В лифте Ромка молчал, а она не лезла с расспросами; давно уже выработался рефлекс — захочет, сам расскажет, что сочтет необходимым. Информация о работе подавалась дозированно, учитывая всевозможные «грифы секретно».

Ромка нажал на брелоке кнопку. Машина мигнула фарами. Он открыл дверь, залез на полкорпуса внутрь, достал из бардачка пачку сигарет. Оперся плечом о крышу машины, закурил. Молчание затягивалось, но не вызывало дискомфорта. Рома запрокинул голову вверх, посмотрел на ночное небо. Его примеру последовала и Лиза.

Звезды выглядели маленькими светящимися горошинками, разбросанными на темно-синей ткани. Ковш Большой Медведицы лениво плыл по краю небосклона. Дома-коробки со светящимися окнами скрывали обзор, не позволяли рассмотреть остальные созвездия. Когда-то Ромка объяснял Лизке астрономический атлас для детей. Они лежали в гамаке, натянутом между двумя яблонями на даче, смотрели на серебристые узоры в вышине, угадывали названия созвездий. Ей тогда еще не было и семи лет. Всё было легко, просто, обычно. То время уже не вернется, а что будет — неизвестно. Недаром Рома молчит, внимательно поглядывает на нее, курит слишком увлеченно, как будто это занятие сейчас для него — самое важное в мире.

Осенний ветерок выстудил тепло погожего дня, Лизка моментально продрогла. Она вышла, как была, в привычной растянутой футболке и рваных джинсах. Роман накинул на нее куртку, продолжил невозмутимо курить, явно собираясь словами и мыслями.

Лиза прижалась к нему, пытаясь не показать смятения, стараясь не выдать свое состояние; ей хотелось кричать, заклинать и простить его не уходить. Она поняла, что сегодня состоится прощание. Роман вбирает в память по крупицам лица семьи, дарит им возможность запомнить себя.

Сердце скакало туда-сюда, тошнота подкатила к горлу. Ее невольную дрожь заметил Ромка. Сели в машину. Негромко играла музыка, Роман тихо повторил за кумиром: «Застоялся мой поезд в депо. Снова я уезжаю. Пора…». От Лизки не укрылась затаенная горечь, хорошо запрятанная в привычных и выученных наизусть давным-давно словах.

— Опять «странный стук зовет в дорогу»? — с усмешкой спросила она, понимая, какой получит ответ.

— Угу, — Роман кивнул. — Лиз, сейчас всё серьезно. Не знаю, когда смогу вернуться. Предложили работу. От нее принято отказываться лишь в одном случае — если тебя убьют.

— Ты всегда возвращался, — упрямо повторила Лизка.

— Не в этот раз, Рыжик, — он вздохнул. — Пообещай, что будешь учиться, найдешь работу. Не сложишь руки, не станешь надеяться. Будешь жить. Лизка, пожалуйста, живи за нас двоих.

— Когда ты уезжаешь? — бесцветным голосом спросила она.

— Завтра вечером. Мне даны сутки на сборы и прощания. Квартиру, которая от бабушки осталась, отцу отдал в полное распоряжение. Выйдешь замуж, если что, будет, где тебе жить.

Беспомощность опутала паутиной: липкой, холодной и противной. Слова, произнесенные будничным голосом, растоптали хрупкий мирок. Он всё решил. Опять без нее. Реальность придавила бетонным прессом, забрала способность дышать. Воздух не поступал в легкие, голова закружилась.

Роман сжигает мосты за спиной, уходит в неизвестность. Опять бежит по лезвию бритвы, не считает потери и рискует собой. Долго ли смерть не посмотрит в его сторону? Говорят, когда человек хочет умереть, то старуха с косой не ведется на провокации и приходит в неожиданный момент, когда ее уже не ждешь, не зовешь, не ищешь. Злопамятная гадина специально выбирает время и место, чтобы сделать как можно больнее.

— Ром, поцелуй меня, пожалуйста, — проронила Лиза, ни на что не надеясь.

Поцелуй и память — единственное, что может ей оставить.

— Лизка, ну что же ты со мной делаешь? Я же не железный, — отчаянно, порывисто простонал Ромка.

Их взгляды встретились; столкнулось грозовое небо с синим морем, окруженным стальной кромкой.

Он трепетно, едва уловимо коснулся ее приоткрытых губ, провел по ним языком. В ответ Лиза тихо простонала, не борясь с чувствами, не скрывая желаний.

Секунда бесконечной нежности — и тут же она захвачена в плен страстной ласки; губы смяты, она раскрывается, позволяет делать с собой всё, что угодно.

Ромка притянул Лизу к себе в извечном мужском стремлении доминировать и вести вперед. Он придерживал ее затылок рукой, другая ладонь сжимала ее грудь, выделявшуюся из-под хлопковой ткани футболки. Схватка их языков нарастала, увеличивала темп, перечеркивала все доводы рассудка, распаляла острое, болезненное желание.

Лиза растворилась в ощущениях, ее накрыл цунами, шквалистый ветер унес далеко от московского двора, из осени прямиком под тропическое солнце. В новом мире остался лишь Рома, его жаркие объятия, стоны, темная щетина, колющая кожу, терпкий вкус ментоловых сигарет. Она следовала за ним, повторяла каждое движение, наслаждалась шальными и отчаянными поцелуями. Не заметила, как руки очутились под его майкой, принялись жадно блуждать по груди, чувствуя каждую рельефную мышцу.

Лизу захватил огонь, который порождал удивительные ощущения в самых интимных уголках тела. Внизу живота уже зародился тугой ком, который грозился взорваться в любую минуту, как спелый плод на солнце.

Роман нежно, буквально по миллиметру, стал покрывать поцелуями ее шею, поднимая майку вверх. Лизка замерла в сладком томлении и чуть не задохнулась от восторга, когда его рот принялся нежно ласкать ее маленький сосок, успевший сжаться в комочек, жаждущий еще одной порции ненасытной ласки.

— Хочу… да…, — сорвалось с распухших губ.

— Маленький, рыженький мой, нельзя, — оторвавшись от нее и тяжело дыша, буквально выдавил из себя Роман.

— Почему? — прохныкала Лизка. — Никто не узнает. Поехали, найдем место, где никто не помешает.

— И не проси, — твердо, безжалостно, бескомпромиссно. — Не могу…

— Что, недостаточно хороша? — детская, наивная обида.

— Лизка, ты самая лучшая, сладкая, нежная, — сдавленно прошептал Ромка ей на ухо, одновременно опуская поднятую вверх футболку.

— И ты опять к другой побежишь напряжение снимать. Понятно.

— Лиза, дурочка ты, маленькая, — он сжал ее лицо в ладонях, — люблю я тебя. Слишком сильно.

— Тогда почему? Я не понимаю! Объясни мне!

— Я не вернусь. Понимаешь? Я уже не вернусь. Пусть у тебя первым будет кто-то другой. Тот, кто будет рядом вместо меня. Тот, кто защитит тебя.

— Скажи еще раз, пожалуйста. Хочу запомнить твой голос, — маленькие пальчики нежно погладили подбородок, переместились на губы. — Хочу запомнить тебя.

— Люблю тебя, Лиза, — на грани слуха, с болью, с горечью.

— А я тебя, Ром. И это навсегда. Я всё равно буду ждать. Даже, если замуж выйду. Ты возвращайся… Пусть, как старший брат. Просто вернись. Не важно, через сколько лет. Я узнаю тебя даже со шрамами на лице, приму без ног или рук. Просто вернись.

Лиза сама не поняла, откуда взялись слова. Она говорила спокойно, рассудительно, зная, что так и будет. Ромка нужен ей всякий, лишь бы остался живой. Пусть будет братом, она не станет требовать от него большего. Сейчас она поняла, что жизнь без него — просто пустая череда серых, бесцветных дней. И ей предстоит пройти страшную дорогу в будущее без любимого человека, без его прикосновений, губ, рук, объятий. Пусть так, она вытерпит, если это станет гарантом того, что он останется жив.

— Иди, Лизка. Родители панику поднимут, где ты так долго.

— Приедешь завтра еще раз попрощаться?

Ромка покачал головой, горько усмехнулся. Лиза еще раз посмотрела на него. Упрямый подбородок, красивые скулы, полные, чувственные губы. Таким она его знает, любит, всегда ждет. Лизка напоследок прижалась к его груди, услышала, как мощное сердце подрагивает, бьется непослушно. Ромке тоже больно, но он не может поступить по-другому.

Последний поцелуй: тягучий, томный, сладкий, исполненный безжалостной нежности — предвестницы скорой разлуки. Губы онемели, а Лизка всё не могла насытиться, не могла оторваться. Наконец-то, Роман прервал волнующую пытку, прижался губами к ее лбу.