик. Она обернулась, и я тут же понял, кто это. Яркие, с рыжеватым отливом волосы, свежий цвет лица, горделивая осанка — передо мной стояла миссис Дэр, мать Памелы.

Мы поздоровались и сели друг против друга.

— Меня зовут Брейтуэйт. Директор сказал, что вы хотели меня видеть.

— Да, учитель, я пришла поговорить о дочери, Памеле. Я — миссис Дэр.

Я вдруг заволновался. Что, черт возьми, привело ее сюда?

— Я ужасно за нее беспокоюсь, учитель, и мне пришло в голову, что, если с ней поговорите вы, это поможет. Она очень прислушивается к вашим словам, учитель, вы для нее авторитет.

Это были приятные слова, и от сердца у меня отлегло.

— О чем поговорить, миссис Дэр? Что случилось?

Ее красивое лицо было бледным и встревоженным.

— Она стала поздно приходить домой» учитель, иногда даже после одиннадцати. Где была, что делала — ни слова, и я ужасно беспокоюсь. Она ведь уже не ребенок, учитель, мало ли что может случиться… Понимаете, я просто не знаю, что делать. — Губы ее дрожали, она пыталась справиться с волнением. Сильные пальцы тискали шелковые сетчатые перчатки.

— Но чем могу помочь я, миссис Дэр? Я только ее учитель, не более. Может быть, мистер Флориан…

— Нет, учитель, — перебила она, — если вы велите ей приходить домой пораньше, она вас послушает. Я знаю, как она дорожит вашим мнением. Когда к ней приходят подруги, я слышу, как они говорят о вас: «Учитель сказал то-то, учитель сделал то-то». И Памела всегда на вашей стороне.

— А отец не может помочь?

— Джим умер еще в 1943 году, Пам было всего восемь лет. Он летал, был стрелком-пулеметчиком, их самолет сбили над Германией. Вы ведь тоже летали, учитель?

— Летал, миссис Дэр.

— Пам говорила. Она очень тоскует по отцу, может, поэтому и питает к вам особые чувства. Пожалуйста, учитель, поговорите с ней.

В глазах ее стояли слезы. Я быстро поднялся и успокоил ее, сказав, что сделаю все возможное. Мы попрощались.

В классе ко мне сразу подошел мистер Флориан.

— Она ушла?

— Да, я проводил ее до выхода.

— Вы выполните ее просьбу?

— Похоже, у меня нет выбора.

— Думаю, нужно это сделать не столько ради матери, сколько ради дочери. Поговорите с ней, хотите — прямо здесь, хотите — у меня в кабинете. Лучше всего после уроков. — С этими словами он вышел из класса.

Когда пришло время обеда, я отозвал Памелу в сторонку и сказал, что хочу поговорить с ней сегодня после уроков. Моя просьба ее ничуть не удивила.

— Приходила моя мама, да, учитель?

— Да, встретиться со мной.

— Ясно, учитель.

— Мисс Дэр, если вы не хотите, чтобы я вмешивался, только скажите.

— Нет-нет, учитель, я не против.

— Что ж, тогда поговорим после занятий.

В учительской за чаем с бутербродами я рассказал Джиллиан об утренних событиях. Она немного помолчала.

— Ты действительно вкладываешь в них всю душу, Рик?

— По-моему, все мы так или иначе вкладываем в них душу.

— Но как ты — никто.

— А ты сама?

— Меньше других. Для меня это просто временная работа. К педагогической работе нужно иметь призвание, как говорит миссис Дру, а у меня его нет.

— Но у меня тоже. Я стал учителем по чистой случайности. Как-нибудь в дождливый день напомни — я расскажу тебе эту грустную историю.

— Нет, в дождливый день давай обойдемся без грустных историй. Но я права — они для тебя значат много.

— Да, как и для Старика, Клинти, Грейс, миссис Дру и всех остальных.

— Ну, не для всех. Джози Доуз и ее подружка интересуются только друг другом.

— Да, это странная парочка.

— Это еще мягко сказано. Для такой «странности» есть более точное определение.

Я с удивлением посмотрел на нее. Такое толкование их отношений мне в голову не приходило.

— Господи, ты в самом деле так думаешь?

— А что остается думать? Все время шепчутся, тайком держатся за руки… В этом есть что-то противоестественное, а уж детям смотреть на это вовсе незачем.

— Но обе — хорошие учительницы, согласна?

— Что ж, спасибо им хоть за это, тем более вреда они никому не причиняют.

— Вижу, ты тоже вкладываешь в детей душу, хоть и не хочешь в этом признаться. Сейчас ты выдала себя.

— Вот тебе на! — Она улыбалась. — Вижу, убеждать тебя бесполезно, оставайся при своем мнении. А сам, кстати, будь осмотрительнее, особенно с твоей Памелой Дэр. Это не просто глупая школьная любовь. Я присматривалась к Памеле и точно знаю. Она не ребенок, а женщина, чем скорее ты это поймешь, тем лучше. Будешь относиться к ней как к ребенку, сделаешь большую ошибку.

— Ладно, учту.

Обед кончился, и в учительскую вошла группа учителей. Уэстон сразу обратился ко мне с вопросом:

— Сегодня утром здесь была мать Памелы Дэр. Что случилось, Брейтуэйт?

— Почему что-то должно случиться?

— Эти люди просто так не приходят. Раз пришли — значит, хотят пожаловаться или поплакаться о чем-нибудь.

— Зачем она приходила, Рик? — заинтересовалась Клинти.

— Не знаю, наверно, встретиться со Стариком. — Выкладывать правду не хотелось.

— А хороша штучка, верно? — шаловливо воскликнула Клинти.

— Спросите Уэстона, — ответил я. — Он говорит, что видел ее.

Уэстон был рад оказаться в центре внимания. Он сказал:

— Что ж, думаю, некоторым мужчинам она покажется привлекательной.

— Ударение, как всегда, на слове «мужчины», Уэстон?

Клинти не упускала случая поддеть его, но мне не было жаль этого несуразного, заросшего до глаз человека.

Когда уроки кончились, Памела вышла из класса вместе со всеми, но через несколько минут вернулась. Она поставила стул у моего стола, села и принялась смотреть в открытое окно.