— Помогите мне затащить ее вовнутрь, — выдавил я и услышал в ответ:

— Задал ты мне хлопот, кореш. А я терпеть не могу людей, которые задают мне хлопот.

За его спиной стоял еще один, потолще. Человек поменьше поднял какой-то прибор, похожий на фотоаппарат, и навел его на меня.

Больше я ничего не помнил.

Не знаю даже, доставили ли они нас обратно краулером или Червелицый прислал корабль. Я проснулся от того, что меня били по щекам, и я понял, что лежу в каком-то помещении. Бил меня Тощий — тот самый человек, которого Толстяк звал Тимом. Я попытался дать ему сдачи, но не смог и с места сдвинуться — на мне было что-то вроде смирительной рубашки, которая спеленала меня как мумию. Я заорал.

Тощий сгреб меня за волосы и запрокинул мне голову, пытаясь впихнуть мне в рот большую капсулу. Я же пытался укусить его. Он ударил меня еще сильнее, чем раньше, и снова поднес капсулу к моим губам, Выражение его лица не изменилось, оно оставалось таким же гадким, как всегда.

— Глотай, парень, глотай, — услышал я и перевел взгляд. С другой стороны стоял Толстяк. — Лучше проглоти, — посоветовал он, — тебе предстоят пять паршивых дней.

Я проглотил капсулу. Не потому, что оценил совет, а потому, что одна рука зажала мне нос, а другая впихнула мне капсулу в рот, когда я глотнул воздуха. Чтобы запить капсулу, Толстяк предложил чашку воды, от которой я не отказался, — вода пришлась в самый раз.

Тощий всадил мне в плечо шприц такого размере, которым можно было усыпить лошадь. Я объяснил ему, что я о нем думаю, употребляя при этом выражения, обычно не входящие в мой лексикон. Тощий, должно быть, на секунду оглох, а Толстяк только хмыкнул. Я перевел взгляд на него.

— И ты тоже, — добавил я тихо. Толстяк укоризненно щелкнул языком.

— Сказал бы спасибо, что жизнь тебе спасли, — заявил он. — Хотя, конечно, и не по своему желанию. Кому нужна такая жалкая парочка. Но Он велел.

— Заткнись, — сказал Тощий. — Привяжи ему голову.

— Да черт с ним, пусть ломает себе шею. Давай лучше о себе позаботимся. Он ждать не станет. — Но тем не менее Толстяк повиновался.

Тощий поглядел на часы.

— Четыре минуты.

Толстяк торопливо затянул ремень вокруг моего лба, затем они оба быстро проглотили по капсуле и сделали друг другу уколы. Я внимательно, как мог, следил за ними.

Я снова на борту корабля. То же свечение потолка, те же стены. Они поместили меня в свою каюту — по стенам располагались их койки, а меня привязали к мягкому диванчику посередине.

Они торопливо забрались на койки и начали влезать в коконообразные оболочки, похожие на спальные мешки.

— Эй вы! Что вы сделали с Крошкой?

— Слыхал, Тим? Хороший вопрос, — фыркнул Толстяк.

— Заткнись.

— Ах ты… — Я уже собрался подробно высказать все, что думаю о Толстяке, но голова моя пошла кругом, а язык прилип к нёбу. Я и слова не мог больше вымолвить. Внезапно навалилась страшная тяжесть, и диванчик подо мной превратился в кусок скалы.

Очень долго я был в каком-то тумане — и не спал, и не бодрствовал. Сначала я вообще ничего не чувствовал, кроме ужасной тяжести, а потом стало невыносимо больно и хотелось закричать.

Постепенно боль ушла, и я вообще ничего не чувствовал, даже собственного тела; потом начались кошмары: будто я превратился в персонаж дешевого комикса из тех, против которых принимают резолюции протеста на всех собраниях ассоциации родителей и учителей, а неуспевающие ребята опережают меня на каждом шагу, как я ни стараюсь.

В моменты просветления я начинал понимать, что корабль несется куда-то с огромной скоростью и невероятным ускорением. Я торжественно приходил к заключению, что полпути уже позади, и пытался вычислить, сколько будет вечность помножить на два. В ответе все время получалось восемьдесят пять центов плюс торговый налог, на кассовом счетчике появлялись слова «не продается», и все начиналось заново.

Толстяк развязал ремень на моей голове. Ремень так впился в лоб, что отодрался с куском кожи.

— Вставай веселей, приятель. Не трать время. Сил у меня хватало лишь на стон. Тощий продолжал снимать с меня ремни. Ноги мои обмякли, и их пронзила боль.

— Вставай, говорят тебе!

Я попытался встать, но ничего не вышло. Тощий вцепился мне в ногу и принялся ее массировать. Я завопил.

— А ну, дай-ка мне, — сказал Толстяк. — Я ведь был когда-то тренером.

Толстяк действительно кое-что умел. Я вскрикнул, когда его крепкие пальцы впились мне в ляжки, и он остановился.

— Что, слишком сильно?

Я даже ответить не смог. Он продолжал массаж и сказал почти дружеским тоном:

— Да, пять дней при восьми «g» — не увеселительная прогулка. Но ничего, переживешь. Тим, давай шприц.

Тощий всадил мне шприц в левое бедро. Укола я почти не чувствовал. Толстяк рывком заставил меня сесть и сунул в руки чашку. Мне казалось, что там вода, я сделал глоток, задохнулся и все расплескал. Толстяк налил мне еще.

— Пей. Я выпил.

— А теперь вставай. Каникулы кончились.

Пол подо мной заходил ходуном, и мне пришлось вцепиться в Толстяка, чтобы удержаться на ногах.

— Где мы? — спросил я хрипло.

Толстяк усмехнулся, как будто готовился угостить меня первосортной шуткой.

— На Плутоне, естественно. Чудесные места! Летний курорт, правда, далековато.

— Заткнись. Заставь его идти.

— Шевелись, парень. Не заставляй Его ждать. Плутон! Невозможно! Никто ведь не забирался еще так далеко! Да что там Плутон, никто еще и на спутники Юпитера летать не пытался. А Плутон намного дальше их… Нет, голова у меня совсем не работала. Только что пережитые события задали мне такую встряску, что я уже не мог верить даже очевидному. Но Плутон!!!

Времени на изумление мне не дали, пришлось быстро облачаться в скафандр. Я так был рад снова увидеть «Оскара», что забыл обо всем остальном.

— Одевайся, живо, — рявкнул Толстяк.

— Хорошо, хорошо, — ответил я почти радостно и осекся. — Слушай, но ведь у меня весь воздух вышел.

— Протри глаза, — последовал ответ.

Я присмотрелся и увидел в заплечном мешке заряженные баллоны. Смесь гелия с кислородом.

— Хотя, надо сказать, — продолжал Толстяк, — это Он приказал, а я бы тебе дал понюхать кое-что другое. Ты ведь увел у нас два баллона, молоток, моток веревки, который на Земле обошелся в четыре девяносто пять. Когда-нибудь, — заявил он без всякого оживления, — я тебе за это шкуру спущу.

— Заткнись, — сказал Тощий. — Пошли.

Я влез в «Оскара», включил индикатор цвета крови и застегнул перчатки. Потом натянул шлем и сразу почувствовал себя намного лучше лишь оттого, что был в скафандре.

— Порядок?

— Порядок, — согласился «Оскар».

— Далеко мы забрались от дома.

— Зато у нас есть воздух! Выше голову, дружище!

Все функционировало нормально. Нож с пояса, разумеется, исчез, исчезли и молоток с веревкой. Но это мелочи, главное, что не была нарушена герметичность.

Тощий шел впереди меня, Толстяк — сзади. В коридоре мы миновали Червелицего, и хотя меня и передернуло, но на мне был «Оскар» и мне казалось, что Червелицему меня не достать. Еще кто-то присоединился к нам во входном шлюзе, и я не сразу понял, что это Червелицый, одетый в скафандр. Он походил в нем на засохшее дерево с голыми ветвями и тяжелыми корнями, однако его скафандр имел превосходный шлем из гладкого стекловидного материала. Шлем напоминал зеркальное стекло, за ним ничего не было видно. В этом наряде Червелицый выглядел скорее смешно, чем страшно. Но я все равно старался держаться от него подальше. Давление падало, и я старательно расходовал воздух, чтобы скафандр не раздулся. Это напомнило мне о том, что интересовало меня больше всего: где Крошка и Мэмми? Я включил радио и сказал:

— Проверка связи. Альфа, браво, кока…

— Заткнись, когда будешь нужен, тебя позовут. Открылась наружная дверь, и перед моими глазами предстал Плутон.