— Я рассчитывал заработать денег на учебу, сэр, прежде чем снова начнутся занятия.

— Это за оставшиеся-то две с половиной недели? Брось, Кип.

— Я имею в виду весь оставшийся год…

— Зачем же тебе год пропускать?

— Но я ведь все равно опоздал… — И вдруг я обратил внимание на зелень в саду. — Профессор… какое сегодня число?

— То есть как какое? День Труда, конечно.

Профессор выплеснул мне в лицо стакан воды.

— Ну как, пришел в себя?

— Пожалуй, да… Но мы же путешествовали несколько недель!

— Ты слишком много пережил, Кип, чтобы волноваться из-за такой ерунды. Можешь обсудить вопрос с близнецами, — он кивнул в сторону Гиами и Брука, — но все равно ничего не поймешь. Я, во всяком случае, ничего не понял.

Когда я уезжал, миссис Рейсфелд расцеловала меня на прощание, Крошка разревелась, а мадам Помпадур попрощалась с «Оскаром», лежащим на заднем сиденье. В аэропорт профессор Рейсфелд решил отвезти меня сам.

По дороге он заметил:

— Крошка очень хорошо к тебе относится.

— Надеюсь, что да.

— А ты к ней? Или я нескромен?

— Хорошо ли я к ней отношусь? Еще бы! Она спасла меня от смерти раз пять, не меньше.

— Ты и сам заслужил не одну медаль за спасение утопающих.

Я поразмыслил над этим.

— Сдается мне, что я портил все, за что ни брался. Но она меня все время выручала, да и везло ей просто невероятно.

Я даже задрожал при одном воспоминании о том, как едва не угодил в суп.

— «Везение» — сентиментальное слово, — ответил профессор. — Ты считаешь невероятным везением то, что оказался на поле в скафандре, когда моя дочь звала на помощь. Но это не везение.

— Но что же это тогда?

— Почему ты принял ее волну? Потому, что был в скафандре. Почему ты был в скафандре? Потому, что всеми силами стремился в космос. И когда ее корабль послал сигналы, ты ответил. Если это «везение», то спортсмену везет каждый раз, когда он попадает ракеткой по мячу. «Везение» всегда лишь результат тщательной подготовки, Кип, а «невезение» — следствие разболтанности и лени. Ты сумел убедить Суд, который древнее рода человеческого, что ты и твое племя заслуживаете спасения, случайно ли это?

— По правде говоря, я психанул и чуть было все не испортил. Просто очень уж мне надоело, что мной все время помыкают.

— Лучшие страницы истории написаны теми людьми, которым надоело, что ими «помыкают». — Он нахмурился. — Я рад, что тебе нравится Крошка. У нее интеллект двадцатилетнего человека, а темперамент шестилетнего ребенка, и это, как правило, настраивает людей против нее. Поэтому я и рад, что она нашла себе друга, превосходящего ее умом. У меня даже челюсть отвисла.

— Но, профессор, Крошка ведь намного умнее меня. Она то и дело оставляла меня в дураках.

Он глянул на меня.

— Она оставляет меня таким уже несколько лет, а я отнюдь не глуп. Тебе не следует недооценивать себя, Кип.

— Но это правда!

— Ты так считаешь? Есть один человек, величайший специалист в области математической психологии. Человек, всю жизнь делавший только то, что считал нужным, он даже сумел вовремя уйти в отставку, а это крайне трудно сделать, когда на тебя большой спрос. Так вот, этот человек женился на самой блестящей своей студентке. Сомневаюсь, чтобы их сын был глупее моей дочки.

До меня не сразу дошло, что речь идет обо мне. А потом я просто не знал, что отвечать. Многие ли дети считают своих родителей гениями? Во всяком случае, не я.

— Крошка — очень трудная личность, — продолжал профессор. — Ну, вот и аэропорт. Когда отправишься в институт, не забудь заехать к нам. И приезжай, пожалуйста, на День Благодарения; на Рождество ты ведь, безусловно, поедешь домой?

— Спасибо, сэр, обязательно.

— Вот и хорошо.

— Кстати, насчет Крошки. Если она будет чересчур буянить, то не забывайте про маяк. Мэмми с ней справится.

— Что ж, полезная идея.

— Крошке еще ни разу не удавалось провести Мэмми, хотя она и пробовала. Да, я совсем забыл. Кому можно об этом рассказывать? Не о Крошке, разумеется, а обо всей этой истории?

— А разве не понятно?

— Сэр?

— Рассказывай кому угодно. У тебя сразу пропадет желание делать это, потому что почти никто тебе не поверит.

Домой я летел реактивным самолетом — быстрая все-таки машина! Обнаружив, что вся моя наличность состоит из доллара и шестидесяти семи центов, профессор Рейсфелд настоял на том, чтобы я взял у него десять долларов, так что, когда мы прилетели, я подстригся на автобусной остановке и смог купить два билета до Сентервилля, чтобы не сдавать «Оскара» в багажник, где его могли повредить. Стипендия в Массачусетском технологическом институте больше всего порадовала меня тем, что «Оскара» не придется продавать, хотя теперь я и так не продал бы его ни за какие деньги.

Из-за «Оскара» водитель остановил автобус прямо у нашего дома — уж больно неудобно было тащить его от станции. Я пошел в сарай, повесил «Оскара» на его стойку, сказал, что зайду позже, и вошел в дом с заднего крыльца. Мамы не было видно, папа сидел у себя в кабинете. Он поднял глаза от книги.

— Привет, Кип.

— Привет, пап.

— Как путешествовал?

— Видишь ли, я не попал на озеро.

— Я знаю. Звонил профессор Рейсфелд, он все мне рассказал.

— А… а… В целом, путешествовал очень неплохо.

Я заметил, что он держит на коленях том энциклопедии «Британника», раскрытый на статье «Магелланово облако». Папа поймал мой взгляд.

— Никогда не доводилось их видеть, — сказал он с сожалением. — Была однажды возможность, да все времени найти не мог, если не считать одной облачной ночи.

— Когда это, пап?

— Еще до твоего рождения, в Южной Америке.

— А я не знал, что ты там бывал.

— Приходилось. По заданию правительства. Но об этом не принято рассказывать. Красивые они?

— Да не очень-то. — Я снял с полки другой том энциклопедии и нашел туманность Андромеды. — Вот где по-настоящему красиво.

— Да, прекрасно, должно быть, — вздохнул отец.

— Невероятная красота. Я тебе все расскажу подробно, у меня и магнитофонная пленка есть.

— Не к спеху. Ты ведь устал. Триста тридцать три тысячи световых лет — расстояние приличное.

— Нет, что ты, ровно в два раза меньше.

— Я имею в виду оба конца.

— Но мы вернулись обратно не тем же путем.

— То есть как?

— Не знаю даже, как объяснить, но когда эти корабли совершают прыжок, любой прыжок, путь обратно и есть долгий путь вокруг. Корабль летит прямо вперед, пока снова не оказывается в исходной точке. Ну, не совсем «прямо вперед», потому что пространство изогнуто, но настолько прямо, насколько возможно.

— Гигантский космический круг?

— Ну да. Круговой путь по прямой линии.

— Ну да. — Он задумался. — Кип, а какое расстояние охватывает этот круг Вселенной?

— Я спрашивал, папа, но не понял ответа. Мэмми сказала мне тогда: «Какое может быть "расстояние" там, где нет ничего?» Это вопрос не столько расстояния, сколько состояния. Мы не летели, мы просто перемещались.

— Да, неразумно выражать математические вопросы словами, следовало бы мне это знать, — упрекнул себя отец.

Я уже хотел посоветовать ему обратиться к доктору Бруку, как вошла мама.

— Здравствуйте, мои дорогие!

На секунду мне показалось, что я слышу Мэмми. Мама поцеловала отца, потом меня.

— Хорошо, что ты уже дома, милый.

— М-да… — Я обернулся к отцу.

— Она все знает.

— Да, — сказала мама тепло. — Я не боюсь, когда мой взрослый мальчик отправляется в путь куда бы то ни было, лишь бы он благополучно возвращался домой. Я ведь знаю, что ты всегда дойдешь туда, куда захочешь, — она потрепала меня по щеке. — И я всегда буду гордиться тобой.

Следующим утром, во вторник, я пришел на работу очень рано. Как и предполагал, моя стойка находилась в ужасном состоянии. Надев свой белый фартук, я быстро принялся наводить порядок. Мистер Чартон говорил по телефону. Повесив трубку, он подошел ко мне.