— Ну, послезавтра, — спокойно ответил Трифонов.
Дышать становилось все труднее. В висках стучало, появился звон в ушах. Мне ничего не хотелось — ни говорить, ни двигаться. Губы мои пересохли. С большим трудом я повернулся и прикоснулся лбом к холодной и влажной стене штольни. И в этот момент услышал срывающийся шепот Светланы:
— Андрей, мне плохо…
— Светлана, милая, потерпи, — также шепотом ответил я. — Скоро нас обязательно откопают…
— Может быть… но мы уже будем мертвы.
— Тш-ш!.. Не смей так говорить, — чуть повышая голос, сказал я. — Как тебе не стыдно! Я уверен, с той стороны прошли уже не меньше половины завала.
— Ты уверен, ты уверен! — горько повторила Светлана.
Она помолчала немного.
— Андрей, мне нечем дышать, — снова услышал я ее шепот.
Я понимал, что ей очень худо. Она не просто боялась, не просто была растерянна, — ей действительно было очень трудно дышать.
— Светлана, родная, потерпи! — просящим тоном, торопливо сказал я. — Ты привыкнешь — и сразу станет лучше…
— Нет, Андрей, нет, мы не выйдем отсюда, я знаю…
— Инженер Одинцова, перестаньте говорить глупости! — неожиданно для самого себя в полный голос оборвал я ее.
Светлана замолчала.
Где-то мерно и тяжело капала вода.
— Вот что, — внезапно громко заявил Трифонов, — надо работать!
— Мышиная возня! — отозвалась Светлана. — Совками и лопатами пройти многометровый обвал? Или нас откопают, или все мы…
— Бросьте! — грубо оборвал ее бурильщик Нестеров. — Вы, барышня, не поп, и хоронить нас рано. Пошли!
Он встал, взял лопату и медленно пошел, волоча ее за собой. Поднялись и остальные. Только Светлана и откатчик Авилов не шевельнулись.
Я встал, подошел к Авилову и осветил его едва горящей лампочкой. Парень тяжело дышал. Губы покрылись белым налетом. На лице выступил пот.
— Авилов, послушай, — сказал я, наклоняясь к нему, — постарайся встать. Надо идти, работать надо, пробиваться отсюда.
— Не выйдем, — точно выдыхая слова, произнес он.
— Выйдем! Я тебе говорю, выйдем! Разве я когда-нибудь обманывал тебя? Не слушай Одинцову, мы выйдем! Нам всем надо выйти, всех нас ждут важные дела. Чтобы вот так, без боя, сдаться?! Вставай…
И Авилов медленно, пошатываясь, встал.
Все, кроме Светланы, пошли к месту обвала.
Мы снова приступили к работе.
Копали молча, упорно и сосредоточенно. В наших движениях не было беспорядочности обреченных людей, ищущих забытья в бесполезной деятельности. Но люди работали медленно, очень медленно.
И мне на мгновение показалось, что и не было никакого обвала, что в штольне происходит каждодневная, будничная работа людей, решивших как можно скорее прорубить туннель, обогнать западный участок, получить право на сбойку…
Тяжело дыша, мы толкали друг друга; лопаты со звоном сталкивались, высекали искры. Не знаю, сколько времени мы работали так, — час, три, восемь…
Когда обессиленные, измученные люди прекратили наконец работу, в завале образовался узкий коридор.
Из последних сил мы закрепили его деревянными подпорками и пошли к забою отдохнуть хоть немного.
— Светлана! — окликнул я, когда мы вернулись.
Она не ответила. Шаря в темноте, я нащупал ее плечо и склонился над ней.
— Мы прошли очень много, метров пять, не меньше. Отдохнем и опять будем копать.
Она не ответила. Я слышал ее тяжелое дыхание. Ни у кого не было сил говорить.
Внезапно послышался треск ломающегося дерева и резкий шум осыпающейся породы.
Мы инстинктивно прижались к стенам. Шум прекратился.
— Что это? — слабым голосом спросила Светлана.
Трифонов встал. В темноте были слышны его удаляющиеся шаркающие шаги. Вернувшись, он прошептал мне на ухо:
— Все завалило. Подпорки не выдержали.
Я торопливо сжал руку Трифонову: «Тише!» Только бы не услышали люди!
Я с трудом поднялся и двинулся к месту обвала. В прошлый раз от забоя до завала было шагов тридцать пять. Теперь я не прошел и тридцати, как мои вытянутые вперед руки уткнулись в стену. Новый обвал не только уничтожил все результаты нашей недавней мучительной работы обвалилась и ближняя часть породы, которую я считал твердой и устойчивой. Стена, отделявшая нас от внешнего мира, увеличилась еще на несколько метров.
Меня охватило отчаяние. Я шарил по стене, раня руки об острые уступы породы. Обшарил ее всю, сверху донизу, вдоль и поперек, с тайной надеждой, что стена не сплошная. В другое время эта надежда показалась бы мне нелепой. Потом я прижал к породе ухо. Но ни звука не донеслось с той стороны, только ручеек журчал где-то в темноте.
Я поплелся назад, шел наобум, натыкался на стены, царапал лицо, руки…
Шел и думал только об одном: как сказать людям о новой катастрофе? На полпути услышал хлюпанье шагов и звон волочащихся по земле лопат и ломов.
«Они идут, ничего не подозревая, — подумал я. — Дойдут до стены и узнают то, что знаю я. Они лишатся последних сил… Что делать?»
Меня знобило. Я дрожал от удушья, сырости, усталости, от сознания новой катастрофы.
— Товарищи, не ходите, отдыхайте, — прохрипел я, столкнувшись с рабочими.
— Ладно, Андрей, — донесся до меня сдавленный голос Трифонова, — люди уже знают, правду не скроешь…
— Так куда же вы идете?
— Работать. Мы не крысы, чтобы подыхать без борьбы. Пробиваться будем. И с той стороны копают, врешь, копают! Не бывало такого, чтобы свои своим не помогли! — точно с угрозой и вызовом кому-то произнес он.
Я стал дышать свободнее. Уверенность людей в том, что они «пробьются», в том, что никогда не оставят их без помощи, передалась и мне.
Именно в эту минуту ощутил я, как прекрасна жизнь там, на земле, и как невозможна, нелепа мысль о том, что ее придется потерять.
— Все здесь? — спросил я.
— Все, — ответил Трифонов. — Только Светлана Алексеевна осталась. Трудно ей…
— Идите, я сейчас вернусь к вам, — сказал я.
Мы разошлись.
— Света, как ты? — позвал я Светлану, дойдя до забоя.
— Это ты, Андрей? — слабо откликнулась она. — Сядь, побудь со мной… Я все знаю…
Она полулежала, прислонясь спиной к мокрой каменной стене.
— Света, ничего страшного не произошло. Просто мы плохо закрепили, и крепи не выдержали. Какую роль могут играть лишние два-три метра? Чепуха! По моим подсчетам, с той стороны уже прошли больше половины завала. Я уверен…
— Андрей, прости меня, — прервала меня Светлана, — я все понимаю. Ты хороший, сильный. Но зачем ты обманул меня?..
Руки ее были холодны, как камень, на котором она лежала.
— Светлана! — воскликнул я. — Что ты говоришь? Какой обман? Ну, может быть, не три метра, а четыре, но какое это может иметь значение?
— Я не о том, милый, нет, не о том! — задыхаясь, бормотала Светлана. — Ты заставил меня поверить, что я не такая, как есть. А я такая… Ох, как болит голова!
— Светлана, перестань, прошу тебя, сейчас же перестань, — сказал я, чувствуя, что выдержка начинает изменять мне.
— Солнца, солнца хочу! — продолжала Светлана. — Это только для обмана бывает здесь полярный день. Он кажется бесконечным… А за ним вот эта ночь. А за ней — каменный мешок. И все…
— Светлана, послушай меня! — с отчаянием проговорил я. — Если ты хоть немного веришь мне, то слушай. Я говорю тебе, я клянусь тебе — мы выйдем отсюда. Ты слышишь: выйдем!
— Да? Это правда? Милый, ты действительно веришь? Это не только для меня? Не только для них? Ты веришь?
— Знаю и верю!
— Как хорошо! Вот и голова немного меньше болит. Слушай, Андрей, любимый, дай мне слово… Вот сейчас дай мне честное слово…
— Какое, в чем?!
— Если мы выйдем, пусть все будет иначе. Уедем от этой ночи. Уедем к солнцу… не надо этих туннелей… Наши лучшие годы… И я буду любить тебя всегда… всегда!..
Она замолчала. Только слышно было, как где-то тяжелыми каплями надает вода: кап… кап… кап…
Нас откопали через шестнадцать часов. И в течение всего этого времени мы продолжали свою страшную работу в кромешной тьме.
