Мы двинулись к выходу. Я то гасил, то зажигал лампочку, экономя энергию. Мы шли молча в темноте и, чтобы не сбиться с пути, старались касаться ногой одного из рельсов. Наткнулись на погрузочную машину и ощупью обошли ее.

Вскоре я налетел на новое препятствие, нагнулся, чтобы убедиться, что не свернул в сторону, и нащупал рельс.

— Зажгите свет, — сказал я, повертывая выключатель своей лампы.

Трифонов тоже зажег лампу. Перед нами была стена. На мгновение сердце мое сжалось.

Мы стали обшаривать наклонную стену, раздирая себе колени об острые камни. Просвета не было. Стена оказалась сплошной. Произошел обвал. Мы, находившиеся в штольне, были отрезаны от выхода.

Я и Трифонов, не сказав друг другу ни слова, внимательно осмотрели стены участка, на котором произошел обвал. Это был тот самый опасный участок слабых пород, который причинил всем нам столько беспокойства. Очевидно, крепи не выдержали сотрясения от производимых по соседству взрывов и сдали. Разбитые столбы кое-где торчали в груде осыпавшейся породы.

Мы двинулись обратно. Пройдя метров пятьдесят, я остановился. Мы потушили свои лампочки.

— Обвал, — сказал я.

— Завалило, — спокойно согласился Трифонов.

Сердце мое колотилось, я чувствовал, что если буду говорить, то не справлюсь со своим волнением.

— Вот проклятая порода, — точно угадав мое состояние, сказал Трифонов. — То крепь, то вата.

— Как вы думаете, — негромко спросил я, — большой обвал?

— Тот слабый участок тянулся метров на пятнадцать. Если он только в своих границах обрушился, то метров пятнадцать и нужно считать.

— А может, больше?

— Всякое бывает, — уклонился от ответа Трифонов.

— Но… но что же дальше?!

Трифонов сказал, осуждая меня самим тоном своих слов:

— Копать будем. Лопаты, совки… Да и на той стороне ждать не станут, пока мы задохнемся. Откопают. Дело обычное, горняцкое.

— Ну, пойдем к людям, — неуверенно проговорил я.

И тогда Трифонов притянул меня к себе и сказал:

— Вот чего, парень, не забывай: ты — начальник. Люди на тебя смотрят. Держись, если горняцкую профессию себе выбрал.

Я помолчал немного, потом сказал:

— Хорошо. Спасибо, Павел Харитонович. Пошли.

Когда мы вернулись к забою, люди по-прежнему безмолвно сидели у стены. Я зажег лампу и осветил их лица.

Первым с краю сидел откатчик Авилов. Он был явно испуган, губы его полураскрылись, он с надеждой смотрел мне в рот. Рядом с ним — Нестеров, один из двух бурильщиков, с которыми я встретился, впервые приехав на участок. Лицо его было сумрачно. Видимо, он ничего хорошего не ждал от меня. Всем своим видом он говорил: «Чего том утешать, дело ясное — завалило. Не первый год в горе, понимаем».

Немного поодаль, прижавшись спиной к стене, стояла Светлана.

Я быстро скользнул по ее лицу лучом лампочки и успел заметить только широко раскрытые ее глаза. Дальше сидели у стены два бурильщика, откатчики и сигналист.

— Ну что ж, товарищи, — с преувеличенной бодростью проговорил я, — можно размяться. Предстоит работенка. Этот чертов участок в конце концов подгадил. Крепи не выдержали. Произошел небольшой… обвал.

Я говорил медленно, нанизывая одну фразу на другую, желая отодвинуть как можно дальше это роковое для каждого горняка слово: «обвал». Когда я все же произнес это слово, Светлана чуть слышно вскрикнула.

— Нам предстоит, товарищи, — продолжал я, сделав вид, что не расслышал вскрика, — пробить новый маленький туннель в стене обвала. Нас, конечно, откопают много раньше, чем мы это сделаем. Но не будем сидеть сложа руки.

Мы гуськом пошли к месту обвала. Каждый подсчитывал про себя, сколько времени понадобится там, на воле, чтобы расчистить завал. С момента катастрофы прошло уже не меньше получаса. Наверняка уже вызван отряд горноспасателей. Работы, конечно, разворачиваются на полный ход…

Ход моих мыслей нарушило прикосновение руки и громкий шепот Светланы:

— Андрей… Это конец?

— Не говори ерунды, Светлана! Все будет в полном порядке, — резко ответил я.

Она замолчала.

Люди подошли к завалу.

— Стоп! — скомандовал я. — Четверо из нас — я, Трифонов, Нестеров и Авилов — возьмут лопаты и совки и начнут работу. Мы будем прокладывать узкую штольню в завале. Остальные смотрят крепления, и там, где порода вполне надежна, подпилят их. Дерево понадобится нам, чтобы крепить проход.

Через час, работая лопатами и совками, мы прошли в стене обвала сорок сантиметров. Я тут же прикинул, что, продвигаясь такими темпами, мы пройдем за сутки метров семь с половиной. Таким образом, если предположить, что завалено пятнадцать — двадцать метров штольни, то нам потребуется более двух суток. Разумеется, если не принимать во внимание, что с той стороны пробиваются к нам товарищи. Значит, положение не такое уж страшное.

Однако оно оказалось страшнее, чем я предполагал. Во первых, работать приходилось медленно и осторожно, потому что в запале могли обнаружиться невзорвавшиеся патроны. Во-вторых, для обеих групп — первой и той, что заготовляла крепления, — был необходим свет. Пришлось включить все лампы, и через восемь часов, когда окончился срок действия аккумуляторов, они погасли. И, наконец, мы начали ощущать недостаток кислорода.

Как ни странно, в те минуты я совершенно забыл об этой опасности. Когда мне стало трудно дышать и в висках застучало, я даже не обратил на это внимания.

Угрозу удушья я понял только после того, как шум работы стал затихать и рабочие один за другим выпускали лопаты из рук. Скоро стало совсем тихо, слышалось только частое и шумное дыхание людей.

Да, работу следовало прекратить немедленно. В работе человеку кислорода нужно больше, чем в бездействии. Это было ужасно, это было отвратительно знать: для того чтобы выжить, надо напряженно работать, а вместе с тем работать нельзя, невозможно…

И вот, пройдя за восемь часов немного больше трех метров завала, мы были вынуждены сложить оружие и в темноте, ощупью, вернуться на то место, на котором впервые услышали грохот обрушившейся породы.

Все молчали.

Только не упасть духом, не растеряться, не показать людям, как я волнуюсь!.. С большим трудом мне удалось взять себя в руки.

— Товарищи, — сказал я, — придется ждать. Надо экономить силы. Может быть, отдохнув, мы сможем продолжать работу. Я уж не говорю, что за это время нас, возможно, откопают. А пока будем отдыхать… Старайтесь меньше разговаривать и двигаться.

Снова наступила тишина. Только сжатый воздух шипел где-то по-прежнему. Но вдруг и шипение прекратилось.

— Что это?! — тревожно воскликнула Светлана. — Вы слышите? Еще обвал… Он перебил и этот шланг…

— Нет, — громко сказал я, — это снаружи выключили компрессор, хотят как-нибудь дать знать, что о нас помнят.

Я оказался прав. Через минуту шипение послышалось снова и потом несколько раз прекращалось и возобновлялось через ровные промежутки.

Я сидел с Трифоновым вплотную, касаясь его тела. И это ощущение близости с Павлом Харитоновичем помогало мне сохранять хотя бы внешнее спокойствие.

— Послушай, — тихо проговорил Трифонов, — что это за история с пьянкой, о которой заявил Крамов?

Вопрос его был столь неожиданным в этой обстановке, что я вздрогнул. После собрания прошли сутки, и мы провели их в напряженном труде, в тревоге. Не было времени поговорить обо всем, что произошло на собрании.

Задай мне этот вопрос Трифонов там, на воле, мне стало бы стыдно. Но теперь его слова даже обрадовали меня — они возвращали к естественной, обычной жизни.

Я вполголоса рассказал ему, как попал в «шайбу» и как оказался у Крамова.

— Почему ж ты не объяснил это на собрании? — спросил Трифонов.

Я пожал плечами.

— Как? Что я мог объяснить? Ведь факт то имел место?

— Вот что, — сказал Павел Харитонович, поезжай завтра в обком к Баулину. Он тебя хорошо помнит. Расскажи о всех своих сомнениях насчет этого Крамова.

— Завтра?! — воскликнула вдруг Светлана и повторила с горькой усмешкой: — Завтра?!